Старшие, почувствовав неладное, поручили младшему выяснить, в чем дело. Тот подошел, а невестка прошептала ему на ухо:
«Да где же я здесь на горе воды возьму? Здесь ни ручья, ни речки!..»
Тут даикауцы и задумались.
«Если здесь нет воды, на чем же наша водяная мельница будет работать?»
Но Каламыржа не из тех, кто легко сдается.
— Если ты хочешь знать, так мы ветряную мельницу собирались строить!
Все опять рассмеялись.
— А как вы в облако прыгали? — не унимался Ханджери.
Ему представилась хорошая возможность подразнить Каламыржа, пока еще никто не подошел из даикауцев и у него нет поддержки.
— Невежда ты, вот кто! — уже всерьез начал Каламыржа.
— Когда-нибудь слышал о парашюте? Так вот знай: это мы его изобрели!
И пошел рассказ.
— Жили у нас в Даикау два брата. Младший был чабаном. Как-то он увидел под самым обрывом белое облако. Захотелось ему спрыгнуть на это облако и отдохнуть на нем. Ну и прыгнул. Даже костей его не нашли… Старший брат приуныл. День и ночь не находил себе места — он должен сделать то, чего младший брат не сумел сделать. Наконец додумался. Надул несколько бурдюков, привязал к ним огромный камень и спустил с той скалы, откуда прыгнул брат. Бурдюки благополучно приземлились. Затем и сам спрыгнул с бурдюками и остался цел. А парашют уже после его изобретения появился!
— Красиво сочиняешь, — похвалил его Ханджери. — Заодно уж расскажи, как вбивали колышки лошади в бок. А зачем? Да чтобы в седло как по лесенке подняться!
На этот раз Каламыржа не знал, что ответить, и перешел в наступление:
— А сами вы хороши — солод при луне сушили!
— Ничего удивительного, — невозмутимо возразил Ханджери, — раньше и луна, как солнце, грела!..
Шутки и смех слышались до поздней ночи. Не хотелось уходить, но я знал, что Дзыцца будет беспокоиться, и отправился домой.
Все вокруг было залито лунным сиянием. Высоко над головой переливались звезды. Млечный Путь широко протянулся через все небо, будто кто-то с одного конца до другого рассыпал муку.
Навстречу мне выбежал наш пес Хуыбырш. Собаке нашей не зря дали такую кличку. Дзыцца мне рассказывала, что Баппу был хорошим охотником. На охоту он ходил чаще всего с Бимболатом. Целыми днями они пропадали в Большом лесу. Отец ходил с собакой. Однажды она вступила в единоборство с диким кабаном и победила. С тех пор ей дали кличку Хуыбырш, что означает «Поборовшая кабана», А этого пса мы принесли из Джермецыкка. Совсем маленьким щенком был. Хозяин нам его даром отдал, но Дзыцца все-таки оставила за щенка три рубля. Говорят, купленная собака бывает злее. А назвали мы его так же — Хуыбыршсм.
Хуыбырш очень умный пес. Меня даже самой темной ночью узнает. И наших родственников, которые живут в других селениях, узнает. Когда бы они к нам ни пришли, Хуыбырш на них не бросается, по запаху узнает, по голосу, по походке. А уж меня встречает как лучшего друга. Хоть и не вижу его в темноте, но чувствую, как виляет хвостом.
— Чему радуешься, Хуыбырш?
Я присел около него на корточки. Он положил передние лапы мне на плечи. Я погладил его голову, он радостно заскулил.
Сестер я не видел уже два дня. Когда я ухожу на работу, они еще спят. А когда возвращаюсь, они уже в постелях. Вот и сейчас спят, посапывают.
Скоро нам в школу. Бади опять останется одна. В прошлом году мы с Дунетхан ходили в первую смену.
Интересно, трудно ли будет в шестом классе? Мне ведь и помочь некому. Впрочем, каждый раз бывает не так уж трудно, как пугают старшеклассники.
— Ложись, чего еще ждешь? — спрашивает Дзыцца.
