Алена дико заорала и наклонилась над ним.
– Осторожней, — слабым голосом сказал Панкратов. — Не испачкайтесь, я весь залит краской.
* * *
По деревне с шумным интересом
Много бабы говорят такого,
Будто Таньку видели за лесом,
С комсомольцем Гришкой Казаковым.
Совершенно непонятно, почему они так любили эту незамысловатую песенку. То есть «На Муромской дорожке стояли три сосны» тоже любили, и «Уж как помню, я молодушкой была» — просто обожали, но «По деревне с шумным интересом» — это было что-то особенное. Что-то невероятное! Заводила, как всегда, Александрина. Потом обычно вступала Машечка, но сейчас Машечка могла только слушать, да и то с небес, а потому вместо нее начала вторить ее дочь Алинка, которая под эту песню выросла и знала ее, само собой, от слова и до слова, от звука и до звука.
Будто в полночь месяц на откосе
Растерял серебряные кольца,
И взасос на заревом покосе
Целовала Танька комсомольца.
Теперь настала очередь Алены:
По деревне с шумным интересом
Слух поплыл без лодки и без весел,
Будто Танька с горя пополнела,
Будто Таньку комсомолец бросил…
Дальше пели хором:
Ну и что, кому какое дело,
Кто и с кем, когда уходит за лес.
Это бабам попросту завидно,
Что они свое отцеловались.
Что навек приставлены к ухватам
И мужьям отданы на издевку.
Вот и шляются они по хатам
И порочуть молодую девку.
Пели нарочно простонародными голосами, так что выходило в последней строке «и порочуть молодую девку», да еще и окали где надо и где не надо, и провизгу прибавляли. Так они пели всегда, все те годы, что были знакомы и дружны, и Алинка отлично знала и понимала все тонкости оканья и провизга, вдобавок ее голос очень напоминал Машин, поэтому, если покрепче зажмурить глаза, можно было вообразить, что время остановилось, вернее, повернулось вспять и три девицы по-прежнему сидят под окном, прихлебывая помаленьку «Чернослив на коньяке» и заливаясь во всю глотку и ширь душевную. Между прочим, Алена не помнила, что они пили раньше. Может, какой-нибудь жуткий «Токай» местного разлива? Или водку? Алена начисто забыла, помнила только, что раньше «Чернослива на коньяке» не существовало в природе. Этот дивный, воистину ошеломляющий напиток — сладкий, вкуснейший, не оторвешься — в Ха стали продавать уже после отъезда Алены, причем продавали как розлива винзавода города Ха, так и Уссурийского. На вкус разницы не было никакой, то есть если бы Алену попросили присудить пальму первенства тому или другому «Черносливу», она лучше бы эту самую пальму сломала, чем обидеть два великолепных напитка. Правда, уссурийский «Чернослив» стоил чуточку дороже (не сто, а аж сто десять рублей!), но Алена не сомневалась, не из-за вкусовых качеств, а только из-за бутылки и этикетки. Бутылка и этикетка из Уссурийска били своих соперниц из Ха по всем параметрам. Ну очень они были красивые! Однако на вкус нипочем не различишь, где «Чернослив» из Ха, где уссурийский, особенно когда подходит к концу уже вторая бутылка, а пьется из горлышка (Алина забыла прихватить одноразовые стаканчики), а закуски практически нет (девицы понадеялись, что будет открыт кладбищенский магазинчик, но он оказался закрыт), кроме каких-то пышных, как подушки, битком набитых изюмом, сладких и вкуснющих штруделей, которые отнюдь не забивают, а еще усугубляют все наилучшие оттенки «Чернослива».
Он был не хуже мартини бьянко, честное слово! Может быть, даже лучше! «Бейлису», конечно, все же уступал мягкостью вкуса, зато бил оный «Бейлис» почем зря стоимостью. Ведь можно купить одну бутылку «Бейлиса» — а можно девять или даже десять «Черносливов на коньяке». Почувствуйте разницу!
«Надо будет, когда домой соберусь, прихватить с собой пару-тройку бутылочек, — подумала Алена тем краешком сознания, который никогда не мог изменить ее практичной Девьей сущности. — Конечно, навсегда не накупишься… но, может, и нижнегорьковский «Чернослив на коньяке» такой же отпадный? Если так, я готова пить только его всю оставшуюся жизнь!»
Забегая вперед, следует сказать, что, захлопотавшись, затариться «Черносливом» наша героиня забудет, а когда, воротясь в Нижний Горький, прямиком ринется в магазин, чтобы вспомнить свои дальневосточные приключения и выпить за свое лишь чудом сохранившееся здравие… а ведь были все шансы пить за упокой! — окажется, что нижнегорьковский «Чернослив на коньяке» годится только на то, чтобы бутылку открыть, чуточку попробовать — и, скривившись от отвращения, немедленно вылить содержимое в раковину, а потом долго отплевываться. И придется ей наливаться за свое здравие привычным мартини бьянко…
Но это так, просто информация, не имеющая отношения к предмету нашего повествования.
