И вот они появились. На сей раз Скейс оказался подготовлен к встрече и не дрогнул при виде убийцы. Обе оделись довольно просто, в широкие брюки с пиджаками, у Филиппы через плечо была перекинута сумка. Девушка заперла дверь подъезда, что-то сказала матери, потом они вместе пошли к Мелл-стрит. Норман заторопился вперед, уверенный, что женщины направляются в сторону Бейкер-стрит и Уэст-Энда, однако же, обернувшись через плечо, увидел пару в каких-то сорока футах за своей спиной. Мужчина быстро нырнул в переулок и переждал, пока они уйдут.
Теперь, когда он твердо знал, что не попадется на глаза убийце, пора было возвращаться на Дэлани-стрит и осмотреть ее как следует, изучить подобно военному стратегу. Главное — отыскать безопасное место для слежки. В первую очередь на ум приходила пивная «Слепой попрошайка», но Скейс не раздумывая отмел эту возможность. В маленьком лондонском пабе трактирщик и завсегдатаи видятся ежедневно, и новый посетитель немедленно привлечет к себе внимание. Конечно, никто не будет навязывать свою компанию: здесь как нигде уважают право на одиночество. Но когда обнаружится тело, Нормана станут подозревать одним из первых. Если кровь прольется в этом районе, ищейки непременно придут с фотографиями, начнут задавать вопросы. В зависимости от того, насколько здешний трактирщик и его клиенты чувствуют себя обязанными перед полицией, рано или поздно кто-нибудь заговорит. И кроме того, Норман пил очень мало, а мысль о том, чтобы часами сидеть в угаре табачного дыма и пивных испарений, под прицелом любопытных глаз, силясь растянуть свою пинту до бесконечности, пугала и отталкивала. Кстати, если вдуматься, не так уж удобно отсюда наблюдать за домом. Чтобы хоть что-то увидеть, пришлось бы встать со стула и таращиться поверх узоров и надписей, намалеванных на стеклах.
Следующим по улице был книжный магазин. С одной стороны, довольно удобно, прикрывшись распахнутым томиком, подглядывать через витрину. С другой стороны, если зачастить с визитами, новое лицо и здесь наверняка заметят. А вот прачечная самообслуживания — пожалуй, то, что надо. Тяжеловато будет таскать сюда сумки, да и запасной одежды у Скейса не так много, чтобы ежедневно подвергать ее ненужной стирке. Хотя зачем вообще стирать? Увидев среди переполненной прачечной мужчину с пустым пакетом и газетой, всякий сторонний зритель решит, что его вещи либо грохочут в машине, либо крутятся в барабане сушилки. Во время болезни Мэвис Норман часто носил белье в подобное заведение и знал обычай многих посетителей прогуливаться по магазинам или наведываться в паб, ожидая, пока все закончится. Правда, и здесь требовалась осторожность. Вряд ли полиция завернет в такое место с расспросами, однако не сидеть же тут безвылазно целыми днями! Да и Мэри Дактон с дочерью могут нагрянуть сюда в любую минуту. Почему бы нет, раз прачечная так близко от дома?
Все больше и больше мужчина убеждался в необходимости найти доступ к жилью убийцы. Медленно прогулявшись мимо двери, он присмотрелся к замку. Обычный автоматический «американец», который ничего не стоит взломать.
Скейс перешел через дорогу и принялся разглядывать подержанные книги на четырех лотках, установленных на козлы. Внезапно его точно громом ударило: «Зачем я здесь? Почему не отправился за ними, не воспользовался шансом?» Преступники часто так поступали, он читал об этом в газетах: толчея в подземке, беззвучный удар ножа, все в замешательстве, удивлены, приходят в ужас, а злодея и след простыл. В чем же дело? Похоже, в душе он еще не готов к убийству. До сих пор его занимали другие задачи, он слишком увлекся поисками и слежкой, упустив из вида главную цель. Впрочем, ему в голову пришла и другая, более важная причина. Все должно было произойти совсем не так. Норман желал не заурядного уличного кровопролития — в спешке, при свидетелях, с возможностью осечки. Долгожданную сцену он рисовал себе иначе. Вот они с убийцей наедине. Она в постели, крепко спит, вытянув открытую шею, на которой бьется теплая жилка. И Скейс погружает клинок в ее горло — медленно, с торжеством, словно жрец, исполняющий ритуал искупительного возмездия.