— Завтра разбуди меня.
— Отдохнул бы перед школой.
— Еще денек поработаю.
— Только смотри не задевай Гадацци.
— Я его не задеваю. Лишь бы он меня не трогал.
— Все равно не огрызайся. Хоть об отце подумай.
V
Школьный двор заполнен смехом и говором. Сколько времени мы не видели друг друга! Хоть и маленькое у нас село, но летом я встречался только с соседскими ребятами. Как все загорели, как вытянулись за лето! На многих новая одежда. У меня тоже новая рубашка, и дзабырта новые, и сумка.
Теперь товары в магазин привозят редко. Но на этот раз и Дзыцца посчастливилось: достала ситцу. Она сама сшила мне рубашку. Алую, как флаг. А на сумку Жамират дала кусок материи. «От меня, — говорит, — тебе подарок».
Теперь мне надо было подстричь волосы. Парикмахерской у нас в селе нет, но «парикмахеров», можно сказать, на каждой улице несколько человек — стричься-то людям ведь надо. Потому многие и научились этому ремеслу, стригли кто лучше, кто хуже. Но среди всех самым умелым считался Мыширыко. Вот вчера Мыширыко и подстриг мне мои сильно отросшие волосы. Теперь там, где прошлась машинка, на шее белая полоска. А сам-то я весь коричневый от загара.
Вот и Царадзон, сын Гадацци. Я только сейчас его увидел, он целое лето жил у родственников. Раньше товарищами были. Не знаю, разрешит ли теперь Гадацци ему дружить со мной.
Царадзон подошел ко мне. Поздоровался.
— Почему ты меня оставил? — промолвил он обиженно.
Наверно, Гадацци еще ничего не рассказал ему, а то бы он не был со мной так дружелюбен.
— А когда ты приехал?
— Вчера.
— Я не знал.
Мы делились новостями. Царадзон одних фильмов целый десяток насчитал. Я не меньше люблю кино. И я тоже поехал бы в город, если бы у меня там жили родственники.
Как-то я просился у Дзыцца туда на скачки. Но, во-первых, она побоялась отпустить меня одного. Во-вторых, и денег не нашлось.
— Ничего! Тебе еще надоест в город ездить!
Как же, надоест. Еще пока ни разу не был там. А время было удобное, мы в тот день не работали. Да и соседские ребята собирались…
А вот Бешагур появился. Наверно, уже опять придумал какую-нибудь «забаву». Он у нас заводила и задира. Ростом невелик, но ребята его остерегаются, даже те, кто постарше. Особенно мальчишки с верхней улицы. Они хотя и хвастуны, но Бешагура побаиваются. Он со многими дрался.
Я тоже невысок ростом. Хотя за последнее время немного подрос. А раньше я в классе был самым маленьким. И на уроке физкультуры обычно стоял последним. Я перерос Бешагура. Но он все равно не уступает свое место, так что я по-прежнему в самом хвосте…
Девчонки почему-то разбежались во все стороны, визжат. А Бешагур стоит один посреди двора. Что же это у него в руках? Ну вот, опять змею поймал… Я вздрогнул. Очень змей боюсь. Я уже приготовился бежать. Бешагур приближается к нам, а мы с Царадзоном отступаем.
Бешагур смеется:
— Не бойтесь!
— Брось ее! — просит Царадзон.
— Да вы что, девчонки, что ли? Это же уж.
Мне все змеи одинаковы. Даже если на картинке увижу, сердце от страха бьется. А Бешагура хлебом не корми, дай только со змеей повозиться. Когда ходим на рыбалку, он ни за что мимо змеи не пройдет, обязательно поймает. А ужи-то ему и вовсе не страшны, он их даже за пазуху кладет. Мы тогда к нему и подойти боимся. А сколько он их перетаскал учителю зоологии! Еще и лягушек, и ящериц. Как ему не противно?
