– Ну, задавайте ваши вопросы! – вздохнул Николай Романович.
– Вопрос первый, – оживился детектив. – У вас в пансионате недели три назад гостил вот этот мужчина? – И он показал директору пансионата фотографию Арсения Уколова.
Курочкин внимательно посмотрел на фотографию и пожал плечами:
– Вы меня, конечно, извините, но только у меня на лица память не очень хорошая.
– Не узнаете? – огорчился Василий Макарович.
– Вы погодите, – Валентина отодвинула своего родственника и потянулась к фотографии. – У Коли… у Николая Романовича на лица и правда память слабая. Особенно на мужские. У меня получше будет. Дайте-ка мне поглядеть…
Она взглянула на снимок и мимолетно улыбнулась:
– Ну, как же! Очень даже помню… это же, Колюня, господин Уколов. Он к нам действительно три недели назад приезжал, место присматривал для своей церемонии. Ну, и отдохнуть заодно… Колюня, – обратилась она к Николаю Романовичу, – ты посмотри-ка, там тебя вроде повар зовет! Спроси, чего ему надо!
Курочкин отошел к крыльцу, а Валентина тут же продолжила, понизив голос:
– Уколов этот – мужчина внимательный, понимающий. Особенно насчет женщин. Ни одной юбки не пропустит. Ко мне тоже, извиняюсь, клинья бил… – она покосилась на шефа. – Не знаю, чем бы все кончилось, да тут девица, что при нем была, налетела, зашипела, как кошка…
– Девица? – оживился Василий Макарович. – Вот это как раз второй мой вопрос. Что за девица с ним была? Не эта ли случайно? – И он предъявил Валентине фотографию покойной Анфисы Болотниковой.
– Эта? – Валентина усмехнулась. – Да что вы! С такой страхолюдиной Уколов, извиняюсь, о международном положении и то не стал бы разговаривать! Нет, та была девица интересная, все при ней – и на лицо ничего, и фигура хорошая… если, конечно, кто любит тощих. Особенно талия… прямо такая талия, как у стрекозы… – Она печально вздохнула, но тут же повеселела: – Ну, мой-то Колюня любит полненьких…
Тут как раз к ним снова присоединился Николай Романович.
– Слышишь, Колюня, – обратилась к нему Валентина, – Василий Макарович той девушкой интересуется, что была с Уколовым. Ну, с такой талией тонкой. Ее-то ты наверняка запомнил, это у тебя только на мужчин память плохая!
– С талией? – Глаза директора заблестели. – С талией помню. Она потом еще раз приезжала, когда у них церемония была эта… «Писатель года»!
– Ну да, точно, через неделю после первого раза, – подхватила Валентина.
– Она в этой церемонии участвовала, – продолжал вспоминать Николай Романович, – вручала золотое перо писательнице знаменитой. Ну, как ее… которая про маньяков пишет.
– Мымриной! – подсказала Валентина и ласково добавила: – Ты, Николай Романович, должен над своим культурным уровнем работать. Хоть бы иногда книжку прочитал! А то солидный человек, директор пансионата, а совсем далек от культуры! Мымрину все знают!
– Ну, Валюша, ты же понимаешь, – смутился Курочкин, – у меня столько дел, читать некогда…
– Ну так что – не хотите с нами пообедать? – вернулась к теме Валентина.
– Нет, спасибо, я поеду, – понял ее намек Василий Макарович. – И спасибо вам за помощь…
Дядя Вася вернулся из пансионата разочарованный.
– Только зря полдня угробил, – пожаловался он. – Последняя ниточка оборвалась…
– Что, не узнали там Уколова? – спросила я сочувственно.
– Да Уколова-то как раз узнали, а вот Анфису – нет. С девицей, говорят, был, только не с той. Такая, говорят, интересная, талия тоненькая, прямо стрекоза…
– Талия тоненькая? – переспросила я с интересом. – Ну-ка, ну-ка, а еще что про нее говорили?
