В первый момент мне кажется, что это большой растрепанный букет оранжевых и белых осенних хризантем. Стебли цветов некрасиво стянуты полиэтиленом…
Черт! Это же Белка!
Собака лежит на боку, ее лапы обмотаны скотчем. На морде тоже блестит широкая полоса липкой ленты, зато хвост свободен. Он дергается, и бока ходят вверх-вниз, значит, Белка жива, но не слышно ни звука.
– Ах ты сволочь!
Забыв, что мои ноги тоже связаны, я пытаюсь вскочить и падаю на бок.
Валентин хохочет и сквозь смех командует:
– Сидеть!
И снова хохочет.
– Развяжи Белку, скотина, – прошу я. – У нее лапа больная. Что тебе собака-то сделала?
– Собака – друг человека! – с чувством провозглашает Валентин и вынимает из кармана что-то металлическое, блестящее. – И этот друг мне сейчас поможет.
Он щелкает в воздухе кусачками. «Клац, клац!» – звонко цокает металл, подбираясь к дергающемуся собачьему хвосту.
– Спокойствие, только спокойствие! – говорит Валентин то ли мне, то ли Белке.
Я швыряю в него газету. Она падающей птицей пролетает мимо цели.
– Боже, какая экспрессия!
Смеясь, Валек подхватывает Белкин хвост и поднимает его кончик повыше, чтобы мне было лучше видно.
– Знаешь анекдот про собаку, которой любящие хозяева резали хвост по частям, чтобы не так больно было?
– Не надо! Прекрати! Чего ты хочешь? Чтобы я написала любовную записку Максу? Да без проблем!
Я хватаю другую бумажку.
– Все, я уже пишу: «Максим, любовь моя!» Так пойдет?
– Прекрасно, – Валек покачивается на корточках, как кобра, не опуская кусачки и Белкин хвост. – Давай дальше. «Прости меня, дуру».
– Ох, прости меня, дуру грешную, – повторяю я, торопливо черкая ручкой.
– Грешную – это уже перебор, ну да ладно, не буду править твой авторский стиль, – рассуждает Валек. – Теперь так: «Если мы будем вместе, я сломаю тебе жизнь».
– Однозначно, – шиплю я сквозь зубы и пишу, что велено.
– «Без меня тебе будет лучше, – диктует Валек. – Будь счастлив, мой самый родной человек». Что опять?
Я угрюмо смотрю на него.
– Я настаиваю на этой формулировке: «мой самый родной человек», – Валентин прицеливается и одним движением отхватывает с кончика собачьего хвоста метелку шерсти.
– Прекрати!
Я дописываю про родного человека.
– «Ты замечательный муж», – продолжает диктант Валентин.
– Ну, нет! – возмущаюсь я.
Я с Максом даже не спала ни разу, какой он мне муж?!
– Как это – нет? – преувеличенно удивляется Валентин. – А печать в паспорте? А запись в загсе? Они, конечно, сделаны только вчера, но датированы прошлой неделей, так что все чин чином: «Поздравляю вас, теперь вы муж и жена!»
«Вот жулики! – ахает мой внутренний голос. – Они успели сделать вас супругами! Не иначе, дали взятку кому-то в загсе!»
– Я докажу, что это липа! – обещаю я. – У меня есть друзья, в том числе и в полиции, они и в этой вашей афере разберутся!
– Да какая афера, деточка, бог с тобой! – Валентин обмахивается собачьим хвостом. – Со стороны Макса это благороднейший поступок – жениться на такой неуравновешенной особе, как ты. Ты же чокнутая, это очевидно!
– Сам ты чокнутый, – обижаюсь я.
– Я не чокнутый, я умный, – не соглашается он. – И поумнее твоего супружника, хотя он будет побогаче… Ладно, не отвлекайся, пиши. Осталось немного: «Целую тебя, твоя Маша».
Валентин звучно чмокает воздух и хлопает ресницами. Потом клацает кусачками и интересуется:
– Или будем резать шавке хвост?
Я не могу позволить моральному уроду калечить животное.
Дописываю последнюю фразу, ставлю точку и резко протягиваю ему лист.
– Ты же видишь, у меня руки заняты, – укоряет меня Валентин. – Положи письмо на подушку.
– А ты собаку развяжи!
Я с жалостью смотрю на Белку и не успеваю заметить движения Валентина. В следующий момент он уже крепко держит меня за руки.
Лапы у него большие и твердые, как наручники. Моим запястьям больно, я роняю записку и ручку.
– Тихо, тихо, – насмешливо шепчет Валентин. – А то я и тебе пасть заклею!
Он связывает мои руки и отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.
В этот момент мне становится страшно, и это очень плохо: у эмпата, как у чекиста, должны быть ясная голова и холодное сердце. Мое же так прыгает в груди, что отчетливо содрогается весь организм, даже зубы стучат.
