Были и другие пытки. Новообращенных японских христиан подвешивали за ноги и делали им надрезы за ушами, из которых, а также из носа и изо рта, по капле вытекала кровь. А христианских миссионеров пытали в кипящем серном источнике на вулкане Ундзэн.
Японцы действовали тоньше римских императоров, последние мучили самих проповедников, а первые предпочитали пытать на глазах европейских миссионеров обращенных ими крестьян, пока миссионеры не отрекутся. Последние попадали в силок собственных убеждений и избавляли паству от мучений ценою спасения души. Они отрекались. Погибнуть на арене цирка Нерона им было бы проще. В семнадцатом веке еще недавно очень популярное в Японии христианство было практически уничтожено.
Но и древнеримские пытки заслуживают отдельного разговора. При Тиберии ни дня не обходилось без казни, и любое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Со многими вместе осуждались их дети и внуки. Он считал, что смерть – слишком мягкое наказание для осужденного, и при нем редкий приговор приводился в исполнение без пыток и истязаний. Узнав, что один из осужденных, по имени Карнул, не дожил до казни, Тиберий воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!» Он посещал тюрьмы и присутствовал при пытках. Когда он обходил застенки, кто-то из осужденных стал умолять его ускорить казнь. «Я тебя еще не простил», – ответил император. На его глазах людей засекали насмерть колючими ветвями терновника, распарывали их тела железными крючьями, отрубали конечности. В один день двадцать человек были сброшены в Тибр, а когда те пытались спастись, их заталкивали под воду баграми сидящие в лодках палачи.
Обычай запрещал убивать удавкой девственниц – поэтому несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач.
Он придумал новый способ пытки: людей поили допьяна, а затем перевязывали члены, и они изнемогали от режущей перевязки и задержки мочи.
Гай Калигула продолжил традиции своего предшественника. Он лично клеймил людей каленым железом, лично заталкивал их в клетки с голодными хищниками, лично распарывал животы и вынимал внутренности. Он собственноручно перепиливал осужденных пополам тупой пилой, выкалывал им глаза, отрезал женщинам груди, а мужчинам – члены. Один римский всадник, брошенный диким зверям, продолжал кричать, что невиновен. Он вернул его, отсек ему язык и снова погнал на арену. Сочинителя ателлан за стишок с двусмысленной шуткой он сжег на костре посреди амфитеатра. Собираясь казнить брата, который будто бы принимал лекарства из страха отравы, он воскликнул: «Как? Противоядия – против Цезаря?» Целуя в шею жену или любовницу, он всякий раз говорил: «Такая хорошая шея, а прикажи я – и она слетит с плеч!» И грозился дознаться у своей возлюбленной Цезонии, хотя бы и под пыткой, почему это он так ее любит.
Во время пиров и забав у него на глазах велись допросы и пытки по важным делам, и стоял солдат, мастер обезглавливать, чтобы рубить головы заключенным.
Нерон, как эстет и любитель искусства, был более утончен. Из всех видов казней он предпочитал вскрытие вен и яд, последний любил подносить собственноручно. Казнил же он кого угодно и за что угодно. Слепой правовед Кассий Лонгин был казнен за то, что сохранил среди изображений предков образ Гая Кассия, убийцы Цезаря, а Фрасия Пет – за то, что вид у него был уж слишком мрачный. Приказывая умереть, Нерон оставлял осужденным считаные часы жизни, а чтобы не было промедления, он приставлял к ним врачей, которые «приходили на помощь» к нерешительным и вскрывали им вены.
Христианам везло меньше. Юным девственницам-христианкам раскаленными докрасна щипцами рвали груди и ягодицы и заливали в раны кипящее масло или смолу.
У римских императоров было больше возможностей, Жюстина. И они могли не заботиться о добровольности, безопасности и разумности.
В русской истории было всего два садиста, любивших пытать и казнить собственноручно: Иван Грозный и Петр Первый. Петр, впрочем, скоро нашел себе нижнего в лице Александра Даниловича Меншикова, и количество жестокостей поуменьшилось. Меншиков старательно играл при нем роль шаловливого саба, вечно нарывающегося на наказание, и император смог, наконец, самореализоваться как садист, время от времени поколачивая вороватого друга.
