Я заливаюсь смехом:
– Ветеринар нужен не мне, а моей собаке! То есть не совсем моей, потому что она потерялась, а я ее нашла, но пока я ей вместо хозяйки, значит, должна бедняжку подлечить. Белка лапу порезала, надо ее доктору показать.
– У тебя еще и белка? – удивляется Саныч.
Ха! Ты у меня скоро забудешь, что такое невозмутимость! С эмпатом поведешься – эмоций наберешься!
– Белка – это и есть моя собака, – радостно похрюкав в кулачок, объясняю я. – Кличка у нее такая незатейливая: Белка. Так ты нам поможешь или нет?
– Уже еду.
– Ура!
Я победно вскидываю руку и тут же спохватываюсь:
– То есть большое спасибо! Белка тебе будет очень признательна.
Саныч громко фыркает и отключается.
А чего фыркнул-то? Не ищет собачьей признательности? А чьей ищет?
Вообще-то – это тоже риторический вопрос.
Улыбаясь, как деревенская дурочка, сижу на крылечке. Жду.
Хотела на досуге подумать о поиске пропавших, но не могу: все мои мысли о Саныче.
А осень такая красивая! Небо голубое-голубое, чистое и блестящее, как новенькое, еще не поцарапанное изнутри ведерко для песочницы. Воздух прозрачный и вкусный, а солнечный свет рассеянный, оседающий на ресницах томно прижмуренных глаз золотистой пудрой.
Верная Белка чинно сидит рядом, приятно согревая мой правый бок своим мохнатым телом, и при появлении Саныча молотит по крыльцу хвостом.
– Любовь с первого взгляда? – ехидничаю я с легкой ревностью.
– Я с собаками дружу, – важно заявляет Саныч и торжественно пожимает Белкину лапу. – Поехали?
Мы едем в город, находим работающую ветеринарную клинику и показываем Белку тамошнему айболиту. Доктор промывает порез, накладывает мазь с антибиотиком и выдает мне тюбик препарата и инструкции:
– Еще дня два-три мазать утром и вечером и не давать собаке разлизывать рану.
– А как не давать? – спрашиваю я, выказывая полное отсутствие опыта. – Намордник на нее надеть?
– Зачем такой славной собаке намордник? Носочек! – обижается за Белку ветеринар.
Я представляю свою псинку с нарядным гольфиком на морде (шерстяные помпоны на веревочках свисают с носа, как усы), когда Саныч со знанием дела добавляет:
– А в дождь лучше не носочек, а презерватив.
– Чего? – я столбенею.
Чтоб я своей собаке надела на морду такое?!
– Правильно, если мокро – надо замотать лапу стерильным бинтом, а сверху надеть пакетик либо резиновое изделие, – кивает айболит. – Потом натянуть носочек, а его зафиксировать на скакательном суставе лейкопластырем.
Понимаю, что промахнулась, мысленно наряжая собачку, но по инерции упрямлюсь:
– А можно не носочек, а гольфик?
У меня есть прекрасные шерстяные гольфы, как раз для осенней поры.
– Да хоть чулок на кружевной резинке! – разрешает веселый айболит. – Главное, про мазь не забывайте.
Из клиники Белка выходит в элегантной белоснежной портянке из бинта. В награду за терпение я покупаю ей в придорожном кафе гамбургер, и собака с удовольствием его съедает, но вскоре начинает непонятно волноваться.
– Как думаешь, у нее снова лапа разболелась? – советуюсь я с Санычем, озабоченно поглядывая на беспокойную псину.
– А ты когда ее выгуливала? – спрашивает он в ответ.
Я шлепаю себя ладонью по лбу. Все понятно, Белке приспичило в кустики.
Мы съезжаем с шоссе на обочину, и Саныч, невероятно меня смущая, старательно упаковывает забинтованную собачью лапу в извлеченный из кармана презерватив.
М-да, предусмотрительный он мужик, этот Саныч!
Я пламенею щеками и туплю, поэтому предусмотрительный мужик сам выводит Белку на прогулку.
С обеих сторон к дороге близко подступает лес, туда они и направляются. Под ногами и лапами громко шуршат листья, трещат кусты, с пугающим треском ломается коряга – это Саныч успешно пробует силушку богатырскую.
Белка, сделав свое дело, возвращается первой. Неловко прыгнув, хромоножка по уши проваливается в засыпанную листьями водосточную канаву и, энергично переворошив наслоения в ней, выныривает с тряпкой в зубах.
– Выбрось, Белка, немедленно! Это кака! – кричу я.
– Собаке надо говорить: «Фу!» – авторитетно сообщает Саныч. – Фу, Белка! Фу!
– Фу! – вторю я.
