У меня сейчас всего одно горячее желание – остановить машину, но я не знаю, как это сделать.
Справа шоссе подпирает скала, слева обрыв и глубокая пропасть.
Дорога идет под уклон, и сейчас передо мной довольно длинный прямой участок – думаю, его как раз хватит для разгона, с которого я уже не впишусь в поворот.
«А ты впишись!» – орет мой внутренний голос.
Я мобилизуюсь и каким-то чудом попадаю в петлю. Ура, ура, получилось!
Но за этим поворотом идет следующий, и вот его мне уже точно не пройти!
А как жаль-то! Я вижу, что в недостижимый изгиб упирается русло бежавшего с горы ручья. Сейчас он высох, и, удачно въехав в расщелину, я бы почти безопасно остановила машину!
Но – нет, до той расщелины мне не дотянуть, я слечу с дороги раньше.
– Пройдешь по касательной, – бормочет внутренний голос, некстати проявляя эрудицию.
Бетонные медведи невозмутимо наблюдают за моим приближением. Им нечего бояться: я вылечу с шоссе еще до того, как опасно сближусь с их пирамидой.
– Господи, нет! Не надо! Я не хочу!
Я крепко сжимаю руль и, продолжая кричать, зажмуриваюсь.
Металлический скрежет справа раздается гораздо раньше, чем я ожидала.
«Что, уже?!» – вскрикивает внутренний голос.
Неугомонное воображение рисует мне чертей в аду: они яростно скребут котлы и сковороды металлическими мочалками. Долгий скрипучий визг звучит так душераздирающе, что мой вопль на его фоне совершенно теряется.
Несколько обескураженная, я замолкаю и открываю глаза.
Первое, что вижу: мои руки на руле окаменели так, что косточки пальцев совсем побелели. Такие красивые беломраморные руки!
А за стеклом медленно поворачивается темный лес. Такое ощущение, будто я нахожусь в центре вращающейся панорамы.
С трудом поворачиваю голову – шея и плечи от напряжения тоже окостенели – и вижу совсем рядышком хорошо знакомый мне танк!
Тяжелый темно-зеленый джип плотно притерся к моей машине слева и всей своей тушей медленно, но настойчиво отодвигает коробку «Рено» от пропасти.
– Ты чокнутый?! – оживая, возмущенно ору я. – Мы же так оба грохнемся!
Но сумасшедший камикадзе Саныч меня, должно быть, не слышит, и это неудивительно: его джип грозно ревет, а мой «Рено» страдальчески скрипит.
Сросшиеся боками машины постепенно сдвигаются с финишной прямой вправо, а мир за стеклом короткими рывками движется влево. Это как дерганая проездка на экране телевизора. Я чувствую себя зрителем, неспособным повлиять на ход событий.
Беспомощно оглядываюсь на Саныча и натыкаюсь на его напряженный взгляд.
Черное поле, обрыв киноленты, а затем совсем другой вид.
Коротко стриженная женская головка за стеклом похожа на одуванчик на тонком стебле. Сердце замирает от страха за эту хрупкую красоту.
Я держу тебя, не бойся!
Чуть поддать газу, продвинуться немного вперед, руль еще вправо, отжать жестянку легковушки в сторону еще на сантиметр, на градус, на секунду жизни.
– Держись крепче!
Не услышать этот крик невозможно: Саныч ревет, точно раненый слон.
Я вздрагиваю, моргаю и снова вижу перед собой движущуюся панораму: лес, горы, в правом углу растет что-то темное.
Держаться еще крепче невозможно – я и так уже образую монолитную конструкцию с рулем.
А тем временем в нашем шоу «За стеклом» появляется новый участник. Краем глаза я вижу, что в кадр решительно вторгается темная туша – и в следующий момент стеклянный экран покрывается белыми трещинами.
Успеваю зажмуриться и вжать голову в плечи в ожидании удара.