При словах «тонкая талия» я вспомнила свое собственное впечатление трехдневной давности.
– Что еще? – дядя Вася задумался. – Да вроде больше ничего такого… они с Уколовым еще раз туда приезжали, через неделю. Но в тот раз – по делу, проводили там церемонию «Писатель года». Так эта девица с талией вручала приз какой-то писательнице знаменитой. Момриной… нет, кажется, Мамриной…
– Мымриной, – поправила я его. – Серый вы, дядя Вася! Такую знаменитую писательницу не знаете!
– Да некогда мне… – пробормотал мой шеф.
– Стоп! – воскликнула я, пораженная собственной идеей. – Говорите, она вручала приз Мымриной? Так это же наверняка было в газетах!
– Правда! – оживился дядя Вася, но тут же поскучнел: – Где же ты сейчас будешь искать старые газеты?
– Нет, дядя Вася, вы неисправимы! – проговорила я, включая компьютер. – А Интернет-то у нас на что?
Я сделала запрос по теме «Присуждение писательнице Мымриной звания «Писатель года» и тут же нашла несколько статей в центральных и городских газетах. Перебрав все эти ссылки, я наконец нашла то, что мне было нужно, – хорошую, вполне отчетливую фотографию, на которой знаменитая писательница была запечатлена в тот момент, когда ей торжественно вручали почетный приз – золотое перо ручной работы на изящной мраморной подставке.
Мымрина выглядела неплохо для своих лет, она была в длинном черном платье с открытыми плечами.
Но меня интересовала не она.
Меня интересовала девушка, которая протягивала ей золотое перо.
Девушка и правда была хороша – красивые темные волосы, рассыпанные по плечам, тонкая талия…
– Дядя Вася, – окликнула я своего шефа. – Посмотрите-ка сюда! Вот она, та девица, с которой Уколов был в пансионате!
Дядя Вася заглянул через мое плечо… и выдал длинную, цветистую фразу.
Обычно он при мне такого не позволял. Знал, что я к этому отношусь сугубо негативно. Но на этот раз я ему ничего не сказала. Я хорошо понимала охватившие его чувства, я и сама испытывала сейчас нечто подобное.
Потому что на фотографии рядом с писательницей Мымриной была запечатлена Елизавета Евгеньевна Ерощенко. ЕЕЕ, как мы ее называли для краткости.
Сводная сестра нашей заказчицы.
– Картина называется – не ждали! – подвела я итог нашим эмоциям. – Вот что я вам скажу – надо нам сейчас к ней идти. По горячим, так сказать, следам. Пускай-ка она расскажет нам, что делала в пансионате с Уколовым и при чем здесь Анфиса Болотникова?
На этот раз дядя Вася был со мной полностью согласен, и через полчаса мы уже звонили в дверь Елизаветы.
Очевидно, нам сегодня везло, потому что ЕЕЕ оказалась дома и открыла она нам очень быстро.
Лиза стояла на пороге в халате, голова была обмотана полотенцем – видно, только что вышла из душа.
– Это вы? – проговорила она удивленно и недовольно. – Чего вам надо?
– Да, мы, – хмуро ответил ей дядя Вася. – А что, вы ждали кого-то другого?
– Я никого не ждала, – отмахнулась Елизавета с заметным раздражением. – И вас меньше всего. Я вас не вызывала! Что, у вас есть какие-то новые результаты?
– Да, – резко ответил ей дядя Вася. – Именно, что результаты. Именно, что новые.
– Такие важные, что вы явились ко мне без приглашения? – Она встала перед нами, явно не собираясь впускать в квартиру, лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
– Очень важные! – проговорил дядя Вася многозначительно и двинулся вперед.
– А нас не приглашают, к нам обращаются! – присовокупила я, протискиваясь следом. – И мы расследуем дело. Дело об убийстве, между прочим.
