Насколько знал Панкратов, забивают обычно щенят в возрасте от 6 до 12 месяцев. В пищу они идут почти целиком. Их тушат, варят, жарят и делают из них суп.
Знатоки уверяют, что мясо очень вкусное, нечто среднее между говядиной и свининой. Притом мясо это нежирное, а народная молва вообще наделяет его целебными свойствами. Собачья кожа считается дамским лакомством: китайцы убеждены, что она чрезвычайно полезна для женского здоровья. Причем, как говорят повара, вкус и полезность мяса собаки напрямую зависят от цвета шерсти. Самая полезная — с желтой шерстью, затем с черной. Прочие — третий сорт.
Нет, ну, разумеется, Панкратова с души воротило даже думать об этом, а между тем он знал, что, хоть яства из собак традиционно воспринимаются как принадлежность китайской и корейской кухни, однако французы, за которыми прочно закрепилась слава любителей лягушек, еще в конце XIX века с не меньшим удовольствием лакомились мясом барбосов и барбосок.
А возьмем Мексику! Панкратов читал, что до прибытия европейцев домашний скот этой страны состоял из индюков, уток, морских свинок и… собак. Ксоло — «голые собаки» — специально выращивались для употребления в пищу повсюду в Мексике в течение столетий. Собачье мясо считали большим деликатесом и приберегали его для особых случаев и церемониальных событий. Иногда ксоло выращивали как домашний скот: их кастрировали, затем откармливали смесью черствого хлеба, зеленого маиса и гнилого мяса — и продавали за немалую цену. Из-за своей прожорливости псы быстро набирали вес на этой интересной диете.
Испанцы пытались искоренить в Мексике варварский обычай поедания собак, но напрасно: тому свидетельство знаменитый собачий рынок в Акольуане, основанный в 1539 году, то есть восемнадцать лет спустя после прибытия в Новый Свет конкистадоров.
Разумеется, все эти исторические реалии, а также традиционная китайская кулинария не имеют никакого отношения к тому, что такое «благоуханное мясо» есть в китайских ресторанах, открытых на русской территории. Во-первых, ни в одном меню никакого хого или чего-то подобного не найти днем с огнем. Оно подается из-под полы — и только для своего брата-китайца. Или для русских любителей экзотики, которые являются в ресторан с хорошими рекомендациями. Москвичи, к примеру, оказавшиеся в командировках в Ха, эту самую экзотику лопают полными ложками во всех ее проявлениях: наливаются по самую маковку водкой со змеей в бутылке и заедают ее от пуза собачатиной, нимало не задаваясь вопросами о происхождении мяса. Вот в его происхождении все и дело… Жители Ха, скажем, никогда, ни-ког-да такого мяса в рот не возьмут по той простой причине, что никаких собачьих ферм в округе и в помине нет, а в котлы и жаровни китайским поварам годится всякая шавка, попавшаяся на улице бродячим собаколовам, к числу которых, конечно, принадлежал и Ли Бо. Вроде бы домашних псов от хозяев они пока еще не крадут, но если увидят, где что плохо лежит, вернее, плохо бежит, не преминут схватить, ткнуть заранее приготовленной иглой в загривок (китайских собаколовов нарочно обучают приемам иглоукалывания, и они отлично знают, как нужно животину одним уколом обездвижить и парализовать ей голосовые связки), а потом сунуть в свой рюкзак или сумку на колесиках. И только несчастную псину и видели… разве что на тарелке заезжего гурмэ появится она спустя несколько дней, да и то — в тщательно разделанном виде.
Насколько удалось выяснить Панкратову, в ресторане «Сяо» ожидали группу постоянных клиентов — бизнесменов из Москвы, которые выбрали именно это заведение для подписания договоров с харбинскими партнерами. Для укрепления русско-китайской дружбы заранее было заказано хого. А мяса для него — по вине Ли Бо — не оказалось, пришлось делать хого на скорую руку из свинины. Китайцы, конечно, молчали, словно рису в рот набрали, но беда в том, что один русский оказался знатоком и просек обман. Начались обиды и претензии, договор, несмотря на многочисленные восточные реверансы и резиновые китайские улыбки, не был подписан, и вину за это возложили на ресторан, вернее, на главного повара господина Лю. Ну вот господин Лю и отдал приказ не подпускать к ресторану жалкую крысу Ли Бо, а при случае и отмутузить его как следует. Между прочим, господин Лю вполне мог велеть прикончить Ли Бо, в былые времена и за более мелкую провинность смертью карали, подумаешь, одним собаколовом больше, одним меньше, однако он приказал не забивать Ли Бо до смерти, потому что сяньшэн, то есть глубокоуважаемый господин Лю и этот недостойный человеческого отношения цзюгуй, то есть пьяница, Ли Бо, были из одной деревни на севере Шаньдуня, ну а земляк на чужбине — почти родня, разве поднимется на него рука?..