– Боишься? – понятливо улыбается Валентин.
Крепко сжав зубы, чтобы они не клацали, как кастаньеты, я включаю взгляд эмпата и высматриваю источник радости и удовольствия Валентина. Так сказать, иду к истокам – и нахожу их.
Они противно булькают в омерзительном болоте.
Мамочка моя! Да этот парень – садист!
«Только не показывай, что тебе больно и страшно, – торопливо подсказывает мне внутренний голос. – Ему нравится издеваться над беспомощными».
Я лихорадочно соображаю: что будет, если у меня получится развернуть поток эмоций Валентина вспять?
В случае с мадам Герасим мне удалось обратить ее злорадство в бессильный страх и таким образом обезвредить противника, но с Валентином может получиться только хуже. Место хихикающего игривого пакостника займет хладнокровный мучитель.
И что же мне делать?
Пока я думаю, Валентин все решает сам.
– Поедем, красотка, кататься! – запевает он.
Я понимаю, что это не музыкальное сопровождение, а озвученная программа действий, когда меня подхватывают на руки.
Свет из распахнутой двери растворяется в ночи, как ложка меда в бочке дегтя.
На освещении территории санаторское начальство экономит, разумно полагая, что благонравным пациентам, соблюдающим режим, ночная иллюминация вовсе ни к чему. В результате в трех шагах от порога окружающая действительность тонет во мраке, и только разлапистые ветки высоких деревьев выплескиваются в звездное небо чернильного цвета щупальцами.
Вот теперь мне по-настоящему жутко, да еще и холодно. Мой наряд для спонтанной ночной прогулки составляют короткая трикотажная ночнушка и авторские браслеты из скотча.
«Не завопить ли?» – явно в сомнении произносит мой внутренний голос.
Завопить я могу, и еще как – Монсеррат Кабалье обзавидуется! – но это будет искусство ради искусства. В ближайшем коттедже ни проблеска света, и очень мало надежды, что на мой одиночный вопль мирно спящий курортный люд отреагирует оперативно и адекватно. А заорать повторно Валентин, конечно, не даст. По голове он мне даст, да еще скотчем рот заклеит.
Понимая это, я благоразумно помалкиваю, не дергаюсь, и вынос тела происходит без помех и осложнений. Валентин спускается с крыльца, и на полянке за рябиновым кустом обнаруживается белое пятно: моя машина.
Мое воображение живо набрасывает стандартную сцену триллера: «Преступник запихивает жертву в багажник». Такая сюжетная коллизия обещает скверный финал!
Я холодею, но пока все идет не так уж плохо: Валентин открывает заднюю дверь «Рено» и вполне аккуратно укладывает меня на диванчик.
Воображение, выдохнув и снова вдохнув, воодушевленно рисует другую стандартную сцену триллера: «Неожиданное нападение на водителя сзади». Мои руки связаны не за спиной, и теоретически я могу удавкой набросить их на горло Валентина, когда он сосредоточится на дороге!
В голливудских фильмах этот трюк исполняют притаившиеся на заднем сиденье грабители, наемные убийцы, ожившие мертвецы и прочие несимпатичные личности. Для положительной героини, каковой я уверенно ощущаю себя, такие действия нетипичны, но я отказываюсь от мысли придушить Валентина вовсе не потому, что боюсь испортить амплуа или карму.
К сожалению, Валентин и в самом деле не дурак. Прежде чем сесть за руль, он окончательно лишает меня свободы действий, пристегнув ремнем.
«Ну, все, – сдаются мои внутренний голос и воображение. – Теперь только молиться».
Я готова воззвать к высшим силам, но сначала должна еще кое-что узнать у низкой твари, которая устраивается за рулем:
– Что ты сделал с собакой?
– Ничего плохого, – Валентин поворачивает ключ в замке зажигания. – Развязал! Цела твоя собака и невредима.
Это немного успокаивает.
– А со мной что будет?
– Кто знает… – Валентин ловит мой взгляд в зеркале и подмигивает. – Жизнь покажет! Поглядим.
Вообще-то прямо сейчас смотреть мне не на что. Я лежу на боку, и перед моими глазами настойчиво маячит карман на спинке переднего сиденья. Увы, он пуст, значит, это не намек на дальнейшее развитие сюжета.
Машина едет, Валентин мурлычет, а я ворочаюсь, пытаясь дотянуться до застежки ремня безопасности.
– Лежи смирно, – советует Валентин. – Осталось совсем недолго.
Я не рискую уточнить, о чем это он. Недолго нам ехать или недолго мне жить?
Фары встречного автомобиля на секунду заливают салон призрачным золотым сиянием, и для меня это как обещание, что скоро я увижу свет в конце тоннеля. Сдается мне, это мой последний путь.
