Одну из верхних комнат, окна которой выходили на крышу, занимал дон Пьетро, приходский священник. Он читал, потягивая, как водится, тосканскую сигару. Услышав какой-то странный шум, он встал с кресла и подошел к окну. Глазам его предстала эта диковинная конструкция небесно-голубого цвета, шириной метров десять.
Он не испугался, не закричал и даже не удивился. Да разве нашего неугомонного и бесстрашного дона Пьетро чем-нибудь удивишь? Он остался, где стоял, с сигарой в зубах, и внимательно наблюдал. Когда в тарелке открылся люк, он решительно протянул руку и снял со стены висевшую там двустволку.
Как точно выглядели те двое, что вышли из тарелки, неизвестно. Дон Пьетро вечно все путает. Впоследствии, пересказывая эту историю, он неизменно сам себе противоречил. Наверняка известно только то, что были они тоненькие и маленького роста (примерно метр — метр десять), хотя священник уверяет, что они могли вытягиваться и сжиматься, прямо как резиновые. Сведения о наружности не менее расплывчатые: «Они походили на два маленьких фонтанчика, ножки узенькие, а кверху — пошире, — объяснял дон Пьетро. — Они как гномы или насекомые; как два веника, как два фитилька». — «У них тоже два глаза?» — «Ну да, с обеих сторон, только маленькие». А рот? А руки-ноги? Дон Пьетро был в нерешительности: «Что-то вроде ножек у них было, но они то появлялись, то исчезали… Да откуда мне знать? Оставьте меня наконец в покое!»
Священник молча следил за тем, как эти существа возятся со своей тарелкой. Инопланетяне тихонько переговаривались, но в их трескотне ничего нельзя было разобрать. Они вскарабкались по отлогому скату крыши, добрались до креста, того, что со стороны фасада, и начали вокруг него кружить, то и дело касаясь его. Как будто мерку снимали.
Некоторое время дон Пьетро хранил молчание, не выпуская из рук двустволку. А потом вдруг вмешался.
«Эй! — прогремел он. — Там внизу! Ребята, вы кто такие?»
Двое обернулись, но, похоже, вид священника их не слишком встревожил. Они тут же спустились с крыши и приблизились к окну. Тот, что повыше, заговорил первым.
Дон Пьетро — по его собственным словам — был очень недоволен: марсианин (по неизвестной причине священник был с самого начала убежден, что тарелка прилетела именно с Марса, но для пущей верности он хотел это уточнить) говорил на незнакомом языке. Но на языке ли? Это был непрерывный поток звуков, даже вполне мелодичный. Что самое удивительное, дон Пьетро понимал его так же хорошо, как свое родное наречие. Телепатия, скажете? А может, универсальный язык, понятный всем и каждому?
«Успокойся, — сказал незнакомец. — Мы не надолго. Знаешь, мы уже давно тут летаем, наблюдаем за вами, слушаем ваше радио, уже почти все про вас знаем. Ты вот, например, говоришь, а я понимаю. Только одного мы никак не смекнем. Собственно, за этим мы и прилетели. Что это за антенны? — спросил он, указывая на крест. — Они у вас повсюду: на башнях и колокольнях, на вершинах гор. Иногда вы их держите как пленников, замуровываете в стены будто заживо. Скажи мне, человек, для чего они?»
«Да это же кресты!» — воскликнул дон Пьетро. И только теперь заметил, что на голове у инопланетян росли маленькие жиденькие чубчики, длиной сантиметров двадцать. Нет, не волосы, а скорее тоненькие, беспрестанно колеблющиеся, живые стебельки. Или короткие лучи, выделяющие электрическую энергию.
«Кре-сты, — по слогам повторил инопланетянин. — А для чего они?»
Дон Пьетро отставил ружье, но недалеко, чтобы можно было дотянуться. Затем вытянулся в полный рост и принял торжественный вид.
«Они нужны для спасения наших душ, — произнес он. — Это символ Господа Бога нашего Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши».
Чубчики на голове у марсиан неожиданно зашевелились. Что это, проявление волнения или интереса? Или они так смеялись?
«И где, где такое могло случиться?» — словно морзянкой пропищал тот же длинный. В этих звуках слышалась легкая ирония.
«Здесь, на земле, в Палестине».
«Ты хочешь сказать, что Бог явился к вам сюда?»
Его недоверчивый тон раздражал дона Пьетро.
«Это долгая история, — ответил он, — пожалуй, даже слишком долгая для таких, как вы».
Светящаяся корона на голове пришельца покачнулась из стороны в сторону, будто на нее подул ветер.
«О! Это, должно быть, чудесная история, — дружелюбно произнес он. — Человек, ты обязательно должен ее рассказать».
Разве мог дон Пьетро упустить такую возможность: обратить в свою веру инопланетных жителей? Это могло бы войти в историю и принести ему вечную славу.