Я пристегнута, но встряхивает меня будь здоров!
Рев и скрежет стихают.
Звонко шелестит стеклянная осыпь. Этот мелодичный звук неуместно лиричен.
«Приехали», – шепчет мой внутренний голос.
Осторожно открываю глаза.
– Ой, мама!
Ухмыляясь, на меня косит лиловым глазом дюжий бетонный медведь. Его коричневая морда торчит из дырки в лобовом стекле. От мощной шеи веером расходятся сияющие светлые трещинки – как будто белый кружевной воротник. Из-под ушей принаряженного медведя градом скатываются сверкающие кусочки стекла – точь-в-точь бриллианты.
Некоторое время я завороженно созерцаю медведя в праздничном убранстве, потом вспоминаю:
– Саныч!
Левая передняя дверь заблокирована джипом, а к правой меня не пропускает вторгшийся в салон нарядный мишка. Отстегиваю ремень безопасности, изворачиваюсь и змейкой проскальзываю на заднее сиденье. Правая дверца открывается без проблем.
На диво шустро обойдя машину сзади, оказываюсь на обрыве. Левое заднее колесо джипа – на самом краешке пропасти, из-под него в бездну осыпаются мелкие камешки. Сквозь тонированное заднее стекло мне не видно, что там внутри.
Возвращаюсь, обхожу «Рено» справа и с рефлекторным «Позвольте… Пропустите!» пробираюсь через группу скульптурных топтыгиных.
Крайний из них непринужденно возлежит массивной тушей на моем капоте.
Да черт с ней, с машиной, главное – я жива!
А Саныч?!
Могучий джип выглядит неповрежденным. Отказываюсь от мысли быстренько выбить стекло – оно небось бронебойное! Пытаюсь по краешку обрыва подобраться к левой передней двери, но это трюк для более опытного канатоходца. К тому же я быстро понимаю: если дверь откроется, она сметет меня с карниза.
Ну, и что делать?!
Чтобы заглянуть в лобовое стекло, приходится по примеру медведя эротично прилечь на капот. Вероятно, это выглядит забавно, потому что Саныч за рулем улыбается. Ну да я забыла, я же совсем голая…
Долгий автомобильный гудок напоминает мне об этом.
Оглядываюсь и вижу бодро взбирающийся на перевал грузовик.
Тесно прижавшиеся друг к другу джип и легковушка не мешают проезду, и водителю в кабине длинномера драматическая ситуация не очевидна. Должно быть, он думает, что стал свидетелем подвижных сексуальных игр на свежем воздухе, и салютует их участникам трубным гудком.
Съезжаю с капота джипа и бегу, размахивая руками, навстречу грузовику.
«Водитель подумает, что его приглашают присоединиться, – предупреждает меня внутренний голос. – Надеюсь, он не из робких».
Мне везет – длинномер останавливается, но водитель не спешит выходить.
– Не холодно? – иронично интересуется он сверху.
– Пожалуйста, помогите! Мы попали в аварию! – кричу я, подпрыгивая и размахивая руками, как нудистка-чирлидер. – В машине человек, он не может выбраться, там сразу пропасть!
Это не слишком понятное объяснение, но у водилы сверху хороший обзор, и, приглядевшись, он с легкостью схватывает суть:
– Так отгони легковушку!
– Не могу, тормоза неисправны!
– Чудны дела твои, Господи…
В кабине вспыхивает свет. Водитель длинномера спрыгивает на дорогу. В правой руке у него гаечный ключ, в левой – фонарик, на небритой физиономии – выражение недоверия.
– А ну, отойди! – взмахом железки отгоняет он меня в тылы бетонных медведей.
Я послушно отступаю, на всякий случай подняв руки, как пленный фриц, чтобы уверить подозрительного водителя в своей полной безвредности.
Растягиваться на капоте по моему примеру бывалый водила не собирается.
Посветив в стекло фонариком, он кричит:
– Мужик, ты как?