А Белке начхать на наше синхронное фуканье, она упорно тащит свою добычу в машину и нагло лезет с ней ко мне.
– Что за дрянь? – кривлюсь я, брезгливо поднимая двумя пальчиками грязную тряпку.
– Вроде шорты? – присмотревшись, неуверенно говорит Саныч. – Вроде женские.
Он смотрит на Белку и хихикает:
– Собачка решила приодеть хозяйку? Шорты в обмен на обещанный гольфик!
– Юморист, – сержусь я.
Опускаю стекло, чтобы зашвырнуть подарочек назад в канаву, но замираю, вспомнив: это со мной уже было!
Опять дежа вю!
Не глядя на Саныча (а он смотрит на меня во все глаза, но, спасибо, помалкивает), заворачиваю Белкину добычу в целлофановый пакет и прячу сверток в сумку.
– И не спрашивай меня, зачем я это делаю! – ворчливо говорю Санычу.
– Разумеется, я не буду спрашивать, – отвечает он голосом, каким опытный психиатр разговаривает с припадочными пациентами. – Надо так надо.
«И тебя вылечат, и меня вылечат!» – ехидно жужжит мой внутренний голос.
Мы едем дальше. Белка, высунув язык, сопит за моим плечом. Саныч с непроницаемой мордой смотрит на дорогу, но я уверена – за каменным фасадом бурлят невысказанные чувства.
Поддаюсь искушению и смотрю на него супервзглядом эмпата.
Вот ведь зараза!
Саныч красиво светится желто-зеленым, призрачно-золотистым, как липа в цвету. Оказывается, он изнывает от веселого любопытства и с трудом сдерживает смех.
– Всегда хотела такие шортики, – объявляю я, чтобы хоть как-то объяснить свой поступок. – Интересный фасон, распорю их и сделаю выкройку.
– И размерчик вроде твой, – согласно гудит Саныч.
– А вот это особенно интересно, – бормочу я.
Саныч не торопится уезжать, и мы все вместе идем на прогулку по курортному парку.
Самая разговорчивая из нас – Белка. Она находит ежика и пытается с ним общаться, азартно облаивая колючий клубок. Я боюсь, что в такой компании неразумная собака себе еще что-нибудь поранит, и оттаскиваю ее подальше от ежа. Саныч говорит, что это бессмысленно, ведь у Белки охотничьи инстинкты и нюх. То есть она себе и другого ежа найдет.
– Интерес Белки к ежикам мне понятен, – бурчу я, зверски пиная кучу листьев.
И Саныч догадывается, о чем я думаю:
– Непонятен интерес собаки к той тряпке?
– Ага.
Я поднимаю голову и выжидательно смотрю на умника:
– Можешь объяснить?
– Это же молодая собака, любопытная! – пожимает плечами Саныч. – Ей все интересно: бегать за кошками, валяться на тухлятине, рыться в помойке, охотиться за случайными прохожими. К тому же собаки любят мягкие игрушки. Может быть, тряпка напомнила ей что-то из прошлой жизни?
– Из прошлой жизни, – повторяю я и потираю лоб.
Вот и мне эти шорты напомнили что-то из прошлого. Такую же джинсовую тряпицу я сама выбрасывала в окошко машины!
Но это не может быть та же самая тряпка. Эту Белка нашла на подъезде к Кипучеключевску со стороны краевого центра, а от той я избавилась по дороге с моря.
– Ты же у нас, похоже, эксцентричная барышня была! Может, у тебя имелась такая традиция – выбрасывать шмотки за борт в районе Кипучеключевска всякий раз, когда ты там ехала, не важно, с какой стороны? – язвит мой внутренний голос. – Типа, регулярный салют городу из подручных материалов и вещей?
– А Белка уловила мой запах на тряпке и потому принесла ее мне? – шепчу я, разговаривая сама с собой.
– Что? – переспрашивает Саныч.
– Где? – просыпаюсь я.
Наверное, вид у меня в этот момент особенно нездоровый, потому что Саныч хмурится и говорит:
– Тебе надо отдохнуть. Я уже поеду.
Романтической прогулки не получилось.
Саныч уезжает, я отвожу Белку в сторожку к Петру, хромаю в свое бунгало и там продолжаю серию странностей очередным идиотским поступком: укладываю помоечные шорты на пол и долго рассматриваю их в проекции «вид сверху», забравшись с ногами в кресло.
Шорты как шорты, что о них еще сказать?
Модель унисекс, сгодилась бы и девушке, и юноше. Размер сорок четыре – сорок шесть, короткие, потрепанные, в пятнах неведомого происхождения. Похоже, незатейливый хенд мейд: когда-то это были джинсы, потом их обкромсали тупыми ножницами, не озаботившись подрубить края, которые в процессе носки закономерно обзавелись неровной бахромой. Блямба из коричневой искусственной кожи на поясе сзади уверяет, что поруганные штаны произошли из Италии и состоят в родстве с благородным семейством Гуччи, но верить этому не стоит. Качество материала и работы с головой выдает дешевую китайскую подделку.