Книжный прилавок оказался неплохим наблюдательным пунктом: стекло витрины, перегороженной задней стенкой стеллажа, отражало улицу наподобие зеркала. Тайком оторвав глаза от замусоленного томика «Прощай, оружие», мужчина увидел, как зеленщик закрывает лавку: перетаскивает с улицы мешки с картошкой и луком, громоздит друг на друга ящики с помидорами и салатом, разбирает аккуратные апельсиново-яблочные пирамиды, сворачивает коврик искусственной травы, расстеленный на лотке. Норман положил книгу и прогулочным шагом направился к магазину старьевщика. Уже на тротуаре разместились товары подешевле: письменный стол без ящиков, камышовые кресла с просевшими, растрескавшимися сиденьями, жестяной таз, полный глиняной посуды. На столе стояла картонная коробка, из которой чуть не сыпались устаревшие очки. Скейс порылся в ней, подержал одни перед глазами, как бы проверяя видимость. За мутной, искажающей дымкой торговец овощами переменил коричневую рабочую куртку на джинсовый пиджак, висевший на гвозде в глубине лавки, потом скрылся на мгновение, вернулся с длинной папкой с крюком на конце и с грохотом опустил металлическую штору перед витриной. Несколько секунд спустя мужчина вышел из двери подъезда, тщательно затворил ее и удалился вверх по Дэлани-стрит. Значит, он живет не над магазином. А ключ от дома все-таки носит с собой — иначе в лавку не попасть — и, должно быть, в связке с остальными. Скорее всего в пиджаке. На джинсах только задние карманы, да и те так плотно облегают ягодицы, что любое содержимое сразу бросилось бы в глаза.
Почти автоматически Норман поднимал одну пару стекол за другой, вертел их так и сяк. Вот бы найти такие, чтобы ничего не искажали. Меняя очки, можно было бы изменять внешность. До сих пор Скейс не размышлял над этим, полагая, что не справится с подобной задачей. Зато кое-что ему точно под силу. Он много лет практиковался в этом умении, в прошлом оно ни разу не подводило его. Не подведет и сейчас. Норман снова полезет в чужой карман.
Восторг от долгожданного триумфа настолько опьянил Скейса, что он никак не мог заставить себя покинуть заветную улицу. Однако дверь двенадцатого дома надежно заперта, укрыться от лишних глаз негде, и следует возвращаться в укромную анонимную мансарду, перевести дух, обмозговать планы на ближайшее будущее. Прежде чем уйти, мужчина еще раз прошелся по Дэлани-стрит, внимательно глядя по сторонам. Тут он впервые заметил узкий проулок, который тянулся между кирпичной боковой стеной «Слепого попрошайки» и ржавым семифутовым забором, огораживавшим акр заполоненного сорной травой пустыря. Панели, обращенные к улице, давно покосились на просевших бетонных опорах; кое-где образовались щели, через которые удобно было бы подглядывать. Главное — пробраться на пустырь и убедиться, что в близлежащих домах нет высоких окон, откуда чужака случайно увидели бы.
Норман покосился направо, налево — и шагнул в проулок. Если кто-нибудь окликнет, можно вполне правдоподобно отговориться, дескать, ищу туалет. Мужчина быстро убедился, насколько верное объяснение придумал. Тропинка вывела в тесный двор, где сильно пахло пивом и чуть послабее — мочой и угольной пылью. По правую руку находилась задняя дверь паба, впереди — заброшенный угольный склад и деревянная дверца с грубо намалеванной буквой «М».
Не раздумывая, Скейс метнулся в уборную и опустил задвижку. Сквозь щель над створкой виднелось мутное, занавешенное тяжелыми шторами окно на втором этаже паба и отлично просматривался забор. С этой стороны он сохранился еще хуже, и между накренившимися панелями вполне мог протиснуться некрупный мужчина. Когда стемнеет, надо будет попробовать. Вот только дурацкий старомодный фонарь на углу пивной наверняка горит очень долго, несмотря на мерзкое холодное лето, так что придется подождать. Главное, чтобы поблизости не оказалось других окон, расположенных достаточно высоко.
Гигантское деревянное сиденье едва не поглотило Нормана целиком. Пристроив худые ягодицы на самом краю, Скейс сжался всем телом, точно загнанный в угол зверь. Чувства обострились до предела. Излома не доносилось ни единого голоса. Ни криков, ни шагов — с Дэлани-стрит, и даже на Мелл-стрит машины рокотали приглушенно. Снаружи начало моросить, поднялся ветер, и в щель у пола потянуло туманом. У Скейса запотели очки; пришлось достать платок, чтобы протереть их. Руки заметно дрожали. Странно: казалось бы, впервые за день он действительно в безопасности, защищен от посторонних глаз, с чего бы так нервничать? Наверное, это просто запоздалая реакция на встречу с убийцей.
Настала пора идти. Мужчина быстро покинул убежище и навалился плечом на самую непрочную часть забора. Панель без труда подалась. Норман отодвинул рукой соседнюю и проскользнул внутрь.