Фары встречного автомобиля на секунду заливают салон призрачным золотым сиянием, и для меня это как обещание, что скоро я увижу свет в конце тоннеля. Сдается мне, это мой последний путь.
Тихо выругавшись, Валентин прибавляет газу. Машину потряхивает на выбоинах проселочной дороги, и я ощущаю подступающую к горлу тошноту. Сдерживаю ее, понимая, что Валентин будет в полном восторге, если меня вырвет от страха. Нет уж, я не доставлю ему удовольствия видеть меня трясущейся, как желе!
Машина закладывает крутой вираж и бежит ровнее и резвее – очевидно, мы выехали на трассу.
«Налево», – отмечает важный момент мой внутренний голос.
Налево – это через перевал к морю. В город было бы направо. Значит, Валентин не имеет целью воссоединение супругов и не везет меня к моему «мужу».
– Куда мы едем? – громко спрашиваю я.
– Никуда.
Этот философский ответ еще больше напугает меня, если я стану в него вдумываться.
Не буду думать, буду спрашивать:
– А зачем мы туда едем?
– Затем, что так надо.
– Кому?
Вместо ответа – смешок.
Я понимаю, что Валентин не намерен делиться со мной своими планами. Жаль. Это значит, что мне придется импровизировать, потому что кротко следовать негодяйскому сценарию, каков бы он ни был, я не собираюсь.
Какое-то время мы едем в тишине. Поскольку я ничего не слышу и не вижу, то теряю ощущение времени и пространства. Оттого красота картины, открывающейся мне, когда Валентин наконец останавливает машину и вытаскивает меня в ночь, ошеломляет до потери чувств.
– Ах!
Я забываю свои страхи, потрясенная видом.
Дорога серебристой лентой вьется по самому краю обрыва. В лунном свете каменные выступы и древесные корни на скальных стенах кажутся затейливой резьбой, и, если присмотреться, можно увидеть рельефные изображения ухмыляющихся горгулий. Из ущелья, прорывая черными пиками ватное одеяло тумана, торчат верхушки елей. Темная масса лесистых гор крутыми волнами скатывается вниз, к далекому невидимому морю. А небо на востоке уже палевое, того благородного цвета, который в дамских романах красиво называют «Пепел розы»…
– Думаю, у нас есть еще четверть часа, – прозаично говорит Валентин. – Ты как, не против быстрого секса?
Я не знаю, как сообщить ему, что я очень даже против? Орать, рыдать и вырываться – бессмысленно и даже вредно, веселого садиста это только раззадорит.
– Это очень плохая мысль, – хочется думать, что спокойно и веско объявляю я, но Валентин только фыркает, как лошадь, и несет меня в чащу, словно Кинг-Конг.
В этом месте лес очень близко подступает к дороге, буквально в паре метров от шоссе нас никто не увидит, даже если будет высматривать специально.
– Ну-ка, ну-ка…
Валентин столбиком ставит меня на землю и, небрежно придерживая поперек живота, осматривается.
– Сюда, мадам!
Переставив к сломанному бурей дереву, он приподнимает меня и надевает мои связанные руки на кривой столб, оставшийся от переломившегося ствола.
Под ногами у меня крошево щепок, сухие листья, древесная труха – спасибо, не колючки, но стоять все равно неуютно.
– Айн момент! Я должен взять резиновое изделие, – собственнически хлопнув меня по попке, Валентин уходит к машине.
Закусив губу, я подпрыгиваю, пытаясь сняться со столба, но не могу поднять на нужную высоту связанные руки. Шершавая кора царапает кожу. Может, удастся перетереть скотч о какой-нибудь сучок?
Вслепую ерзаю запястьями по древесному стволу, а он, как назло, лишен выступов. Если не считать древесного гриба, который выпирает сбоку полукруглым кружевным балкончиком.
Ага!
Микроскопическими прыжками продвигаюсь влево, пока гриб не оказывается прямо передо мной. Он невысоко – немного выше моих щиколоток, так что есть шанс запрыгнуть…
Трижды подскакиваю впустую, всякий раз чувствительно ударяясь лбом о дерево. На четвертый раз мне везет – пальцы ног цепляются за край влажной скользкой «ступеньки», и, пока отягощенный мной древесный гриб с кряхтеньем медленно проседает вниз, я тяну руки вверх. В верхней точке больно царапаю запястья острым обломком, но это пустяк, главное – я свободна!
То есть свободна от дерева. Теперь надо избавиться от пут.
Рву зубами скотч на запястьях. Освобождаю руки.
Ломая ногти, сдираю липкую ленту со щиколоток.
Так, что теперь?