Кто бы ни носил эти шорты, он (или она) не принадлежал к числу богатых снобов.
Я осторожно нюхаю тряпку, но ощущаю только мощное амбре прелых листьев.
Моя это вещь или не моя?
Примерить Гуччи из канавы мешает брезгливость.
Я ковыляю в ванную, устраиваю энергичную постирушку в умывальнике и раскладываю мокрые шорты на ребристой батарее парового отопления.
Иду на процедуры, ужинаю, провожу вечернюю прогулку с Белкой по сокращенной программе и коротаю время до отбоя в одиночестве, потому что Лариска воскресный вечер посвятила личной жизни. У нее встреча с друзьями, от участия в которой я отказалась, хотя и была любезно приглашена.
Я еще не готова обзаводиться знакомыми в массовом порядке. Одно дело – приватно признаться доброму человеку в своей ущербности, и совсем другое – рассказывать об унизительных проблемах с памятью публично.
Лежу на диване и от нечего делать смотрю телик с крайне малым выбором программ. Два центральных канала и один краевой – небогато, но все же лучше, чем ничего.
Говорящие головы на экране своей болтовней не дают установиться давящей тишине, и я не чувствую себя совсем уж одинокой. К тому же я попадаю на программу, которая мне небезынтересна.
Показывают встречу в студии сестер, которых еще в детстве разлучила война. Старенькие бабушки обнимают друг друга трясущимися руками и плачут. Камера демонстрирует мокрую морщинистую щеку, переходит в зал и едет по рядам, скрупулезно подбирая по пути все до единой слезинки растроганных зрителей. Выглядит это не столько душевно, сколько обстоятельно-деловито, и я задаюсь вопросом – интересно, каково процентное соотношение в таких программах актерской игры и истинного чувства?
Пытаюсь взглянуть на шоу как эмпат, но ничего не получается. Вижу только свечение голубого экрана.
Очевидно, при посредничестве телевизора я как эмпат несостоятельна, мне нужен прямой контакт с одушевленным объектом.
Внутренний голос досадливо советует подумать о другом:
– Как они нашли друг друга, эти бабушки?
Хороший вопрос.
Я возвращаюсь к просмотру шоу и внимательно слушаю рассказ ведущего. Он фонтанирует восторгом, а информации при этом выплескивает немного, но я выхватываю главное: обе сестрички пытались найтись. Обе!
Так-так-так…
Я чувствую прилив волнения.
У меня ведь тоже были в прошлом какие-то близкие люди? Как минимум родители, иначе как бы я появилась на свет!
И что, когда я в один ужасный день пропала, они приняли это как должное и не стали меня искать?
Тут я вспоминаю то немногое, что знаю о своем бурном прошлом – кутеж в сомнительной компании на фестивале, легкомысленное отношение к новым знакомствам, историю с изнасилованием, угон машины и аварию, – и сомневаюсь, что исчезновение неуправляемой безбашенной девицы стало для ее близких бедой, а не радостью. Может, родня давно уже махнула на меня рукой?
Не хочется в это верить.
«А придется, – не щадит меня внутренний голос. – Сколько времени уже прошло! Если бы тебя искали – нашли бы!»
– Да ты на бабушек посмотри! – огрызаюсь я. – Они друг друга семьдесят лет искали и не могли найти! И вот, пожалуйста, все-таки встретились!
Честно говоря, перспектива успешно закончить поиски через несколько десятков лет не особенно заманчива, и все же это положительный пример.
И вообще я ведь додумалась до дельной мысли: если я не могу искать своих родственников по той простой причине, что ничего о них не помню, то это вовсе не значит, что они не ищут меня.
Решено: завтра же обращусь в полицию с запросом, не числится ли в розыске гражданка, похожая на меня.
«Надеюсь, среди твоих забытых подвигов нет более криминальных, чем угон авто, а то ведь розыск бывает разный», – ворчит внутренний голос, но я его уже не слушаю.
Выключаю телевизор, принимаю снотворное и валюсь в постель.
Спать и ни о чем не думать!
Но не думать не получается.
Я сплю, а мои мысли заняты шортами. Они меня прямо-таки преследуют – должно быть, это месть за то, что их выбросили.
Мои сны этой ночью – сериал «Они возвращаются» с мистическими штанами в главной роли!
Избавиться от них невозможно.
Роковые шорты планируют на меня с дерева, до последнего прикидываясь падающим листом, а я замечаю неладное только тогда, когда слишком просторная тень закрывает полнеба.