Настала пора идти. Мужчина быстро покинул убежище и навалился плечом на самую непрочную часть забора. Панель без труда подалась. Норман отодвинул рукой соседнюю и проскользнул внутрь.
Перед ним расстилались настоящие заросли. В тени забора сорняки достигали половины человеческого роста. Такие хрупкие зеленые побеги с крохотными розовыми цветочками — и все же они пробивали утоптанную землю, местами расщепляя и бетон. Когда-то здесь находились жилые дома, но их давно снесли. В самой гуще травы Скейс остановился, чтобы осмотреться. Пустырь подходил для его целей даже больше, чем он предполагал. Единственные ворота — они выходили на Дэлани-стрит — оказались заперты на засов и висячий замок. С обеих сторон взгляд упирался в ровные, без окон, боковые стены «Слепого попрошайки» и соседнего дома. Позади же стояло стеклянно-бетонное здание, похожее на школу. Возможно, со второго этажа мужчину и заметили бы, но ведь уроки давно закончились. Разве что вечерние занятия… Хотя какие вечерние занятия летом? И все-таки надо бы проверить.
Впрочем, не стоит и время терять. Норман убедился в своем везении, когда разглядел старый фургон с висячей левой дверцей и без колес, брошенный в нескольких ярдах от черты, за которой начиналась улица. Рядом сиротливо гнили останки еще одной машины. За ними легко укрыться от посторонних взглядов, наблюдая за домом через дыру в заборе. Конечно, вид будет ограничен. В идеале неплохо бы отыскать место в точности напротив двенадцатого дома.
Скейс побрел через траву, по-прежнему держась ближе к забору, словно в надежде, что высокие проржавевшие панели сделают его невидимым. Приближаясь к фургону, он ускорил шаг — и едва не сорвался, не побежал под защиту надежной, огромной машины. Наконец он очутился в укрытии, прижал спину к забору, обессиленно сомкнул веки и с трудом перевел дыхание. Спустя несколько мгновений заставил себя открыть глаза и посмотреть вокруг. Пустырь оставался безлюдным, но теперь, когда изморось перешла в косой дождь и сорняки жестоко трепал переменчивый ветер, внушал еще более тоскливое впечатление.
Норман повернулся к забору. Как он и надеялся, чуть ниже уровня глаз нашлась приличная щель, достаточно широкая и выходящая довольно близко к магазину зеленщика.
Мужчина замер на полусогнутых ногах, раскинув руки, облепив тонкими пальцами неровный изгиб железа, приготовился наблюдать и ждать. Надоедливый дождь вымочил до нитки его плечи, отправляя за шиворот небольшие холодные водопады. Скейс пытался вытирать потные очки, но и платок быстро пришел в негодность. Фонарь на углу продолжал отбрасывать пятна дрожащего мерцания на мокрую мостовую. Где-то неподалеку церковные часы звучно отбили четверть, половину, а потом и девять вечера. Десять… Одиннадцать… По Мелл-стрит все реже с шумом пролетали машины. Зато в пивной гул нарастал, потом охрип и понемногу, превратившись в прощальные вопли, затих вместе с удаляющимся топотом. Время от времени Норман вытягивался в полный рост, разминая затекшие ноги и плечи, но тут же склонялся к заветной дыре, заслышав чьи-нибудь шаги.
Часы давно пробили половину двенадцатого, когда убийца с дочерью наконец появились. Обе слегка сутулились от усталости, зато негромко и беззаботно переговаривались на ходу. Девушка нашарила в кармане ключи, толкнула дверь — и те, кого мужчина так долго ждал, исчезли в темноте подъездного проема. Щелкнул замок. Вскоре окна верхнего этажа стали прямоугольниками бледного света. Только теперь, окоченев от напряжения и неудобной позы, впервые ощутив позывы голода и тяжесть мокрой, налипшей одежды, Скейс протиснулся через забор и заковылял к метро на Бейкер-стрит.