Елизавета несколько сникла перед таким напором, отступила на полшага и проговорила не так самоуверенно:
– А до завтра это нельзя отложить? Я вообще-то собиралась уходить… меня ждут…
– Подождут, – так же резко ответил дядя Вася. – Отложить нельзя. И никуда ты сейчас не уйдешь. Перебьешься.
– Я не понимаю… – протянула Елизавета. – Что за тон? Что вы себе позволяете?
– Сейчас поймешь! – пообещала я.
– И почему вы ко мне обращаетесь на «ты»? – Елизавета снова попыталась перехватить инициативу, нахмурилась и сжала кулаки. – Интересно, кем вы себя вообразили? Мелкий второсортный детектив, годный только на то, чтобы подглядывать в замочную скважину и рыться в чужом грязном белье!
Она принципиально обращалась только к дяде Васе, а меня в упор не видела, как будто я никто, пустое место, неодушевленный предмет, дырокол ходячий.
На этот раз дядя Вася не удостоил ее ответом. Он повернулся ко мне и скомандовал:
– Василиса, дверь закрой!
Я закрыла за собой входную дверь, и мы двинулись в глубину квартиры. Елизавета медленно отступала перед нами, ее самоуверенность таяла на глазах.
– Объясните, что происходит? Что вы себе позволяете? Это ведь я вас наняла… теперь я вас увольняю и требую, чтобы вы немедленно покинули мою квартиру!
– Нет, наняла нас не ты, а твоя сестра! – возразил дядя Вася.
– Какая разница?
– Очень даже большая! Значит, только она может нас уволить! – Дядя Вася снова повернулся ко мне: – Василиса, предъяви!
К тому времени мы уже оказались в комнате – ужасно, кстати, захламленной, повсюду валялись колготки, лифчики и прочие дамские причиндалы, я сдвинула со стола чашки с недопитым кофе и выложила перед Лизаветой распечатанную с монитора фотографию торжественной церемонии «Писатель года».
Мымрина в вечернем платье, и перед ней – Елизавета Ерощенко со своей проклятой талией.
– Узнаешь? – прошипел дядя Вася.
– Ну, узнаю… – отозвалась Елизавета. Она старалась держаться уверенно, но голос у нее предательски задрожал и глаза забегали. – Ну, узнаю… и что такого? Ну да, я иногда участвовала в торжественных церемониях «Человек года»… иногда вручала там призы… Это что – криминал?
– Нет, это не криминал! – ответил дядя Вася с показным спокойствием. – Криминал в другом. Тебя опознали сотрудники пансионата, в котором ты жила с мужем своей сестры Арсением Уколовым. Это ты была его любовницей!
– Это ложь! – заверещала Елизавета, но дядя Вася снова не удостоил ее ответом, он продолжал:
– Вы приехали в пансионат, чтобы присмотреть место для проведения будущей церемонии…
– Ну, и соединили там приятное с полезным, устроили маленький «медовый месяц»! – добавила я. – Развлеклись, в общем, по полной программе, стены дрожали! Свидетели есть, – добавила я на всякий случай, чтобы эта поганка Лизавета не задиралась.
– Но на вашу беду, – продолжил дядя Вася, – вас увидела Татьяна Московкина… она случайно оказалась в этом пансионате… проверяла у них баланс.
– Какая еще Татьяна? – перебила его Лиза. – Знать ее не знаю! Первый раз слышу!
– Может, ты ее и не знаешь, но зато она знает твою сестру и муженька ее непутевого тоже, вот она и позвонила Елене, увидев вас с Арсением в пансионате. Из-за этого звонка Елена наняла нас с Василисой… Еще с тобой посоветовалась по-родственному.
Я не стала уточнять, что наняла-то нас по просьбе сестры сама Елизавета, и наняла наверняка потому, что решила – у нас самое захудалое агентство в городе, и нас будет легко обвести вокруг пальца. Вряд ли такое разъяснение понравилось бы моему шефу.