«Если вам так угодно, — сказал он суровым голосом. — Только подойдите поближе, а лучше заходите в комнату».
Такое увидишь нечасто: священник с Библией в руках расположился за книжным столом поближе к лампе, а двое марсиан — на кровати, стоя. Дон Пьетро, конечно, предложил им располагаться поудобнее и даже настаивал на этом, но сесть у них никак не получалось, они, видимо, не умели. Наконец, из вежливости, они залезли на кровать, да так и остались стоять, еще больше растопырив свои подвижные антенки.
«Слушайте же, чубчики!» — резко произнес священник, открыл книгу и начал читать: «…И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Эдемском… И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла не ешь; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь. И сказал Господь Бог…»
Тут он поднял глаза и увидел, что оба чубчика пришли в несказанное волнение. «Что-то не так?»
«Признайся, — спросил тогда марсианин, — а вы все-таки вкусили, да? Не смогли удержаться? Ведь так?»
«Ну да. Они вкусили, — сердито подтвердил священник. — Посмотрел бы я на вас! Может, и у вас выросло древо познания?»
«Разумеется. И у нас выросло. Миллионы лет назад. Оно и сейчас зеленеет…»
«А вы?.. Я хочу сказать, плодов с дерева вы никогда не пробовали?»
«Никогда, — ответил инопланетянин. — Это запрещено законом».
Дон Пьетро почувствовал себя униженным и глубоко вздохнул. Выходит, эти двое чисты яко ангелы небесные: ни греха за душой, ни малейшего представления о том, что такое ложь, ненависть и злость? Он огляделся, словно ища поддержки, как вдруг заметил висящее в полутьме над кроватью черное распятие.
Он воспрянул духом. «Да, из-за этого дерева мы себя погубили… Зато сын Божий, — громогласно произнес он и почувствовал комок в горле, — сын Божий сделался человеком. И сошел к нам на землю».
Инопланетянин не проявлял ни малейшего участия. Только волоски его подрагивали, точно языки костра.
«На землю, говоришь? И что же вы сделали? Провозгласили его своим царем?.. Если не ошибаюсь, ты говорил, что его распяли… Значит, вы его убили?»
Дон Пьетро отчаянно защищался: «С тех пор прошло почти две тысячи лет! Он ведь ради нас умер, ради нашей вечной жизни!»
Он замолчал, не зная, что еще сказать. В темноте казалось, что чудаковатые хохолки марсиан прямо-таки полыхают, распространяя вокруг себя таинственное свечение. В комнате стало тихо, с улицы доносился стрекот сверчков.
«И все это, — снова поинтересовался марсианин с поистине учительским терпением, — все это для чего-то пригодилось?»
Дон Пьетро не отвечал. Он ограничился скорбным жестом правой руки, словно говоря: что тут скажешь? Да, мы такие, мы грешники, ничтожные слизняки, которым нужно милосердие Божие. Он упал на колени и закрыл лицо руками.
Сколько прошло времени? Часы, минуты? Он очнулся от звука голосов своих гостей. Открыв глаза, он увидел, что те уже стоят на подоконнике, готовые, как говорится, к отлету. Оба чубчика с чарующим изяществом покачивались на фоне ночного неба.
«Человек, — спросил все тот же собеседник, — что ты делаешь?»
«Что я делаю? Молюсь!.. А вы? Вы не молитесь?»
«Молимся, мы? А зачем?»
«Даже Богу никогда не молитесь?»
«Да нет!» — ответило странное существо, и вдруг подвижная, светящаяся корона на его голове вся как-то поблекла и обмякла.
«О, несчастные», — пробормотал дон Пьетро в сторону, еле слышно, как будто находился в палате с тяжелобольными. Он поднялся с колен, и кровь с новой силой заструилась у него в жилах. Еще недавно он чувствовал себя ничтожеством, теперь он был счастлив. «Хе, хе, — усмехался он про себя. — Вам неведом первородный грех и все, что за ним последовало. Вы добропорядочные, разумные, безупречные. Вас не подстерегают искушения. Хотел бы я знать, что чувствуете вы, когда спускаются сумерки! Наверное, тоску, бесцельность и чертовское одиночество». (Пришельцы тем временем залезли обратно в тарелку и закрыли люк. Вскоре послышался стройный гул мотора. Едва ощутимо, словно по волшебству, тарелка оторвалась от крыши и медленно, как воздушный шарик, стала подниматься. Потом вдруг закружилась и с невообразимой скоростью взмыла ввысь, в сторону созвездия Близнецов.) «Ах, — бормотал священник. — Конечно же, Богу угоднее мы! Уж лучше иметь дело с алчными, подлыми и лживыми свиньями вроде нас, чем с высшими существами, которые ни разу даже к нему не обратились. Что ему от таких людей? Да и в чем смысл жизни, если в ней нет боли, слез и угрызения совести?»