Класс Дунетхан весь собрался. Среди них их учительница Фатима. «Их» учительница. Будто не была она и моей учительницей, ведь в первом классе я тоже у нее учился. Мы тогда собрались со всех концов села. Но я только одного Бешагура и знал, все остальные были с других улиц. Однако мы скоро привыкли друг к другу и учительницу нашу полюбили. Она нам часто рассказывала про своего сына. Ее муж погиб на фронте. Она вернулась к отцу. А мальчик остался в доме мужа. Фатима иногда брала сына к себе и к нам его приводила. И много разных историй рассказывала про него. А мы слушали, слушали…
Однажды, когда мы уже учились в четвертом классе, Фатима позвала нас к себе домой. Попросила помочь выкопать картошку. Отец ее был болен, а одной ей выкопать не под силу. Мы пришли всем классом. Даже корзинок не хватило. Чуть не поссорились из-за этого — всем хотелось таскать корзинки.
С картошкой мы управились быстро. И Фатима принесла нам из сада желтых ароматных яблок.
«Берите. Хорошие яблоки».
Она взяла одно и надкусила. Я очень удивился. В первый раз я увидел, как Фатима ест. А мне почему-то казалось, что учителя никогда не едят. Кто знает, может, и другие ребята так же думали. Только вслух я об этом не сказал.
Да лучше бы я и не видел этого. Теперь вот я думаю, что учитель такой же человек, как и все люди. И он, оказывается, ест, пьет, картошку копает…
Бешагур так и не захотел бросить змею. Все, кто с ним встречался, вскрикивали и шарахались от него.
Зазвенел звонок. Ребята разошлись по классам. А мне идти в класс не хочется, так бы до вечера и простоял с мальчишками, наговорился бы.
Первый урок у нас осетинский язык. Учительница Чежаду у нас строгая. Она ни на минуту не отвлечется. Не сможешь ответить на вопросы — она сразу:
Первый урок у нас осетинский язык. Учительница Чежаду у нас строгая. Она ни на минуту не отвлечется. Не сможешь ответить на вопросы — она сразу:
— Садись. Двойка.
Мы так и прозвали ее: «Садись — двойка».
Чежаду объясняет новый материал. Она стоит рядом с моей партой, но слова ее доносятся ко мне как сквозь вату. Я делаю вид, что слушаю, а сам смотрю в окно.
Что за черт сюда принес Хаматкана? Стоит под окном и делает мне какие-то знаки… Хаматкану хорошо — в школу ходить не надо, уроков учить не надо. Гуляет по улицам в свое удовольствие.
А может, он хочет к нам в школу? Не зря же он сюда пришел. Ребята все учатся, ему, наверно, скучно стало, играть не с кем. Вот и ждет, когда у нас урок кончится. Конечно, если бы у него отец и мать были живы, все было бы по-другому. И школу бы он не оставил. В прошлом году Хаджумар посылал меня за Дзалмышша — это жена Хаматканова дяди, — а она даже и не подумала прийти. «У сирот, — говорит, — нет времени учиться».
Звонок на перемену. И опять шум, смех, звонкие ребячьи голоса заполнили двор. В коридоре беготня, прямо пол трещит. Школа у нас в доме одного из сельчан. Школу нашу немцы разрушили, остались одни стены. Места всем в этом доме не хватило, пришлось директору отдать одну из своих комнат — третьему и пятому классам.
Первый день в школе тянется долго. Особенно последний урок. У Дунетхан всего четыре урока, и она убежала домой. Есть хочется. Уж скорей бы и нас отпустили…
Хуыбырш выбежал мне навстречу. Радуется, будто давно не видел меня. Прыгает вокруг, забегает вперед и так поглядывает, словно упрекает: чего, мол, так медленно идешь?
Я бросил сумку на стол, достал из-под сита кусок чурека — Дзыцца туда кладет чурек, — взял в бумажку соли и помчался в огород. Хуыбырш — за мной. Виляет хвостом, чурека хочет. А мне и самому мало. Но кусочек все же дам, жалко собаку. Кинул ему мякиш, корочку-то я и сам люблю. Хуыбырш подпрыгнул и поймал чурек на лету, даже крошки не уронил. Бывает, что он у ребят чурек выхватывает, но аккуратно, так, что никого из них ни разу даже не царапнул. Подкрадется тихонько, а ребятишки иной раз и не замечают, как он у них утащит чурек.