– Балда я, — сказала Алена. — Надо было три бутылки взять.
И обратила внимание, что голос ее звучит как-то не вполне разборчиво. Однако Александрина все же поняла.
– Не жадничай, — хихикнула она. — Учитывая, что Алинка за рулем и практически не пьет, нам с тобой досталось почти по бутылке. Еще глоток-другой — и нас можно будет грузить в машину, как дрова.
Голос Александрины тоже не отличался разборчивостью, наверное, посторонний человек ни словечка не понял бы, но Алена в былые времена каким только его не слышала, а потому и сейчас моментально въехала в смысл фразы. И кивнула, и перестала с тоской поглядывать на остатки «Чернослива», которые еще плескались в бутылке, но ее держала Александрина, а значит, допьет божественный напиток она… да и на здоровье!
Алена закрыла глаза и прислонила усталую спину к могильной оградке. Если абстрагироваться от окружающей обстановки, если забыть, что они втроем сидят на могилках Маши и ее мужа Юры, который в три дня сгорел от рака легких (жена последовала за ним ровно через полгода, правда, по больничным койкам промучилась гораздо дольше), если подставить лицо невероятному солнцу, которое светит с небес над городом Ха (уже было сказано, что такого солнца и такого неба нет нигде в мире? Если нет, утверждаю это сейчас. Если да, не грех и повториться, ибо сие святая, истинная правда!), можно на миг вообразить, что все как раньше, десяток-другой лет назад. И они с Сашечкой такие же молоденькие и глупенькие (но считающие себя очень умненькими), как Алинка. И все печальные открытия жизни у них впереди, и горького опыта разлук и потерь они еще не накопили…
– А также впереди все радости, и все счастливые встречи, и самая большая любовь, и опыт, сын ошибок трудных… — проговорила Алена и открыла глаза, потому что сидеть с закрытыми было невозможно — сразу начинало клонить в сон, хотелось прилечь на светлый, чистый, тщательно просеянный песочек, которым были засыпаны Машин и Юрин холмики, — и забыться и уснуть… но не вечным сном могилы, само собой, а просто мирным, тихим послеобеденным сном.
– Ты о чем? — усмехнулась Александрина, и Алена увидела, что подруга выливает немного «Чернослива» под Машин памятник, а потом переходит к Юриному. Юре осталось выпить все, что еще плескалось в бутылке. Алина в это время обламывала длинные стебли белых роз и желтых хризантем, привезенных Аленой, и втыкала цветы в песок. Конечно, это было не так красиво, зато гарантировано, что никто из бичар, там и сям возникающих среди памятников с самым деловым видом, не польстится на цветы и не понесет их к кладбищенским воротам — снова продавать.
– Так, о нашем, о девичьем, — рассеянно сказала Алена.
Александрина тем временем достала пачку черного «Кента» и, раскурив две изящные дамские сигаретки, воткнула их около могильных плит. Потом закурила сама, щелкнула зажигалкой для Алины (она унаследовала от своей матушки все самое лучшее, в том числе и умение насладиться сигареткой в компании Сашечки) и для Алены (наша героиня курить так и не научилась, ну не могла получить удовольствия от процесса, вот разве что в родной, любимой компании), и все трое снова подперли спинами оградку, вытянув ноги и медленно затягиваясь.
В голове писательницы Дмитриевой немного прояснилось.
– Давайте Машечке расскажем, что сегодня в редакции произошло? — предложила Алена, с удовольствием ощущая, что снова способна выражаться связно. Нет, все же сигарета — замечательное отрезвляющее средство! С дымом весь хмель уходит. И аппетит пропадает. То хотелось съесть еще штрудель, а может, даже два, а теперь расхотелось. Горько во рту и довольно противно, какие могут быть вообще штрудели?
Может, закурить на старости лет? Вместо ужина пару черных «Кентов» (Кент на блатняке — друг, значит, пара черных друзей, ха-ха!) — и, глядишь, сойдет, наконец, пара неотвязных килограммов?
– Я уже Алинке кое-что рассказала, пока ты за цветами бегала, так что Маша и Юра немножко в курсе, — пояснила Александрина. — Не стоит повторяться.
Алена понятливо кивнула. Разумеется, Маше и Юре известно все, что известно их единственной дочери. Они за ней и с небес присматривают, как присматривали на земле.