Но вернемся к нашим японцам. Итак, признание арестованного получено. После этого он представал перед судом. Подсудимого ставили на колени на сирасу – «белый песок» – и он выслушивал приговор. Основным наказанием была смерть. Кроме сэппуку, к которому приговаривали исключительно самураев, и то в порядке особой милости, существовало много других видов казни. Самым распространенным было обезглавливание. Плах не существовало: осужденный стоял на коленях, вытянув шею над ямкой для стока крови, так что голову приходилось рубить на весу. Считалось правильным, чтобы голова осужденного отрубалась с первого же взмаха меча, но это умели делать далеко не все палачи. Тогда возникла довольно забавная форма коррупции. Чтобы попасть к хорошему специалисту, узники платили ему деньги или делали подарки, да еще просили, чтобы их казнили «новым острым мечом», а не какой-нибудь старой железякой. Об одном таком профессионале рассказывали чудеса: в проливной дождь он держал в одной руке зонтик, а другой исполнял свои обязанности, да так, что на его меч не успевало попасть ни одной капли дождя. При этом и одежда его оставалась сухой. Так что, сами понимаете, Жюстина, этот великий мастер отнюдь не бедствовал.
Кроме обезглавливания, преступника можно было, например, распять. Сначала практиковали доморощенный японский метод распятия – осужденного можно было пригвоздить к деревянной доске или просто к хорошо утоптанной земле. Под влиянием христианства стали распинать и по-настоящему, причем в основном христиан.
В ходу было сожжение на костре, которое обычно применяли к поджигателям, опускание в кипяток, разрывание волами (преступника привязывали к ним за ноги, а потом разводили костер, от которого испуганные животные бросались в разные стороны). Могли закопать живьем в землю, а потом медленно отпиливать оставшуюся на поверхности голову. Практиковали и удушение: шея обматывалась веревкой, в нее вставлялась палка, повороты которой затягивали петлю.
Если рекорд по жестокости поставили англичане со своей «квалифицированной» казнью, рекорд по продолжительности казни принадлежит японцам. Связанного преступника клали на берегу моря у самой кромки воды. Когда накатывала волна, он начинал захлебываться. Потом волна сходила, и осужденный получал короткую передышку. Средний срок жизни в таких условиях – восемь дней.
Кстати, у китайских казней, в отличие от японских, есть своя специфика. Их орудия тоже неинтересны: подручные материалы да времянки из досок и бамбука. Однако методика любопытна.
Одна из таких казней называлась «стоять в бочке». Осужденного ставили в высокую бочку, в верхней крышке которой было отверстие для головы. На дно бочки насыпали толстый слой негашеной извести и подкладывали несколько черепиц, которых приговоренный едва касался ногами. Так он должен был простоять сутки. На следующий день одну из черепиц убирали, а в известь наливали воду, так что ядовитые испарения окутывали все тело жертвы. Это продолжалось несколько дней, и человек постепенно повисал на шее. Наконец убирали последнюю черепицу. Тогда ноги оказывались в бурлящей извести, которая разъедала плоть, а шея под тяжестью тела сдавливалась, и наступало медленное удушение.
Восточные казни вообще неспешны. И дальневосточные, как правило, дольше ближневосточных. Скажем, традиционная иранская казнь сажание на кол, позднее заимствованная Россией, все же быстрее. Русские вообще не отличались изобретательностью в данной области. Все импортное. К истинно российскому ноу-хау можно, пожалуй, отнести только порку горящим березовым веником, привязывание за ноги к двум склоненным березкам, которые, выпрямляясь, разрывали осужденного, и сожжение в деревянной клетке, которое применяли к еретикам. Впрочем, за оригинальность последнего уже не ручаюсь. Да еще сотрудников ГРУ, перешедших на сторону врага, говорят, заживо сжигали в гробах в крематории.
Есть нации садистские и есть мазохистские. Русские, боюсь, относятся к последним. Был короткий всплеск садизма: революция, потом Иосиф Виссарионович. Тогда и возвысились. А кто сейчас впереди планеты всей? Англичане. Точнее, их наследники американцы, страна, в которой казнят чуть ли не больше, чем в Китае. Так что делайте выводы, Жюстина, кто правит миром.
Но вернемся к долгим китайским казням. Была еще одна близкая к «стоянию в бочке»: бамбуковая клетка. Представьте себе усеченную пирамиду из четырех толстых шестов выше роста человека. В верхней и нижней части шесты скреплены перекладинами. Наверху набито несколько бамбуковых дощечек с отверстием для головы. Жертве связывали руки и ставили в такую клетку, подкладывая под ноги несколько черепиц. Черепицы постепенно убирали, и осужденный повисал на шее – наступала медленная мучительная смерть.
Впрочем, богатый человек мог избежать наказания. У ворот ямыня, китайского суда, всегда можно было найти бедняка, который был готов за определенную плату подменить вас под ударами бамбуковых палок, а то и в бочке с известью. Дети из бедных семей шли на смертную казнь, чтобы хоть ненадолго поддержать родственников.
А вот в Японии не было такого, не было, и все. Чтобы самурай нанял какого-нибудь простолюдина, чтобы тот совершил за него сэппуку? Нет уж, увольте! Он и делать-то этого не умеет, смерд!