– Тут вы с Арсением запаниковали, – продолжал дядя Вася, сверля Елизавету прокурорским взглядом. – Сестренка-то твоя в гневе крутенька бывает. Если она Татьяну эту уволила за ошибку бухгалтерскую, так что бы она с тобой сделала, если ты у нее мужа отнять пыталась! Да и ему мало бы не показалось. Значит, запаниковали вы и решили пустить нас по ложному следу. Арсений пару раз пригласил пообедать несчастную Анфису Болотникову. Вы с ним верно рассудили, что такая неказистая девица моментально клюнет на Арсения…
– Кроме того, – добавила я свои пять копеек, – кроме того, к ней ты не ревновала своего любовника! Знала, что он не польстится на эту Царевну-лягушку…
– Все это ваши домыслы! – бормотала Елизавета, но силы ее постепенно таяли и в глазах мелькала паника.
– А потом, – вбил дядя Вася последний гвоздь в крышку ее гроба, – а потом вы решили убить Анфису.
– Зачем?! – вскрикнула Елизавета. – Зачем мне было ее убивать? Какой в этом смысл?
Тут я решила вступить в игру.
– Понятно зачем, – проговорила я уверенно. – Ты решила подставить сестру, свалить на нее убийство, а когда ее посадят – выйти замуж за Арсения и завладеть всеми деньгами Елены. Вот как ты ей отплатила за ее доброту! Сестренка тебя приняла, в большом городе поселила на всем готовом, деньги на жизнь давала, шмотки-развлечения, а ты еще и на мужа ее польстилась! А потом и этого мало – захотела все иметь, как та лиса из сказки! Сестра вкалывала, как лошадь, а ты за ее спиной…
– Я искала работу! Я кастинги проходила! Меня даже один раз на шоу пригласили!
– Артистка, значит! – оживился дядя Вася. – Погорелого театра! Вот погоди, попадешь за убийство Анфисы на зону, там в самодеятельности и сыграешь…
– Неправда! – всхлипывала Елизавета, видимо, она решила сменить тактику и разжалобить нас. – Я ее не убивала! У меня и в мыслях такого не было!
– Не убивала? – переспросила я насмешливо. – Ты это расскажешь следователю! Не убивала? А кто, кроме тебя, мог подложить на место преступления серьгу Елены? Наверняка это сделала ты, чтобы подставить сестру!
– Я не убивала Анфису! – хныкала Лизавета, окончательно сломленная. – Клянусь вам!
– Клясться ты можешь сколько угодно, – вступил дядя Вася. – Даже если мы тебе поверим, это не играет роли. Следователь – человек недоверчивый, на него слезы и клятвы не действуют. Василиса верно говорит – кроме тебя, эту серьгу некому было подложить, значит, это сделала ты, и Анфису тоже ты убила.
Он снова повернулся ко мне и проговорил:
– Звони в милицию. Порадуй своих друзей, Творогова с Бахчиняном, скажи, что мы снова за них распутали дело!..
– Не надо! – слабым голосом воскликнула Елизавета. – Не надо милицию! Честное слово, я ее не убивала! Я вам все расскажу, всю правду, только не сдавайте меня!
– Правду? – недоверчиво переспросил дядя Вася. – Что-то я не верю, что ты знаешь, что это такое!
Елизавета удивленно взглянула на Куликова.
Неожиданно этот пожилой и, как ей казалось, недалекий человек сказал то, о чем она и сама нередко думала. Действительно, что такое правда? У каждого она своя… И жизнь у каждого своя. А некоторые проживают чужую, причем даже не знают об этом.