Я присел на корточки у грядки с луком, быстро нарвал молодых луковых перьев, подравнял концы, обмакнул в соль. Очень вкусно с чуреком! И совсем не горько…
Попробовал и чесноку. Но чеснок уже начал твердеть, не так вкусен. Вырвал несколько редек, да все мелкие, рано еще их трогать. Добрался до кинзы[11]. Но от кинзы вместе с луком у меня во рту так стало палить, что пришлось поскорей закусить чуреком. Сразу стало полегче.
Я поднялся и блаженно вздохнул. Сыт! От моего чурека даже кусочек остался, а я-то думал, что не хватит. Хуыбырш уставился на мою руку, в которой держу чурек.
— На!
Хуыбырш, как всегда, поймал кусок. Будто я ему прямо в рот целился.
А вот и наша лыштаг яблоня. «Лыштаг» — значит «мелкая». И в самом деле яблоки на ней не больше сливы. Сначала на нее никто у нас не обращает внимания. Кому охота есть эту мелочь, когда полно крупных яблок летних сортов. Потом созревают белые сливы, вишни…
Но наступает время, когда ранние фрукты съедены, а зимние сорта еще не поспели. Вот тут-то вспоминаем и про нашу лыштаг. В прошлом году, правда, на ней ничего не было. Но зато сейчас ветки согнулись под тяжестью плодов. Яблочки маленькие, выбирай любое, самое красное, сотри только легкий белый налет и клади в рот целиком…
Я взобрался на самую верхушку лыштаг, сел на ветку, усыпанную яблоками. Отсюда хорошо видно весь край села. Вон и кладбище. Рядом, у оврага, амбары. А за амбарами дорога. Как мне хочется отправиться по этой дороге! Интересно, куда бы она меня привела?..
Баппу тоже по этой дороге ушел на войну. Домой он придет по другой дороге, по Елхотовской. На поезде приедет до Карджына. А от Карджына до нас недалеко, можно и пешком пройти. А может, подвода какая повстречается. Наши часто туда ездят на мельницу.
А вдруг он без ноги? Нет, не может быть. Зря, что ли, говорили сельчане, что он нигде не пропадет…
А если у него большой чемодан будет? Ну и что же, Баппу сильный, ему ничего не стоит принести этот чемодан.
У него, наверно, куча медалей. Может, и мне их иногда разрешит надеть. Вот уж тогда похвастаюсь!
Пойду посмотрю на вещи Баппу.
Я быстро слез с дерева, набил карманы спелыми яблоками и побежал домой. Открыл огромный сундук, здесь аккуратно сложены все вещи Баппу. Сначала достал рубаху. Длинная какая — ниже колен. Узкий ремень, отделанный серебром. Пришлось три раза обернуть вокруг себя. Но конец, как и полагается, повис слева — так носят мужчины.
Я влез на стул, достал из-за зеркала золотистую каракулевую папаху, надел. Папаха сползла на нос. Я сдвинул ее на затылок.
А, кинжал!.. Я быстро прицепил его к поясу. И залюбовался собой…
У вещей Баппу свой, особый запах. Мохсет быть, потому, что давно лежат в сундуке.
Слышу какой-то шум в коридоре. Кто-то идет.
— Габул! — Это Дзыцца.
И снова:
— Габул, я тебя зову!
Что это она так рано вернулась? Знал бы, не полез в сундук. Я стал поспешно стягивать рубашку, но кинжал зацепился за ремень.
— Что ты там делаешь?
Я так растерялся, что даже не мог ответить. Дзыцца вошла.
— Рубашка Баппу? — начала она и замолчала, вконец пораженная.
— Я просто примерил… — сказал я смущенно.