Авторитет власти в Японии был столь велик, что если рядом с тюрьмой начинался пожар – страшное бедствие для домов из дерева и бумаги, – то арестованных отпускали под честное слово, хотя им грозил очень серьезный штраф, если они не вернутся к определенному сроку.
Док снял со стены деревянные наручники.
– Дайте руки, Жюстина.
Я вспомнила о том, что Кабош считает Дока весьма опасным человеком, но, с другой стороны, если произойдет то, зачем я пришла сюда, я буду куда более беспомощна. БДСМ – вообще опасное развлечение.
Честно говоря, я заслушалась.
– Да не так, Жюстина! – воскликнул он. – Одну руку поверх другой, как подходят к причастию.
Наручники замкнулись на запястьях, щелкнул замок. Конструкция кажется довольно несерьезной.
– Они использовались для наказания, а не для предотвращения побегов. Арестованным преступникам руки связывали веревкой. А вот за незначительные проступки могли приговорить к нахождению в таких наручниках на срок тридцать, пятьдесят или сто дней. Наказуемый при этом находился дома, но замок наручников опечатывался и периодически проверялся. Как видите, снять наручники, не повредив печать, не составляет труда. Однако за это налагалось наказание вплоть до смертной казни, так что это происходило не слишком часто.
Я смотрю на Дока во все глаза, и мне страшно и сладко одновременно.
– Я читал ваши рассказы о пытках в Интернете, – продолжил он. – Слог хороший, но видно, что человек этого на себе не испытал, или испытал, но в очень облегченной форме. Некоторые вещи стоит сначала попробовать. Как вы считаете?
– Я предпочла бы остаться живой.
– Любую пытку можно остановить. Здесь каждый девайс был, по крайней мере, однажды использован.
Я, наверное, побледнела и поискала глазами, куда бы сесть. Рядом стоит широкий топчан, обитый кожей, вероятно, служащий одним из станков, – я опустилась на него.
Небесный Доктор рассмеялся.
– Да вы не беспокойтесь! Я свято блюду принцип добровольности и никогда ничего не сделаю без вашего согласия.
– Неужели находились добровольцы?
– На все находятся добровольцы! – с улыбкой сказал он, и я почувствовала себя Жюстиной де Сада где-нибудь в подземелье Бенедиктинского монастыря, когда настоятель готовится запытать до смерти очередную жертву и проповедует несчастной героине философию либертинажа.
– С безопасностью и разумностью у вас, похоже, не так благополучно.
– Безопасность и разумность – всего лишь договоренность, своя в каждой паре. Безопасно и разумно то, что я таковым считаю, и нет больше никакой ни безопасности, ни разумности. А вам никогда не приходило в голову, какой кайф умереть во время экшен?
Я молча облизала губы.
– Ну, вы же именно об этом мечтали! Я же знаю, – повторил Док.
Он смотрит внимательно, улыбается любезно, но меня пробирает до костей от этого взгляда и этой улыбки, словно холодная шаровая молния входит в пальцы и спускается вниз по позвоночнику, растекаясь по телу то ли ужасом, то ли блаженством. И я понимаю, что он не врет, что находились добровольцы.
Поднимаю взгляд, смотрю в глаза и чувствую себя куклой на веревочке.
В нем что-то не то, какая-то несообразность, внутреннее противоречие, словно под этой телесной оболочкой, в общем-то, куда менее харизматичной, чем у Маркиза, живет Другой, способный подчинить любого, да так, что тот станет на коленях умолять убить его, как понравится Небесному Доктору, и будет при этом безмерно счастлив.
– Я не буду сейчас ничего делать, – сказал он. – Но хочу, чтобы вы запомнили все это. Приходите, когда захотите. Буду ждать, я всегда рад вам. А сегодня только то, ради чего вы здесь.
Он снял наручники и вернул их на стену. Откуда-то из-под стола достал шкатулку, украшенную драконами. Открыл. Внутри в пластмассовой коробочке лежат иглы.
– Все стерилизовано, – говорит он. – Раздевайтесь.
Я кивнула. Стягиваю блузку, расстегиваю джинсы.
– Только я хочу научиться сама.
– Угу. Я прекрасно знаю, зачем вы пришли. Все покажу.
– Откуда знаете?
Пожал плечами.
– Тематическая тусовка – это большая деревня. Слухами земля полнится. Додумать остальное не составляет труда. Сядьте! Точки вы знаете? Я вам подскажу. В них нужно вводить иглы. Сначала дезинфицировать. – Он протянул мне флакон с перекисью водорода и вату. – Да. Вот так. Теперь берите иглу. Так, перпендикулярно коже, не бойтесь.
– Мать! – сказала я, вонзив иглу.