По идее надо бежать куда подальше, в лес, и спрятаться там. Но я разута и раздета, так что в темных дебрях с корягами и колючками не смогу далеко уйти. Гораздо проще мне было бы вернуться на дорогу…
Я затихаю и прислушиваюсь, потому что присматриваться смысла нет, уж очень темно.
Валентин задерживается. Отгоняю несвоевременную мысль о том, какие резиновые изделия он там так долго ищет и надевает – полный костюм химзащиты? Обычные презервативы, наследие Макса, помнится, лежали в бардачке…
«О чем ты думаешь?!» – сердито укоряет меня внутренний голос.
О машине.
Признаться, я думаю, а не провернуть ли мне в очередной раз свой коронный трюк с угоном «Рено»?
Валентин, наверное, вернется в лес той же самой дорогой, а я могу пойти в обход. И, пока он будет шукать меня по кустам, уведу машину и спасусь!
«Отличный план, простой и гениальный!» – горячо одобряет эту идею внутренний голос и шикает на воображение, готовое придумать сотню осложнений.
Чтобы дезориентировать врага, я снимаю с себя ночнушку и натягиваю ее на сломанное дерево. Трусики тоже снимаю и зашвыриваю подальше в чащу. Они отчетливо белеют в темных зарослях – это будет классический ложный след.
Голышом, трясясь уже не от холода, а от возбуждения, делаю небольшой крюк по лесу и вскоре осторожно выглядываю из придорожных кустов.
Валентин как раз закрывает капот. Очевидно, поиски защитных резиновых изделий затянулись и завели его очень далеко… Я нервно хихикаю, потирая замерзшие и исцарапанные руки.
Ну, Маша, покажи, как ты усвоила частные уроки экс-угонщика участкового!
А стараться особо и не приходится: машина оказывается не заперта, и дверца открывается с тихим щелчком.
И ключи в замке!
Я везучая!
Звучно шлепаюсь голым задом на кожаное сиденье, захлопываю дверь, включаю зажигание и жму на газ.
Машина трогается, придорожные кусты трясутся, и из них выламывается дюжая фигура, лица которой я не вижу, так что визуально оценить впечатление, произведенное моим отъездом по-английски, не могу. А слух меня, наверное, обманывает, потому что мне чудится веселый басовитый рокот.
С чего бы Валентину радоваться? Должно быть, вурдалачий хохот мне померещился.
Я выворачиваю с обочины на шоссе, бдительно следя одним глазом за дорогой, а другим за Валентином. Вопреки моим опасениям, он не бросается за мной вдогонку, и это хорошо, потому что я не рискую разгоняться перед близким поворотом.
Аккуратно вливаюсь в него, и Валентин пропадает из зеркала.
Вот бы он так же пропал из моей жизни!
Я громко всхлипываю. Это еще не рыдание, но прелюдия к нему.
«Ну, ну, не раскисай, все позади!» – успокаивает меня внутренний голос.
Я вовсе не хочу раскисать, потому что зрение у меня и так не очень, а с горючими слезами на глазах оно уйдет в такие минуса, какие нормальны разве что для сибирских морозов. А я не хочу опять попасть в аварию.
Едва подумав об этом, пугаюсь так, что холодеет сердце. Ведь все повторяется: я снова угнала машину и голая, босая, перепуганная спасаюсь бегством от мучителя!
«На том же месте, в тот же час!» – обмирает мой внутренний голос.
Машина приближается к излому перевала.
Я знаю это место, там установлено уродливое подобие пирамиды, поперек которой вереницей тянутся рубленые буквы – неизящное название ближайшего населенного пункта: «Кипучеключевск».
С этой длинной надписью непропорциональная пирамида издали похожа на микроцефала в брюках-клеш и с растянутой гармонью. На память приходят слова старой народной песни про гармониста, который одиноко бродит-колобродит всю ночь напролет. Я бросаю взгляд на часы на приборной панели – время за полночь – и нервно ухмыляюсь.
Дорога уходит в сторону, прижимается к шерстистому боку горы, и дурацкая пирамида стыдливо прячется, но я знаю – она снова вылезет на видное место за поворотом.
«На дорогу смотри!» – сердится мой внутренний голос.
В самом деле, не время любоваться достопримечательностями, надо рулить.
Вообще-то, я тащусь, как черепаха, но перед поворотом тянет еще сбросить скорость, и моя левая нога машинально нащупывает педаль.
Тут-то и выясняется, что у «Рено» не работают тормоза.
В свете полной луны отчетливо видны железобетонные медведи, поблескивающие свежеокрашенными коричневыми боками вблизи пирамиды. Теперь она похожа на безголового пастуха, выгуливающего маленькое стадо бессонных топтыгиных в весеннем садочке. На цветущие яблоньки смахивают неопознанной породы деревья, сплошь увешанные выцветшими тряпочками. Это рукоделие туристов, которые таким образом практикуют материализацию своих тайных желаний.