На радостях он схватил ружье, прицелился в тарелку, которая стала уже еле различимым пятнышком посреди небосвода, и пальнул. В ответ с окрестных холмов раздался протяжный вой собак.
37 ДОРОГА © Перевод. А. Велесик, 2010
Открытие новой дороги загодя было назначено на 20 июня 1845 года. Дорога была длинная, восемьдесят километров, и соединяла столицу с Сан-Пьеро, большим городом где-то на краю страны, в безлюдных ландах. Прокладывать дорогу начали еще при старом правителе. Новый был избран всего два месяца назад и ходом работ не особо интересовался. Отговорившись дурным самочувствием, на церемонию открытия он послал вместо себя министра внутренних дел графа Карло Мортимера.
По правде говоря, дорожные работы были еще не закончены, и последние двадцать километров пути в сторону Сан-Пьеро наскоро умостили булыжником. Но главный подрядчик уверял, что повозки там пройдут без труда, и представители власти тронулись в путь. Да и как можно откладывать долгожданную церемонию? Население Сан-Пьеро сгорало от нетерпения. Еще в начале июня они послали в столицу дюжину почтовых голубей с заверениями в своей преданности правительству и сообщениями, что готовят грандиозный праздник.
Правительственный кортеж выехал из столицы 19 июня. Он состоял из отряда конных гвардейцев и четырех экипажей.
В первом находились сам граф Карло Мортимер, его личный секретарь Васко Детуи, инспектор градостроительства и дорог Винченцо Лагози (отец того самого Лагози, который падет смертью храбрых в сражении при Рианте) и подрядчик Франко Маццорли.
Во втором экипаже ехали генерал Антес-Лекуоц с супругой, дамой загадочной и мужественной, и еще два чиновника.
В третьем — главный церемониймейстер с супругой, молоденький секретарь, а также доктор Джероламо Аттези, хирург.
В четвертом экипаже поместили прислугу и запасы провизии, так как вдоль новой дороги перекусить было негде.
Начало путешествия прошло благополучно; переночевали в местечке под названием Пассо-Терне. На следующий день оставалось проделать километров тридцать, но дорога, как и предупреждали, была на этом участке не доделана, кареты двигались медленно, с трудом преодолевая бугры и ухабы.
Из Пассо-Терне выехали в шесть утра, пока воздух сохранял свежесть и прохладу. Настроение у всех было бодрое, несмотря на невеселый пейзаж: кругом раскинулась выжженная солнцем равнина, на которой возвышались странной формы красные холмы метров двадцать высотой. Деревья попадались редко, дома еще реже. Время от времени встречались убогие бараки, в которых ютились рабочие.
В течение часа лошади все же шли рысью, потом дорога стала совсем узкой и малопригодной для езды. Зато процессию ожидала толпа рабочих; они соорудили из жердей незамысловатую триумфальную арку и украсили ее зелеными ветками и красными лоскутками.
Лошади перешли на шаг. Повозки трясло и бросало из стороны в сторону, они немилосердно скрипели, несмотря на крепкие рессоры. Стояла удушающая жара, бездвижный воздух был насыщен испарениями. Пейзаж становился все более мрачным, до самого горизонта расстилалась сухая, выжженная земля, почти лишенная растительности.
Путешественников неодолимо клонило в сон, беседа то и дело замирала. Один только граф Мортимер заметно тревожился, поглядывая вперед на дорогу, которая на глазах становилась непроходимой.
Неожиданно третий экипаж завалился на бок и встал: колесо попало в рытвину, а после напрасных попыток вытащить его и вовсе отвалилось. Пришлось церемониймейстеру с женой, секретарю и доктору рассаживаться по другим каретам.
Так, с грехом пополам, процессия двигалась вперед. Прошло еще два часа. До Сан-Пьеро оставалось километров десять, не больше, как вдруг первый экипаж сильно подпрыгнул и замер. Кучер задремал на козлах и не заметил, что дорога кончилась. Лошадь, оступившись, рухнула и едва не завалила повозку.
Люди вылезли из экипажей и в растерянности смотрели на нетронутую рукой человека землю: впереди расстилалась каменистая пустыня. Тихо, едва сдерживая ярость, Мортимер позвал подрядчика Маццорли, но тот не отозвался. Куда он делся, никто не знал.
На несколько мгновений всех охватил безотчетный страх. Видя, что Маццорли не появляется и обвинять все равно некого, Мортимер послал солдат к хижине, примостившейся у подножия могучей скалы. В хижине жил старик, и солдаты привели его к графу.