19
Вернувшись поздно вечером домой, Морис нашел освещенную кухню пустой. Жена была в саду, пристраивала на кованом столике чашу из граненого стекла с букетом садовых роз. Или, скорее, не чашу, а неглубокую миску грубоватого вида. Супруг не сразу и вспомнил, откуда она взялась. Ах да, родители Хильды преподнесли на свадьбу. Наверное, долго мучились, обсуждая, стоит ли подарок таких денег. У матери Мориса была почти такая же, в детстве ему никогда не позволяли мыть или вытирать ее. Сокровище бережно водружалось на стол с лакомствами к воскресному чаю: ноздреватыми кексами, намазанными желе и густым слоем покупного взбитого крема из яиц и молока. Но эту чашу наполняла крученая проволока — держатель для цветов. Хильда с силой пропихивала стебли внутрь, и тонкая медь противно скрипела о стекло, так что у Мориса сводило зубы. Розы были сорваны слишком поздно и вдобавок истрепаны. Филиппа, когда она готовила букет для вечернего стола, срезала цветы поутру и оставляла в воде где-нибудь в прохладной тени. Эти же лежали неряшливой грудой, с поникшими головками и вялыми стеблями. Внезапно Морис проникся к ним ненавистью. Странно, что понял он это именно сейчас, после стольких лет привычки. Ну чем тут можно восхищаться? Поэты, наделенные чересчур богатым воображением, перехвалили их пышные до омерзения лепестки, должно быть, прельстившись ароматом. Один-единственный образчик в длинной вазе на фоне простой, некрашеной стенки, пожалуй, способен поразить и формой, и оттенками, но, если по справедливости, то цветок полагалось бы оценивать потому, как он растет. Розовые же сады вечно выглядят неухоженным, неряшливым нагромождением кустов, покрытых шипами и блеклыми листочками. Топорщатся во все стороны, посмотреть не на что, не успеешь восхититься, как лепестки поблекнут и первый же ветерок развеет красоту по садовым дорожкам. Да и запах — не запах, а дурман дешевых духов. И с какой только стати он верил, что получает от них наслаждение?
Хильда, недовольная плодами своей работы, принялась вытаскивать стебли, но укололась о шип. На пальце выступила капля крови. «И умирать от ароматных мук, когда для мозга запах роз — недуг…»[35] Кто же это написал? Браунинг или Теннисон? Филиппа сказала бы наверняка. Пока Морис припоминал автора отрывка, жена капризно проговорила:
— С дочерью было проще. Тяжело готовить ужин и в то же время ломать голову, как бы нарядить стол попраздничнее.
— Да, Филиппа знала толк в украшениях. Это что, для вечера?
Хильда обиженно вскинулась:
— Тебе не нравится?
— Не слишком ли пышно? Собеседники должны смотреть друг другу в глаза. Как можно разговаривать, не видя человека за букетом?
— Все бы вам чесать языком.
— Для этого и устраивают званые ужины. Да и запах очень резкий. Лучше вдыхать аромат вина и еды. Розы на столе путают все чувства.
В голосе женщины прозвучала раздраженная нота, которую со дня ухода Филиппы супруг слышал все чаше.
— Ничем-то я угодить не могу.
— Угодить? Кому именно?
— Тебе, а то кому же. Зачем только женился, спрашивается?
Как только слова сорвались с языка, Хильда в испуге раскрыла глаза, словно ляпнула что-то непоправимое, о чем оба давно размышляли, но боялись высказать вслух. Морис поднял одну из роз — поникшая головка печально легла ему на ладонь — и ледяным тоном промолвил:
— Я женился, потому что потерял из-за тебя голову и верил: мы будем счастливы вместе. Если тебя что-то не устраивает, скажи прямо, в чем дело.
Удивительно, как фальшиво звучит иногда чистая правда. А ведь можно было просто сказать: «Я полюбил тебя». Но врать не хотелось. Женщина пробормотала:
— Не надо со мной говорить, как со своей студенткой. Знаю, ты считаешь меня дурой, но я как-нибудь обойдусь без твоего снисхождения.
Морис промолчал, глядя, как Хильда безуспешно сует последний цветок в граненую чашу, обдирая стебель 6 спутанную проволоку. Перегруженный букет опрокинулся, металлические завитки выпали на стол, заплескав его водой, усеяв пыльцой и лепестками. Женщина глухо простонала и принялась подтирать лужи носовым платком.
— Знаю, по-твоему, это я виновата, что Филиппа ушла. Так ведь? Что, мол, за жена: ни своих не сумела принести, ни эту дома не удержала!
— Ты говоришь ерунду, и тебе это отлично известно. Я мог бы остановить Филиппу, но не любой же ценой. Она должна сама вернуться к реальности.
Хильда склонила голову и прошептала так, что Морис еле расслышал последние слова:
— Все обернулось бы по-другому, роди я тебе ребеночка.
Мужчина ощутил укол жалости — кратковременный, однако на миг затмивший его разум — и неожиданно для себя выпалил:
— Да, кстати, забыл сказать. На той неделе я был у доктора Паттерсона — ничего особенного, обычная консультация, — так вот, он изучил мою карточку и в принципе подтвердил мои подозрения. Помнишь, два года назад мы ходили по врачам… В общем, это я бесплоден. Ты здесь ни при чем.
Хильда изумленно уставилась на него, забыв о розах.
— А как же твой Орландо?
— Он тоже ни при чем, — оборвал ее муж. — Все случилось после его рождения. Примерно в шесть недель мальчик перенес свинку, и доктор считает, что я заразился… Такое бывает сплошь и рядом. Ничего не поделаешь.