– Не совсем так. Чуть глубже. Давайте я вам помогу. – Поднял руки ладонями ко мне. – Не беспокойтесь, только первую. Вот! Берите вторую. Ну, сами!
Сжимаю зубы и вгоняю иглу, с поворотом, как он показал. Беру вторую.
– Отлично, – похвалил он. – Согласитесь, в аутомазохизме есть свой кайф: одновременно ощущаешь себя и жертвой и палачом. Все сложные композиции из человеческих тел, которые строит в своих романах маркиз де Сад, нужны именно для того, чтобы быть посерединке, и мучимым и мучителем одновременно. Да. Вот эти три точки последние. Никогда не прокалывайте их прежде остальных – потеряете сознание. И вот в таком порядке: сначала эта, теперь та, что выше, потом…
Колю иглу в кожу над клитором, и мир начинает уплывать.
Путешествие 3 (Флагелланты)
Точнее, сменяется другим: в глаза бьет яркое полуденное солнце, в ушах – гул многотысячной толпы. Я стою на коленях на паперти храма. Невообразимо прекрасного. Резное каменное кружево со статуями иудейских патриархов, учителей церкви и святых, мистическая роза над воротами, а еще выше, над розой и святыми – Христос, коронующий мадонну.
– Лучшее причастие – причастие крови! Только так мы сможем соединиться с нашим Создателем. Только через раскаяние, страдание и кровь. Так говорит наш учитель – святой Конрад!
Я почти у ног проповедника, и его голос, красивый и мощный, покрывает шум.
– Принесем же покаяние, чтобы быть достойными войти в этот храм, прекраснейший на земле, чтобы там, где принимали корону наши государи, принять дар прощения из рук самого Господа!
И засвистели плети. Я почувствовала, как и мне ожгло спину, и только теперь осознала, что обнажена по пояс. Я закричала и услышала крики остальных – тысячи криков, слившихся в один непрерывный рев. Но стоны заглушило пение псалмов, и я подняла заплаканные глаза к алым хоругвям, колышущимся над толпой, и почувствовала приближение экстаза.
– Теперь окажите услугу тем, кто помог вам принести покаяние и удостоиться благодати божьей! – воскликнул проповедник.
Я поднялась с колен. Мужчина, бичевавший меня, с улыбкой протянул плеть.
– Не знайте жалости! – сказал он. – Я тоже грешен.
Преклонил колени. Я слегка ударила. Трудно заставить себя бить сильно.
Обернулся.
– Ну что же вы? Или не любите брата своего во Христе? Или не желаете ему получить прощение? Разве это искупит мою вину?
Зазвучал покаянный псалом, и я обратилась к Господу с молитвой дать мне решимость, чтобы быть его палачом.
Бью, что было силы, на коже моего собрата проступает алый рубец. Еще и еще! Состояние транса. Огромная толпа, погруженная в транс.
Наконец проповедник велит прекратить. Мой брат во Христе поднимается с колен, в глазах и улыбке сияет та же божественная благодать, что снизошла на меня. Объятия и троекратный поцелуй, как в день Святой Пасхи.
– Теперь войдемте в храм! – говорит наш вождь и первым ступает в ворота.
Идем между рядов бесконечных колонн, теряющихся в необозримой выси, а впереди сияют витражи, словно окна в рай. Падаем на колени перед алтарем, и бичевание повторяется.
Я на коленях, волны сладости заливают меня. Вечность бы не поднималась и не поднимала глаз, но рядом прозвучали шаги, и мелькнула черная тень. Сквозь марево транса я слышу шепот и разбираю слова.
– Учитель! Они обвиняют нас в ереси. Собираются арестовать. У Сен-Реми – костры. Много костров!
Я подняла глаза на проповедника.
Он воздел руки к сводам храма и воскликнул:
– Слуги Антихриста, сидящего в Риме, снова ополчились на нас! Ангел Господень снизошел на меня с небес и поведал о кострах, что сложили прихвостни Сатаны. Дела познаются по плодам их! Или неведомо этим черным душам, что, когда флагелланты приходят в город – там прекращаются убийства и грабежи, а сердца жителей преисполняются покаянием и христианской любовью. Они не хотят, чтобы царствие Божье воцарилось в земных селениях и проросло в сердцах людей прекрасными цветами добродетелей! Они хотят грешить вечно и не видят ничего, кроме своего греха! Потому и преследуют нас! Но мы пребываем в благодати Божьей, и они для нас не более, чем твари, ползающие и смердящие. Для чистого сердца их укусы не опаснее муравьиных. Наша дорога в рай! Благословим же врагов наших, открывающих для нас Небесные врата и приближающих встречу с Богом. Пойдемте к храму Святого Реми, крестившего когда-то Хлодвига, и станем свечами у престола Господа, как первые христиане на арене Нерона, и освятим еще более это святое место!