Впрочем, эту историю Панкратов считал совершенно неинтересной, и если сообщил о ней по телефону Алене Дмитриевой, то лишь потому, что обещал сообщать ей обо всем, что так или иначе связано с Сунь Банань. Судя по тому, что писательница буркнула только — да, спасибо, и сразу отключилась, она тоже сочла его сообщение малоинтересным.
На самом деле Алена сочла его более чем интересным, жаль только, что сказать об этом не могла: опасалась быть замеченной Сунь Банань и Тереховым.
* * *
Лишь только она узнала парочку, как быстренько проелозила по песку и отодвинулась за Машин памятник. Сама не знала, почему вдруг решила спрятаться от Терехова, но спряталась, потянув за собой и Александрину. Та послушалась — всегда славилась сообразительностью! — и проворно отползла вслед за Аленой, так что, когда через мгновение Сунь Банань и Терехов обернулись и уставились на Машину с Юрой оградку, они могли увидеть только Алину, которая собирала в пластиковый пакет обломанные стебли роз и хризантем. Барышня, надо сказать, тоже уродилась понимающая — ну еще бы, Машина ведь дочка!
Наверное, Терехов и Сунь Банань подумали: обычное дело — приехала девушка на кладбище обиходить родные могилки. Зрелище, не заслуживающее внимания. И отправились своим путем.
– Тетя Саша, тетя Лена, вылезайте, они дальше прошли, — прошипела через мгновение Алина, и две наши дамы осторожно высунули носы из-за своего прикрытия.
В самом деле, Сунь Банань и Терехов двигались дальше по узким дорожкам меж оградок. Похоже, они искали какую-то могилу, расположение которой не очень хорошо себе представляли: перегибались через оградки то к одной, то к другой, всматривались в таблички, переходили к следующей. Тоже вроде бы ничего странного, однако смотрели они с одинаковым вниманием и на надписи на лицевой стороне памятников, и на их оборотные стороны, сличаясь с листком, который держала в руке Сунь Банань, иногда делая на нем какие-то записи. Лица у них были озабоченные и, Алене показалось, очень злые.
– Что они так старательно ищут, интересно? — пробормотала она.
– А это кто? — спросила Алина, которую, понятное дело, донимало любопытство.
– Да та самая китайская сумасшедшая, которая нынче с утра пораньше у нас в редакции учинила трам-та-ра-рам, — усмехнулась Александрина. — А что за тип с ней, я не знаю. И не понимаю, почему мы от них должны прятаться так тщательно. Наверное, Леночка знает. Думаю, она нам сейчас объяснит.
Алена пока молчала, провожая взглядом фигуры Терехова и Сунь Банань, но старательно делая вид, что смотрит на невзрачного мужичка с мешком, который бродил между могилок, явно выискивая забытые бутылки. Терехов и китаянка были почти одного роста, но не только это их объединяло. В том, как они двигались рядом, было нечто… как бы поточнее сказать… нечто обычное. В слаженности их движений и коротких реплик, которыми они изредка обменивались (к сожалению, говорили они тихо, да и ушли уже довольно далеко, так что Алене ничего не было слышно), ощущалась некая общность, которая порой бывает заметна опытному глазу и дает понять: это не случайно встретившиеся люди. Они двигались, поворачивались друг к другу, взглядывали друг на друга как близкие друзья, родственники, любовники, сообщники, наконец.
«Занятно», — подумала Алена Дмитриева и повторила вслух:
– Занятно…
– Да в чем дело-то? — разом спросили Алина и Александрина, но Алена не ответила.
Почему-то вспомнился настойчивый трезвон мобильного телефона Терехова вчера вечером, во время урока, и накануне. Вспомнилось, как Никита Дмитриевич рассказывал ей про группу «Дельфин» и напевал:
Это больше, чем мое сердце,
Это страшнее прыжка с крыши,
Это громче вопля бешеного,
Но гораздо тише писка забитой мыши,
Это то, что каждый всю жизнь ищет,
Находит, теряет, находит вновь…
Вспомнилось еще, как он осекся на последнем слове, которое не могло быть ничем иным, чем «любовь». «Точно, она ему звонила, — с непоколебимой уверенностью подумала Алена. — Причем эта песня — сигнал именно для ее звонков. Они любовники, они очень много друг для друга значат. За каким чертом я ему понадобилась, совершенно непонятно, может, просто ветром дурь в голову надуло, а у них не ветром, тут что-то очень серьезное».