С жужжанием опускается стекло в неповрежденной левой дверце.
– Жив, – лаконично сообщает Саныч.
– Морду прикрой или хоть зажмурься! – говорит водила, прежде чем шарахнуть по лобовому стеклу своим гаечным ключом.
Я больше не могу отсиживаться в арьергарде. Подбегаю, взволнованно вздрагивая подбородком, тянусь заглянуть в салон.
– Оделась бы ты, девка, что ли, – бурчит водила, косясь на мои голые телеса.
– Не во что, – отмахиваюсь я. – Да и некогда! Давайте Саныча спасать!
– Я с голой девкой никого спасать не могу, – ворчит водила и стягивает через голову свой свитер. – На вот, оденься. Спасательница, твою мать!
Я безропотно облачаюсь в просторный свитер размера и фасона «Гоблин Шрек пошел в лес по грибы». Грубое вязаное полотно царапает кожу и закрывает меня до колен. Подворачиваю рукава, чтобы не болтались, как у Пьеро, и преданным взглядом даю понять водиле, что жду дальнейших указаний:
– Тянем-потянем, – говорит он.
Саныч, слава богу, не бревно, он и сам вовсю старается выбраться, так что объединенными усилиями мы довольно скоро извлекаем его из джипа.
– Гайцов вызывать или вы сами между собой разберетесь? – интересуется водила, похлопав себя по карманам и закурив.
– Всех вызывайте! – отвечаю я без раздумий и сомнений. – ГИБДД, МЧС и «Скорую помощь»! Я бы и сама, да у меня телефона нет…
– Телефона нет, карманов нет, штанов тоже нет, – не без веселья констатирует водила. – Ты откуда такая взялась, а? Пупсик!
– Сам пупсик! – огрызаюсь я и пытаюсь отнять телефон у Саныча. – Дай, я сама!
– Всех вызывайте! – отвечаю я без раздумий и сомнений. – ГИБДД, МЧС и «Скорую помощь»! Я бы и сама, да у меня телефона нет…
– Телефона нет, карманов нет, штанов тоже нет, – не без веселья констатирует водила. – Ты откуда такая взялась, а? Пупсик!
– Сам пупсик! – огрызаюсь я и пытаюсь отнять телефон у Саныча. – Дай, я сама!
– Погоди.
Голос у Саныча слабоват, он не медно-трубный, как обычно, а тускло-жестяной. Я подозреваю, что он что-то повредил себе, так что медики нам сейчас нужнее, чем все остальные. Но неразумный пострадавший набирает явно не «03».
– Здоров, брат, – через силу говорит он в трубку. – Давай живо с ребятками на кипучеключевский перевал, мимо не проскочите, тут моя тачка.
– Ты кому звонишь? – спрашиваю я голосом сварливой жены. – Каким еще браткам? Тебе в больницу надо!
– Это после.
Саныч опускает мобильник и закрывает глаза.
– Эй! Ты чего?!
Вот теперь меня захлестывает паника.
– Тихо! А ну, отошла! – водила отодвигает меня в сторону. – Вот дуры-бабы! Че ты трясешь мужика, доломаешь ведь!
Он сам поднимает мобильник и, разговаривая сначала с медиками, а потом с полицией, бдительно следит, чтобы я не приближалась к пострадавшему.
Отхожу к медведям, сажусь на жухлую траву, обнимаю себя руками и напряженно смотрю на Саныча.
Включаю эмпатию.
Саныч светится, как уголек из очага – багровым, и постепенно темнеет.
– Ну нет! Я не дам тебе погаснуть, даже не надейся! – яростно шепчу я, заметно беспокоя этим водилу.
Мой свет – твой свет.
Я прогоняю тревогу и страх, чтобы остались только любовь и нежность. Ровное золотое тепло ручейком течет от меня к Санычу, и постепенно его собственное свечение меняет цвет и интенсивность.