Вот она, Лиза Ерощенко, с самого детства была уверена, что родилась не в той семье. То есть пока была маленькой, она думала, что ее подменили в роддоме. Однако, подрастая, она сообразила, что менять-то было не на кого, рядом жили точно такие же люди, как ее родители. И все же это была чудовищная несправедливость – что вместо богатых, красивых и безумно любящих ее родителей, готовых исполнять любое ее желание, Лизе достались эти заурядные равнодушные люди.
Нельзя сказать, что с Лизой плохо обращались в семье. Мама любила ее по-своему, девочка всегда была сыта, умыта и чисто одета. Отец никогда Лизу не обижал, но и не привечал. На руки не возьмет, на колени не посадит, ласкового слова не скажет – такой уж был человек. Не пил, семью содержал, все по дому делал – не муж, а золото, говорили соседки.
Мама тоже Лизу не баловала – не с чего было. Да и зачем? Она занималась огородом и садом – все свое, некупленное, натуральное. Летом никуда ездить не надо, все есть – и лес, и речка. А Лизе хотелось дорогих игрушек, модной и красивой одежды. По телевизору показывали дорогие курорты, шикарные гостиницы, красивые загорелые женщины в умопомрачительных платьях и мужчины в смокингах пили коктейли на открытых террасах, и официанты в белом неслышно скользили между столиками.
С сестрой у них отношения были прохладные. Десять лет разницы, так что ни о какой дружбе не было и речи. Сестра вечно Лизу шпыняла и заставляла делать то, чего Лизе совсем не хотелось – то учила читать, то пристраивала к домашнему хозяйству, что у матери никак не получалось. Лиза с детства ненавидела копаться в земле – от нее такие грязные руки. И домовничать она не любила, это все успевала Ленка.
Когда Лиза пошла в школу, сестра как раз ее закончила и уехала в большой город поступать в институт. Учителя вечно ставили Лизе сестру в пример – и училась она на «отлично», и не дерзила никогда, и перед мальчишками не крутилась. Сестра писала редко, на каникулы не приезжала – говорила, что работает. Лиза жутко на нее злилась – небось нашла там в большом городе богатого хахаля и катается с ним по курортам. В глубине души она знала, что это не так, что Ленка – порядочная зануда, что она и правда учится и работает, но подружкам и матери говорила иное.
Когда ей было пятнадцать, умер отец. Умер внезапно – просто отставил лопату, да и ткнулся носом в недокопанную грядку, так что соседка из окна увидела не скоро и прибежала спросить, что же у Ерощенков хозяин на грядке валяется – пьяный, что ли…
Сестра на похороны не приехала – с работы, мол, не отпустили, но денег прислала достаточно.
Мать горевала сильно, причитая, на кого же муж ее покинул и как она теперь будет без него жить. Вопрос был вовсе не риторический, потому что отец был единственным добытчиком в семье, мать давно не работала. Но Елена исправно слала деньги, с каждым годом все больше, так что материально жизнь стала даже лучше.
Успокоившись насчет будущего, мать полностью отдалась своему горю и начала болеть. Лиза была предоставлена самой себе, она еле-еле закончила школу на тройки, делала вид, что ищет работу, поступила в какой-то колледж, а на самом деле предалась развлечениям. Мать ни в чем ей не перечила, она теперь редко выходила на улицу, сидела только в садике, тихо вздыхая, или на лавочке с соседками. Лиза тратила деньги сестры на себя, она хорошо одевалась и выглядела на фоне подружек настоящей королевой. Вокруг нее вертелись парни и мужчины постарше. Но как-то не подворачивался никто посерьезнее и побогаче.
Мать болела много лет, потом умерла. На ее похороны Елена приехала и позвала сестру к себе. Лиза уезжала из родного города, твердо уверенная в том, что никогда туда не вернется.
Приехав год назад из Зареченска в Петербург, Лизавета с порога обрушила на сестру град обвинений.
– Ты тут жила в свое удовольствие! – кричала она, искусственно доводя себя до истерики. – Ты жила в свое удовольствие, пока я ухаживала за больной матерью!