Почему-то вспомнился настойчивый трезвон мобильного телефона Терехова вчера вечером, во время урока, и накануне. Вспомнилось, как Никита Дмитриевич рассказывал ей про группу «Дельфин» и напевал:
Это больше, чем мое сердце,
Это страшнее прыжка с крыши,
Это громче вопля бешеного,
Но гораздо тише писка забитой мыши,
Это то, что каждый всю жизнь ищет,
Находит, теряет, находит вновь…
Вспомнилось еще, как он осекся на последнем слове, которое не могло быть ничем иным, чем «любовь». «Точно, она ему звонила, — с непоколебимой уверенностью подумала Алена. — Причем эта песня — сигнал именно для ее звонков. Они любовники, они очень много друг для друга значат. За каким чертом я ему понадобилась, совершенно непонятно, может, просто ветром дурь в голову надуло, а у них не ветром, тут что-то очень серьезное».
Алена сама не могла бы объяснить, на чем зиждется ее уверенность. С женщинами такое бывает, причем сплошь и рядом. Конкретных доказательств ни на копейку, однако всю историю чьих-то взаимоотношений, о которых и представления не имеют, разложат по полочкам, опишут с такими нюансами, что диву даешься, откуда что взялось?! Можно все это высмеять, конечно, но если кому-то вдруг в голову взбредет алгеброй гармонию проверить, он в шок впадет оттого, как точно формулы совпали с алгоритмами, а теоремы — с аксиомами. Или что там с чем совпадает, в алгебре-то?
– Интересно, как ей удается такие ногти в целости сохранить? — пробормотала Алина, провожая взглядом удаляющуюся парочку. — Я обратила внимание, что она один памятник с яростью стукнула, ну, думаю, сломает ногтищи! Нет, не сломала. Наверное, они накладные.
– Разумеется, — сказала Александрина. — Но это не какой-нибудь пластик, ты не подумай. У нее нынче в пылу редакционной свалки один ноготь с пальца сломался, я его подняла и внимательно рассмотрела. Оказалось — особая смола такая, китайское древнее искусство изготовления накладных ногтей. Веками их красавицы носили. Европейцы, которые их видели, думали, что китаянки носят накладные ногти, сделанные из драгоценных камней, из рубинов, к примеру, но рубинов длиной в пять сантиметров на все женское население Поднебесной просто не напасешься. Поэтому в ход шла смола, которую добывали в горах Шаньдунской провинции, в нее подмешивали толченые драгоценные камни, а для не слишком состоятельных покупательниц — измельченное в пыль стекло, и тоже недурно получалось. Такие ногти не сломаются, что ты ими ни делай, могут, конечно, соскочить с пальца, но только в свалке, какую вчера Сунь Банань затеяла.
– Надо же, а я думала — пластик, — сказала Алина. — Который запросто сломается.
Алена нахмурилась. Какая-то мысль ворохнулась в голове… что-то про сломанный ноготь… Нет, не сообразить!
И Алена продолжала растроганно слушать болтовню Алины и Александрины. Вот так же было и раньше, еще при Машечке: когда Леночка вдруг, посреди общего разговора, углублялась в свои «неземные сны», как называлось внезапное падение на нее сюжета будущего романа, и подруги не мешали ей думать, а просто продолжали тихонько разговаривать, терпеливо ожидая, пока сочинительница очнется и вернется к ним. Нет, ну правда, Алина была истинной дочерью своей матери!
Это умиление, честно сказать, явилось к нашей детективщице некстати. Оно спугнуло какую-то мысль… мысль была об алых ногтях Сунь Банань, причем именно об обломанных ногтях… Что-то такое говорил Панкратов… точно, говорил… Нет, не вспомнить.
– Этого человека зовут Никита Дмитриевич Терехов, — наконец сказала Алена, и Александрина с Алиной повернулись к ней с видом примерных учениц, чье прилежание наконец-то должным образом вознаграждено учительницей. — Насколько мне известно, он весьма состоятельный золотопромышленник. У него несколько драг где-то в Амурской области. Я тебе о нем вчера рассказывала, Сашечка. Это с ним мы аргентинское танго в бывшем «Октябре» танцевали. Именно он помогал мне выручить твоего Собакевича у Ли Бо…
Она осеклась. Мысли закрутились в голове так проворно, так осязаемо, что Алена ощущала их круговерть просто-таки физически. Ли Бо! Собакевич и все прочие! Ресторан «Сяо»! Сунь Банань! Терехов! Его машина! «Обыкновенный китайский шалман»!