Я не хотел примерять, думал, положу в сундук яблоки, чтобы там хорошо пахло. А говорить об этом сейчас Дзыцца не имело смысла, она же все равно не поверит.
Дзыцца долго стояла молча. Потом сказала:
— Тебе еще расти и расти до Баппу…
И глубоко вздохнула. Мне стало легче — значит, браниться не будет. Я быстро сложил все обратно в сундук. Здесь лежат только его вещи. И еще шелковая шаль Дзыцца. Подарок Баппу. Перед свадьбой ей купил. Но я ни разу эту шаль на ней не видел. Только изредка, вместе с другими вещами, выносит во двор проветрить. Тогда она обычно долго разглядывает ее, а потом снова прячет в сундук.
— Дзыцца, у Баппу разве не было сапог?
— Как же, чуть не все село к нему ходило одалживать сапоги, — ответила Дзыцца, глядя куда-то вдаль, мимо меня.
— Сколько женихов в них свадьбы справили…
— А где же они тогда?
Я искал сапоги, но в сундуке были только кожаные голенища.
— Пропали, когда немцы были здесь. Наверно, эти проклятые собаки утащили… А из этой кожи он хотел новые себе заказать. Когда мы бежали в Ставд-Дурта, я взяла с собой кое-что из вещей, сложила в мешок. Эти голенища тоже там были. Тебя и Дунетхан я тогда отправила с семьей Бимболата. А сама пошла с Бади на руках, ей еще году не было. И мешок на спину взвалила… Да, все-таки вынослив человек! Ноша не тяжелая, но в дальней дороге и пушинка свинцом давит. Не помню, сколько мы прошли, как вдруг навстречу немец.
— Фашист? — спросил я испуганно.
— Да, сынок. Только мы перевалили за Джермецыкский хребет, как слышим — конь скачет. Оглянулись — какой-то военный. Подъехал ближе, по одежде видим — немец. Шли одни женщины, мужчин с нами не было, а от верхового ведь не убежишь. Оставалось только Богу молиться…
Но вот он догнал нас. Мы даже смотреть на него не решались. Думали, возьмет у нас из вещей что понравится и поедет дальше. А он — нет. Придержал около нас коня. Заговорил о чем-то по-немецки. Потом вроде попробовал по-русски. Но мы ни того, ни другого языка не поняли. Лишь только торопливо шли вперед, сжавшись от страха: думали, как бы спастись от него. Тут Бади, будто ждала этого момента, заплакала. И никак я не могла ее успокоить.
Немец опять заговорил. Я посмотрела на него, а он на мой мешок показывает. Я немца про себя проклинаю: «Чтоб все мои беды к тебе перешли, если тебе мало досталось!»
— Отдай ему этот мешок, ради Бога, — шепнула мне Кыжмыда, — может, отстанет!
Я передала ей Бади, сняла с плеч мешок и протянула немцу. Он прикрепил его к седлу и пустил коня шагом.
Едет рядом с нами. Вот беда, никак не отстает! Сердце к горлу подкатывается. Айшаду и Кыжмыда тоже дрожат. Бади все плачет. А как вошли в лес, страх уже совсем одолел нас. Немец снова заговорил. Я взглянула на него, и колени у меня подкосились — он показывает на Бади.
Я прижала ребенка к себе, залилась слезами. Говорю Кыжмыда:
— Кажется, пришел мой конец.
Она утешает:
— Не бойся, Дзьтлла, — и заслонила меня спиной.
А я все плачу:
— Спасите меня от этого зверя… Защитите мое дитя!
Смотрим — немец что-то ищет в нагрудном кармане. И вдруг спрыгнул с коня, говорит по-своему, а в руках у него фотография. Показывает ее Кыжмыда.
— Смотри-ка, чудо какое! — говорит Кыжмыда.
А я стараюсь уйти вперед, не гляжу.
— Подожди.
Айшаду отстала. А я все иду дальше. Они догнали меня.
— Да погляди, — говорит Кыжмыда, — наверно, это его семья.