Я держу тебя, не бойся!
Я ни о чем не думаю. Я не могу тратить ресурсы на такую роскошь – думать. Я действую: согреваю и питаю чужую жизнь.
А в голове моей происходит деловитое шевеление. Сами собой сползаются и склеиваются кусочки мозаики, смутные образы наслаиваются один на другой и становятся более объемными. Совпадения, повторы, многочисленные «дежа-вю» выстраиваются в линию – хаос упорядочивается, структурируется, рассыпанные жемчужные зерна образуют бусы…
Мне некогда разобраться в том, что происходит, я занята другим, гораздо более важным делом, но я уже не думаю, будто я голый ноль без палочки. Прошло ощущение душевной пустоты, томившее меня все время после аварии.
Еще чуть-чуть – и я вспомню.
Первой из спецмашин прибывает патрулька ГИБДД. С полицейскими общается сначала водила, а потом Вано, примчавший с группой знакомых мне качков на двух машинах. Я фиксирую это обстоятельство, но не могу сосредоточиться на происходящем в реальности, потому что по-прежнему погружена в мир светящихся теней. «Скорой» все еще нет, и без моей поддержки Саныч может погаснуть.
Эмоции – это энергия. Так просто на самом деле, почему же я об этом не знала раньше? Не зря поэты и писатели говорят о силе чувств, они правы, это не просто фигура речи.
«Я мыслю, следовательно, я существую!» – сказал Декарт. «Я чувствую, значит, я живу!» – формулирую я, Маша Виленская.
Звучит, конечно, банально. Зато работает!
– Не приставайте ко мне! – невежливо обрубаю я попытку дорожного инспектора задать мне вопросы. – Поговорим потом, когда он будет в безопасности!
– Девушка в шоке, – сочувственно говорит кто-то.
Пусть думают что хотят, лишь бы не трогали меня, не отвлекали.
Через тысячу лет или около того прибывает улитка «Скорая», и я отцепляюсь от Саныча, чтобы дать поработать медикам.
У них свои приемы, но они тоже действенны: я с облегчением отмечаю, что состояние пациента улучшается. Саныч даже открывает глаза и проводит короткие переговоры с Вано. Я не слышу, о чем они говорят, меня тоже ощупывают и осматривают медики, и я напрасно расходую остатки жизненной энергии на тщетную борьбу с фельдшером, желающим вкатить мне укольчик.
Кто-то приносит пушистый клетчатый плед и украшает мой незатейливый наряд от кутюрье-дальнобойщика яркими цветами шотландского клана. Вся клетчатая и замедленная, как черепаха, я послушно пью горячий сладкий кофе из термоса, надеясь, что он меня взбодрит и добавит сил.
Напрасно надеюсь.
Как следует взбодрить меня смог бы разве что близкий выстрел из пушки. Или рык ожившего бетонного топтыгина.
Саныча еще только устраивают в «Скорой», а я уже роняю бумажный стаканчик и соскальзываю щекой с плеча скульптурного медведя на его широкую лапу. Она твердая, но мне все равно.
– Петя, давай-ка девочку в мою машину! – слышу я сквозь уплотняющуюся вату в ушах. – Саня, Рома, возвращаетесь на полкилометра, идете вдоль трассы вверх. Олег и Митрич, отъезжаете и двигаетесь сверху им навстречу. Прочешите, если надо, лес. Найдите эту тварь.
Хлопают дверцы машин, гудят моторы. Меня качает, увозит и уносит.
– Ту тварь зовут Валентин, – бормочу я, уплывая.
– Мы разберемся, – уверенно обещает голос Вано.
Свет в больничном коридоре белый, резкий, а стены, выкрашенные масляной краской, кремовые и блестящие. Мокрый бежевый линолеум на полу тоже сверкает, в результате чего интерьер воистину ослепителен. Я зажмуриваюсь, заклиная себя не спать.