Старик слыхом не слыхивал ни о какой дороге, а про Сан-Пьеро сказал, что не был там лет двадцать, но если идти быстро, то часа за два можно дойти. Надо только перебраться через скалистую возвышенность вдалеке и обогнуть болото. Жить там никто не живет, и тропок никаких нет.
Путешественники, включая самого Мортимера, были настолько ошеломлены этим известием, что вконец растерялись. Как могло случиться, что вместо пусть плохонькой, но все же дороги они вышли на целину, где почти не ступала нога человека? Вывод напрашивался сам собой: вернуться как можно скорее, замять эту историю, не допустить скандала, а к виновникам безобразия применить строжайшие меры.
Тут, ко всеобщему изумлению, граф Мортимер заявил во всеуслышание о своей решимости продолжать путь. Идти он намеревался пешком, потому что верхом чувствовал себя неуверенно. Его ждали жители Сан-Пьеро, потратившие уйму денег на то, чтобы устроить ему пышный прием. Пусть остальные возвращаются в столицу — он должен исполнить свой долг.
Сколько ни пытались его отговорить, все напрасно. В полдень, в сопровождении свиты, не посмевшей бросить своего предводителя, Мортимер пустился в путь пешком. Впереди ехала конная охрана с остатками провизии. Дам посадили в экипаж и отправили обратно в столицу.
На раскаленной, потрескавшейся от солнца и времени почве не было ни пятнышка тени, не росло ни единой травинки. Группа медленно шла вперед. Парадные башмаки были малопригодны для подобного путешествия, но их, как и тяжелое помпезное платье, увешанное регалиями, приходилось терпеть, потому что впереди невозмутимо, не обращая внимания на жару, упрямо шагал Мортимер.
Через полчаса начальник охраны доложил министру, что безо всякой видимой причины лошади отказываются идти дальше: сколько ни пришпоривают их солдаты, они терпеливо сносят боль и не трогаются с места. Мортимер рассвирепел не на шутку и в конце концов велел охране убираться восвояси, оставив четырех стражников для сопровождения делегации.
Часам к двум отряд добрел до одинокой хижины. Живший в ней крестьянин каким-то чудом умудрялся обрабатывать клочок пустыни и в крошечном загоне разводил коз. Козье молоко вернуло силы изможденным, обессилевшим от жажды путникам. Но долго отдыхать было нельзя: по заверениям крестьянина, до Сан-Пьеро добрых четыре часа ходьбы.
Спутники графа совсем пали духом: дорога куда-то исчезла, тропинок нет и в помине, кругом мертвая пустыня, а Сан-Пьеро, сколько ни иди к нему, только все больше отдаляется. Окружив Мортимера, они умоляли его отступиться и прекратить это наваждение. Тут запросто можно сгинуть, и на помощь никто не придет в этом Богом забытом месте, убеждали они; над ними тяготеет проклятие, это ясно как день, бежать отсюда надо — и немедленно.
Тогда граф сказал, что пойдет один. Глаза его горели решимостью. Он велел собрать ему в дорогу кое-какой снеди да бутыль воды, вышел за ворота и твердым шагом направился в сторону каменистого плато, откуда, если верить крестьянину, видны крыши и колокольни Сан-Пьеро. Свита сидела не шелохнувшись, потом двое встали и последовали за министром: это были секретарь Васко Детуи и доктор Аттези. Они надеялись до вечера прошагать половину пути.
Трое мужчин шли молча, превозмогая боль в ступнях, а под ногами лежала безжалостно выжженная солнцем каменная земля. Через два часа они добрались до скалистого плато, но Сан-Пьеро им увидеть так и не удалось: весь горизонт тонул в мареве.
Они двинулись дальше, шагая друг за другом и ориентируясь по компасу, который висел у Мортимера на цепочке для часов. Миновали плато и снова спустились на каменистую равнину. Солнце и тут не пощадило ничего живого.
Путники все глаза проглядели, пытаясь различить в тумане очертания какой-нибудь колокольни. Но то ли шли они не в том направлении, то ли просто силы свои не рассчитали, а только Сан-Пьеро все не было видно. Однако до города оставалось, наверное, недалеко.
Близился вечер, когда среди пустыни попался им дряхлый старичок верхом на осле. Жил он неподалеку, на хуторе, а ехал в Пассо-Терне за покупками.
— Далеко ли до Сан-Пьеро? — спросил его Мортимер.
— Сан-Пьеро? — переспросил старик, не понимая.
— Ну да, черт возьми, Сан-Пьеро, слыхали о таком?
— Сан-Пьеро… — повторил старик как бы про себя. — Что-то слышал… Ага, кажись, припомнил, — оживился он. — Отец, бывало, сказывал про город где-то в той стороне. — Он махнул рукой вдаль. — Большой, говорил, город… И назывался… не то Сан-Пьеро, не то Сан-Дедро. Да только не верил я ему…