Они порхают над клумбой в виде прелестной лазоревой бабочки, которая при ближайшем рассмотрении оказывается пугающе крупной и с вызовом бьет меня крылом с нашлепкой «Гуччи», оставляя на моей руке клеймо поболее того, которое уродовало плечо миледи Винтер.
Сложенные пополам, они прячутся среди томов в библиотеке в виде книжки, которая хватает руку, протянутую к полке, и затягивает меня в джинсовые глубины, где нечем дышать.
Они синей летучей мышью бьются в застекленное окошко подвала, где в плотном строю стоят тяжеловесы и тренажеры, и среди них – мой тренер Вано, который держит гантелю, как гранату, и грозно ревет: «Только не шорты, я сказал!»
Мои кошмары с участием проклятого предмета одежды многочисленны и разнообразны.
Наименее тревожна та часть сна, в которой я сознательно уделяю деятельное внимание чертовым шортам, пытаясь подобрать к ним максимально подходящий верх. Поочередно примеряю легкую клетчатую рубашечку, классическую шелковую блузку в горошек, вязаный крючком ажурный топ, футболки в ассортименте – и останавливаюсь на простой белой майке из хлопчатобумажной ткани. На мой взгляд, это идеальная комбинация.
Невыносимые шорты, видимо, согласны с моим выбором. Удовлетворенные, они прекращают меня преследовать и в паре с майкой заваливаются в глухой закоулок подсознания, так что мне все-таки удается спокойно поспать, хотя и не удается нормально выспаться.
Утром я не чувствую себя отдохнувшей и с подозрением смотрю на шорты, бесстыдно разлегшиеся на батарее. Ее острые ребра промяли ветхую джинсу выступающими складками, и кажется, будто шорты готовы вспорхнуть с обогревателя.
– И сейчас же брюки, брюки так и прыгнули мне в руки, – опасливо шепчу я, вовсе не желая, чтобы проклятые штаны наяву проявили ту же резвость, что и во сне.
Снимаю шорты с батареи. Они сухие и чистые, так что дольше оттягивать не получится. Надеваю их!
Точно по мне.
Это, конечно, ничего еще не доказывает. Мало ли на свете граждан и гражданок с аналогичными объемами талии и бедер!
И все же мне было бы спокойнее, будь эти шорты мне заметно малы или изрядно велики.
Ближайшее ОВД находится в Кипучеключевске. До автовокзала я добираюсь на своей машине, а дальше дорогу мне подсказывает все та же бабка. Сегодня она продает не цветочки и семечки, а кизил и каштаны. Смена ассортимента ее торговлю не оживила, но бабулино настроение, очевидно, от успехов в коммерции не зависит. Она приветствует меня по-свойски:
– А, снова ты! – и охотно проводит для меня виртуальную экскурсию по достопримечательностям Кипучеключевска.
Оказывается, ОВД помещается в «старом доме помещика Карацюпина, где башенки с флюгерами и дверь зеленая в гвоздиках, слева от золотых львов, в десяти минутах ходу от фонтана с козюлей».
Оставляю машину на площади и иду пешком.
«Козюлю», она же трепетная лань, вижу издали. Скульптурное копытное, очень убедительно раскрашенное под цвет реального животного, стоит на искусственной горке, сквозь камни которой просачиваются бурые воды очередного целебного источника.
Пересчитываю «десять минут ходу» в темпе отягощенной артритом и бурситом бабули с учетом собственной скорости и после пятиминутной прогулки начинаю высматривать на местности золотых львов.
Нахожу их в комплекте с памятной триумфальной аркой в честь пятидесятилетия курорта, поворачиваю налево и вскоре обнаруживаю особняк, в котором раньше с удобством жил помещик Карацюпин с чадами и домочадцами, а теперь без особого комфорта помещаются стражи правопорядка.
Им в экс-помещичьем доме явно тесновато. Стол дежурного вынесен в бывшее парадное, размещается в шаге от входа и на манер барьера перегораживает подступ к винтовой лестнице.
Со сводчатого потолка свисает люстра на цепи, рядом со строгим плакатом с описанием служебного удостоверения сотрудника органов внутренних дел РФ нескромно белеет гипсовыми телесами амурчик. В пухлой ручке у него не табельное оружие, а цветочная гирлянда, волнами утекающая в темный угол.
Обозреваю всю эту эклектику, дожидаясь, пока дежурный закончит разговор со склочной теткой, явившейся с жалобой на соседей.
На вид эта тетя – сестра-близнец Фрекен Бок из мультфильма про Карлсона, а на слух – дисковая пила по металлу. Она азартно визжит и скрежещет: описывает недавние бесчинства пьяных соседей, не жалея цветистых выражений и в то же время ухитряясь балансировать на грани цензурной лексики.