Это трудно. Глаза слипаются сами собой, ресницы соединяются, как половинки застежки-молнии. Вокруг светло, словно в летний полдень, да еще лампа под потолком усыпляюще стрекочет, будто цикада.
Потом появляется озабоченный шмель:
– Можжжет, все жжжже до дому ужжже? – жужжит Грачик.
Так зовут румяного парня, приставленного ко мне Вано: Грачик. Птичье имя ему не подходит, габаритами Грачик больше похож на бизона, но со мной он обращается деликатно.
Как с тухлым яйцом.
Мы сидим на больничной кушетке в приемном покое, откуда я наотрез отказываюсь уходить до тех пор, пока мне не покажут Саныча. Живого! Полумертвым я его уже видела.
– Так! А это еще что такое?
Гулко хлопает дверь и в коридор вступает Вано, на широкие плечи которого на манер чапаевской бурки наброшен врачебный халат. Рукава его развеваются, и сквозь радужную муть в глазах мне видится на диво дюжий белокрылый ангел.
– Я же сказал – домой! – перемежая распоряжение отнюдь не божественным матом, командует он.
Мою жалобную мину строгий ангел игнорирует.
– Грач, с каких пор я должен дважды повторять?!
Мой ласковый и нежный зверь-бизон заполошно подкидывается и резво несет меня к выходу, что могло бы выглядеть как инсценировка классической картины «Похищение Европы», если бы я, в отличие от пассивной Европы, не оказывала похитителю весьма активного сопротивления.
– Отставить рукопашную! – командует Вано. – Мария! Я кому сказал?!
– А я вам не подчиняюсь! – продолжая молотить кулачками по бизоньей спине, огрызаюсь я.
– А Саныч сказал…
– Что он сказал? Он заговорил? Грачик, стой! – я учиняю безропотному бизону энергичный массаж пятками.
– Поставь ее, – разрешает Вано. – Мария! Что за манеры? Ты орешь, как пьяный дембель!
– Я вас сейчас вообще тут всех поубиваю! – запальчиво обещаю я, хотя и вижу, что Вано с трудом скрывает улыбку. – Какие манеры? Я про Саныча спрашиваю! Что он? Как он? Я хочу его видеть!
– Завтра, – обещает Вано и смотрит на часы. – То есть уже сегодня, но ближе к вечеру.
Грачик осторожно тянет меня за руку и проворно отскакивает, когда я неприцельно лягаю его ногой.
– Пойдем-ка, Мария, я тебя сам провожу, – растопыривает руки Вано, выдавливая меня из коридора. – И по дороге расскажу, что тебе Саныч просил передать.
– Что? Что? – от волнения я подпрыгиваю.
Вано хитрит, бессодержательными вводными конструкциями типа: «Видишь ли, я даже не знаю, как тебе это сказать, но дело в том, что…» растягивая скудную информацию на трехминутный марш-бросок до парковки. В дверце машины Грачика я несгибаемо растопыриваюсь противотанковым ежом:
– Говорите, что Саныч сказал, иначе я с места не двинусь!
Грачик неодобрительно бурчит, что вот он как раз очень даже скоро двинется, если его не избавят от моего разрушительного присутствия, но я непоколебима, и Вано сдается:
– Саныч просил передать, что парень у тебя замечательный.
– Какой парень?
Это, мягко говоря, неожиданное заявление.
Кого он имел в виду – самого себя?
«То есть надо понимать, Саныч уже считает себя твоим парнем? – наскоро просчитывает варианты мой внутренний голос. – Это серьезная заявка!»
– Нахал, – бормочу я, неуверенно улыбаясь.
Еще и замечательным себя назвал! Ишь! Замечательный, но нескромный.
– Ну, вам виднее, – соглашается Вано, с намеком качая туда-сюда калитку автомобильной дверцы.
Я наконец проявляю сговорчивость и роняю себя в салон. Вано защелкивает дверцу.