– И все же я не пойму, — сказала Алина, и Алена подумала, что это Маша чего-то не поняла из рассказа Александрины, — она, ну, китаянка, заявилась в редакцию только для того, чтобы все краской облить из водяного пистолета?
– На самом деле, она меня искала, — заявила Александрина, чуточку рисуясь. — Хотела мне отомстить.
– За что? — испугалась Алина. Лишившись в прошлом году и матери, и отца, она теперь до смерти боялась потерять и Александрину, которая была для нее все равно что родная тетушка.
– Да крыша съехала, — усмехнулась Александрина. — Почему-то она решила, что я ей обещала напечатать редакционное извинение насчет искажения ее имени. Ну, мол, в такой-то заметке вместо Сунь Банан следует читать Сунь Банань.
И Алена с Александриной захохотали. Алина, которая была уже большая девочка, даже замужем побывала, присоединилась к ним с самым понимающим выражением своего невероятно красивого (очень может быть, она была единственной по-настоящему красивой девушкой города Ха!), точеного, чуточку узкоглазого лица. Гуранская кровь на сей раз, однако, ни при чем, скорей, башкирская, которой в ее отце была некая малость, примешалась.
– А между тем я отлично помню, как она сама обеими руками от моего предложения публично извиниться отмахивалась, — продолжала Александрина, вдоволь нахохотавшись. — А ты помнишь, Леночка?
Алена кивнула:
– Отлично помню! Да и все помнят, ее ведь вся редакция потом убеждала, уже когда милиция приехала, что делали, делали ей такое предложение, но она ни в какую! Мол, заявление обещали, а не напечатали, значит, нужно отомстить.
– Нет, ну пришла бы, ну устроила бы просто скандал, — горячо воскликнула Алина. — А краской-то зачем пуляться? Еще хорошо, что настоящий пистолет не взяла, с такой идиотки сталось бы.
– Откуда у нее настоящий пистолет, ты что? — пожала плечами Александрина.
Алена, у которой на сей счет было свое мнение, промолчала, чтобы Алинку не расстраивать.
– Ну, она сказала, что хотела, чтобы я поняла, каково это, — быть покрытой несмываемым позором, — пояснила Александрина. — Правда, я очень удачно уступила свой кабинет следователю, который с Леночкой хотел побеседовать, а сама пошла кофе попить. И когда этот парень, Панкратов его фамилия, открыл мою дверь, Сунь Банань выпалила в него краской, уверенная, что стреляет в меня. Конечно, она не ожидала, что вляпается в нападение на сотрудника милиции при исполнении им служебных обязанностей…
– И что теперь? Ее будут судить за злостное хулиганство? — допытывалась Алина.
– Вообще следовало бы, — кивнула Александрина. — Но когда эта дамочка поняла, кого обстреляла, она мигом заговорила о своем адвокате, о залоге, о возмещении морального и материального ущерба и о прочем. Кроме того, у нее оказалась при себе очень любопытная справка из психоневрологического диспансера: мол, госпожа Сяо недавно пережила тяжелое потрясение, глубокую душевную травму и за свои поступки не отвечает. Так что пришлите нам, господин Панкратов, счет за чистку своего костюма, а вы, Александрина Богдановна, счет за уборку в редакции. И сяо, в смысле чао! Тут и адвокат приехал — и увез ее. И Панкратов остался неотмщенным.
– Ну да, а если она убьет кого-нибудь, тоже за свои поступки не будет отвечать? — возмутилась Алина. — Тоже будет сяо, в смысле чао?!
– Пока что она никого вроде бы не убила, только хулиганила безмерно то там, то сям, — усмехнулась Александрина. — У нас в редакции, еще где-то на рынке, потом, мне ребята, ну, Герка с Венькой, поведали, как она анекдот в ресторане рассказывала… Это просто уму непостижимо!
Она стала описывать этот эпизод Алине, та хохотала, а Алена вспоминала, как Панкратов, уходя из редакции (вернее, уезжая на такси, потому что по-прежнему выглядел вопиюще окровавленным и показаться людям на глаза, не рискуя вызвать общественный шок, просто не мог), шепнул ей мрачно:
– Не удивлюсь, если сейчас где-то кто-то снова был убит, и этот кто-то тоже имеет отношение к мадам Сяо.
Алена попросила ей сообщить, если нечто подобное станет ему известно. Панкратов обещал, но пока не звонил.
Конечно, он вовсе не обязан теперь ей обо всем докладывать, но Алена чувствовала себя, после всех его откровений, чем-то вроде начальника опергруппы и жалела только об одном: что из-за «кровавого» скандала не успела указать ему на вопиющее совпадение, мимо которого он не просто прошел, а, можно сказать, проскочил на полном ходу.