– Золотопромышленник? — прервал мешанину мыслей голос Александрины. — Драги в Амурской области? Леночка, ты что, Мамина-Сибиряка начиталась? «Приваловские миллионы»? В смысле тереховские? Состоятельные золотопромышленники ведут несколько иной образ жизни, чем твой новый приятель. Судя по твоим вчерашним рассказам, он мелкая сошка… подумаешь, зал в «Октябре» снял на часок, я бы еще поняла, если бы он «Платинум Арену» снял для тебя одной. А так — мелкота, ну, может, контрабандой намыл горсточку песочка примитивным ситечком или нашел пару самородочков — и возомнил о себе бог весть что. Терехов, Терехов… что-то такое припоминаю насчет его фамилии. Припоминаю… Эта фамилия в наших материалах мелькала, я что-то сильно правила в том тексте… вроде бы Герка писал. Ну да, года два назад, это был один из первых его репортажей, я по нему прошлась немилосердно, он тогда еще совсем не умел писать, дурачок…
Вот теперь осеклась и Александрина. И покраснела, и стала прятать глаза…
Алена с Алиной тактично отвели взоры. Вот, значит, как… Очередная вариация на тему Пигмалиона и Галатеи, только половая принадлежность в сей вариации — с точностью до наоборот. Славного репортера Геру изваяла из примитивного байкера влюбленная до одури зам главного редактора губернской молодежки…
Да и что? Да и на здоровье. Ну и пусть. Когда-то и Александрину таким же образом сделал классной журналисткой добрый человек, который ей в отцы годился. Долг платежом красен, причем долг судьбе — тоже. Вообще главное, чтобы Александрине было хорошо, а все остальные пусть отвернутся.
Пока Алина и Алена отворачивались, она сумела взять себя в руки и прогнать предательское и совершенно неуместное в данной ситуации — да и в любой ситуации! — смущение.
– Вспомнила в общих чертах, — сказала она. — Речь в Геркином репортаже шла о том, как мелкие золотодобытчики, у которых стояла драга или две по разным речушкам, вышли протестовать против укрупнения промысла, против объединения разрозненных артелей. Устроили, идиоты, демонстрацию около здания губернской администрации, под окнами полпреда президента заодно помаячили. Конечно, государству давно пора к рукам прибрать эту самодеятельность, невесть сколько золота ведь проходит мимо пресловутых закромов, никакие проверки не уследят, кто сколько песочка в собственный карман отсыпал или сколько самородков туда же заховал. Эти ребята кричали, что регулярно платят налоги, но, опять же, ситуация с налогами совершенно бесконтрольна, ведь это по большей части ИЧП. Рабочих артелей с положенной по закону документацией они не образуют, кооперируются с родней, со своими людьми, зарплату им официально не платят, рассчитываются самым типичным черным налом…
– А можно сказать про золото, что оно — черный нал? — задумчиво проговорила Алина, которая работала в банке и все финансовые разговоры воспринимала с особой заинтересованностью.
– Не цепляйся к словам, ребенок, — отмахнулась Александрина. — Хоть горшком назови, факт сокрытия большей части доходов от того не изменится. А то, что собиралась сделать губернская администрация, этому положило бы конец. Ну и начались визги вплоть до Москвы по поводу зажима мелкого частного предпринимательства… Я почему фамилию Терехова запомнила? Потому что он у них был самым ярым заводилой, а позже, когда дошло до кабинетных разборок, выяснилось, что те две речки, на которых стояли его официально зарегистрированные драги, вообще пересохли, там намыть уже больше даже с мылом ничего нельзя. Мы тогда очень веселились по этому поводу, типа Терехов права за других качает, видимо, остальная братия, не столь красноречивая и скандальная, скинулась ему по золотинке на гонорар… А потом была какая-то странная история с налогами, которых Терехов слишком много заплатил… или, наоборот, не заплатил… но этого я уже не помню точно, надо по материалам искать, а лучше Панкратову вопросец подкинуть, если тебе в самом деле интересно, ху из ху твой Терехов.
– Мне интересно, какого ху он делает на кладбище вместе с этой раскрашенной обезьяной, которая из себя императрицу Цыси корчит, — сказала Алена с ей самой непонятной яростью.
Алина и Александрина незаметно переглянулись и понимающе улыбнулись. То есть они были уверены, что сделали это незаметно, однако Алена все заметила, и ее настроение еще больше испортилось. Она и вообще терпеть не могла, когда кто-то на ее счет вот эдак понимающе улыбался (умом Алену Дмитриеву не понять, аршином общим не измерить!), а в данном конкретном случае понимающие улыбки ей были просто серпом по… по горлу, разумеется, по горлу, какие могут быть варианты?!