С другой стороны, может быть, это совпадение ничего не значит? Надо проверить. Проверить самой. Только узнать адресок…
– Ха-ха, — перебил ее мысли голос Александрины. — Упомяни о черте, а он уж тут. Кого мы видим, вы только посмотрите!
Алена повернула голову и буквально в двух шагах увидела знакомого горностая и прочие атрибуты Сунь Банань, включая знаменитые сапоги, а также ее самое — но не одну, а в компании с высоким мужчиной. Вид у мужчины был озабоченно-мрачный, но не настолько, чтобы Алена с первого взгляда не узнала своего ученика и поклонника — героя несостоявшегося «истерна» и «просто-напросто золотопромышленника» Никиту Дмитриевича Терехова.
И не успела Алена изумиться, как у нее в кармане куртки зазвенел мобильный телефон. Это был Панкратов.
* * *
Оказывается, во время «кровопролития» в редакции «Губернской молодежной газеты» никто так и не был убит. Панкратов очень тщательно проверил все городские сводки. То есть вовсе не исключено, что потом всплывет некое преступление, обнаружится давний труп, но пока все было чисто и тихо. Вообще последние два дня выдались какими-то редкостно благостными. Не считая, конечно, нынешнего знаменательного явления Сунь Банань в редакцию «ГМГ». А так, кроме вчерашней небольшой дорожной аварии и вчерашнего же избиения какого-то китайца, ничего не произошло. Но авария была скорей комической, чем трагической: молодому подвыпившему ухарю на «Королле» (а как же!) понравилась девушка на машине той же марки (ну а на какой же другой, если дело происходит в городе Ха?!), он пустился ее догонять, подрезал на перекрестке, подбежал к дверце — и увидел, что девушка его мечты далеко не такая хорошенькая, как ему почудилось из окна авто. Да еще и давно не девушка, а лет на пятнадцать постарше его… Обидевшись, ухарь, который почему-то не принадлежал к числу поклонников зрелых красавиц, может, потому, что дама оказалась не красавицей… сказал ей все, что думает о ее внешности и возрасте, а потом сел в свою «Короллу» и от всего своего чувствительного сердца, обманутого в лучших ожиданиях, поддал под зад ее «Королле»… правда, почему-то совершил это в виду поста ГАИ, после чего последовали немедленные карательные меры.
Эта история заставила долго хохотать весь город Ха, поскольку была подхвачена всеми агентствами новостей и растиражирована как в газетах, так и по радио и телевидению. Не стоит, видимо, упоминать, что первыми информацию получили репортеры «ГМГ», а именно — ведущий рубрики «Сплошная криминальщина» Вениамин Москвитин. Не стоит также уточнять, от кого именно Венька ее получил.
История с избиением китайца вышла куда менее романтичной. Вообще между иммигрантами и коренным населением Ха сплошь и рядом проходят разборки разной степени кровавости, так что еще один в котлету измолоченный китаеза — это рядовой факт, не заслуживающий даже упоминания в газетной хронике или теленовостях. О нем никто и не упомянул. Панкратов тоже не обратил бы внимания на избиение злополучного Ли Бо, если бы не одно обстоятельство: произошло событие около ресторана «Сяо», который являлся собственностью бывшей мадам Вторушиной. Но это, решил Панкратов, просто случайное совпадение. Ли Бо был рядовым поставщиком продуктов в ресторан, его отстранили от дела и дали пинок под зад за срыв поставок, а он начал качать свои китайские права, ну и получил от вышибалы по желтым мордасам.
Прочитав в сводке про срыв продуктовых поставок, Панкратов только хмыкнул. Известное дело, какие продукты бродяга-китаеза мог поставлять. Ловил небось по улицам собак да кошек, а потом в «Сяо» китайский национальный деликатес подавали особо утонченным любителям экзотики.
А что такого, между прочим? Сам Панкратов, конечно, с голодухи помер бы, но в рот не взял собачины, да и масса русского народа поступила бы так же, а вот кое-кто очень жалует это мясо. Вообще говоря, для китайцев собачина — все равно что свинина, только еще лучше.
В Поднебесной «благоуханное мясо» употребляли с древних времен. Собаки тогда еще не успели стать лучшими друзьями человека, и для людей не было особой разницы между ними и дикими кабанами. Потом китайцы одомашнили и собак, и кабанов. Сейчас и тех, и других разводят на фермах — и едят. Блюда из собачатины распространены в основном на юге Китая, но, честно говоря, и на севере, и в Маньчжурии их тоже жалуют. Разумеется, истинные гурмэ едят не всех псов подряд, а только мясные породы, которые специально разводят на убой. На юге, говорят, не редкость увидеть в уличных лавочках распятые и подвешенные на крюках псиные тушки. В городе Наньнине, скажем, хого из собачатины даже считается местным деликатесом.