Фромм пишет: «Труд, по Марксу, символизирует человеческую деятельность, а человеческая деятельность есть жизнь. Напротив, капитал, с точки зрения Маркса, — это накопленное, прошлое и в конечном счете мертвое. Нельзя полностью понять, какой эмоциональный заряд имела для Маркса борьба между трудом и капиталом, если не принять во внимание, что для него это была борьба между жизнью и смертью, борьба настоящего с прошлым, борьба людей и вещей, борьба бытия и обладания».
Видите, какой выстраивает ряд Фромм вместе с Марксом? Бытие или обладание, жизнь или смерть, живое или мертвое.
«Для Маркса вопрос стоял так: „Кто должен править кем? Должно ли живое властвовать над отжившим или отжившее над живым?“ Социализм для него олицетворял общество, в котором живое одерживает победу над отжившим».
То есть метафизическую победу.
А вот теперь хотелось бы обсудить, — куда ведет эта дорога, которую мы наметили, когда сказали о том, что капитализм сегодня постепенно выстраивает Большой Юг, Большой Запад, Большой Дальний Восток. И начинает игру Большого Юга против Большого Дальнего Востока, заигрывает с ним. Это социокультурная политика, это глобальная политика, это стратегия, но это еще не концепция и не конечная цель. Что по другую сторону этой стратегии?
Если верить тому, что говорят Фромм и Маркс, по другую сторону этой стратегии — то единственное, что и может быть построено, когда сложатся «мировой город» и «мировая деревня» и когда остановится развитие. Как только остановится развитие и иерархия окажется неподвижной, выяснится, что история — это грех. И рано или поздно окажется, что единственное, что может дооформить это концептуально, метафизически и стратегически, — идея многоэтажного человечества.
Поскольку род человеческий (для Маркса) отчуждает в капитализме свою сущность от себя, то род человеческий, потеряв свою сущность, потеряет единство. И в этой потере единства он рано или поздно придет к идее многоэтажного человечества. А идея многоэтажного человечества, в котором единство вида будет отменено (что и будет представлять собой новую и гораздо более тонкую разновидность фашизма), рано или поздно обязательно востребует гностическую метафизику. Ибо именно в гностической метафизике все доведено до предела: там есть «пневматики», то есть высшие люди, живущие духом, творчеством, интеллектом; «психики», живущие только эмоциями; «хилики», живущие только телом, только жратвой и пр.
Раскачивание потребления рано или поздно приведет к формированию огромного количества обездушенных человеческих потребителей-скотов, над которыми начнут надстраиваться другие иерархии. Не иерархии суперпотребления, а «верхние этажи многоэтажного здания» — иерархии, отрывающие самих себя от «нижних этажей». В этом завершение замысла со всеми этими Большим Югом, Большим Дальними Востоком и так далее. Это гностическое, по большому счету, завершение, после которого человечество как единое целое перестает существовать. А как только оно перестает существовать как единое целое, гуманизма в том виде, в каком мы к нему привыкли, уже не будет. Никто ведь не запрещает директору совхоза или зоотехнику сокращать поголовье кур, если это полезно для совхоза и для потребителей куриного мяса. Почему тогда нельзя сократить количество «хиликов», если они не нужны? Почему нельзя растоптать «психиков», если они не одно с тобой человечество? Если они фундаментально, антропологически, метафизически другие?
Что противостояло этому? И в чем (за пределами той конкретики, которой ни в коем случае нельзя пренебрегать) корни советского?
Итак, первое — это советский опыт индустриального и даже постиндустриального коллективизма, о котором мы уже говорили. Это огромный опыт. Его наличие свидетельствует о том, что можно развиваться без атомизации, без разрушения коллективистско-традиционалистской солидарной сферы, без грызни вокруг «иметь», без разбуженного алчного состояния.
Но тогда весь этот коллективистски-солидаристский материал — это не уголь для топки развития, который пока кидаешь — паровоз едет, а потом уже угля нет, и паровоз останавливается (именно так происходит в классических обществах Модерна). Это огромного значения опыт. И мы не имеем права его не осмысливать.
На столь часто задаваемый мне вопрос «Что надо делать?» — отвечаю: осмысливать. Не можете книги писать — собирайте материал, пишите статьи, выявляйте отдельные аспекты проблемы. Учитесь. Находите тех, кто это может делать, чтобы они учили других.
Но, прежде всего, надо понять масштаб проблемы. До сих пор говорилось, что двигаться-то можно только так, как описали Адам Смит и Гоббс. За счет того, что разбужена алчность. А ее не разбудишь, пока не будет индивидуумов, пока человеческое сообщество не превратится в газ. Но когда оно превращается в газ, человеческая сущность отчуждается от человечества, и формируется уже вполне дочеловеческая, звериная многоэтажная иерархия.
Однако, если можно развиваться по-другому, зачем же развиваться так?! Тем более что так уже развиваться нельзя! У нас — потому, что нет традиционалистского материала для топки Модерна, на Западе — по той же причине. А на Востоке это топливо еще есть, но и там остановка не за горами.
Второе — это «новый человек», «новый гуманизм» и «история как сверхценность». Говорил, повторяю и буду говорить, что нет экономики как таковой, нет социологии как таковой.
Есть социологии и экономики, опирающиеся на человека как константу.
И есть социологии и экономики, опирающиеся на человека как процесс.
Если вы можете человека поднять наверх, то с этим «поднятым человеком» вы сделаете другую экономику. А создав другую экономику, вы его еще больше поднимете. Вопрос не в том, что природа человека неизменна (и потому уж «извиняйте — что есть, то есть»), как нам пытаются втолковать. А в том, что есть две природы. Нам предлагают опереться на одну, а вторую игнорируют. Но опереться-то как раз можно именно на нее, ибо она есть и ее надо изучать — эту вторую природу солидаризма, коллективизма. С ее дочеловеческими корнями, с ее развитием, с ее потенциалом. Ее надо изучать и надо показывать, как ее использовать и как ее актуализировать.
Третье — это альтернативный образ жизни, основанный на иных краеугольных представлениях о том, что хорошо и что плохо. Я лично считаю (никому не берусь это навязывать), что если тряпок меньше, а кинотеатров и возможностей духовного роста больше, то это прекрасно. Что если квартиры скромные, но есть хорошие Дворцы культуры и качественная инфраструктура общественного транспорта, то это замечательно. Что не обязательно сидеть в «Бентли». Что смысл жизни вообще состоит не в том, чтобы оградить себя стеной из вещей, а в том, чтобы испытывать счастье от того, что ты восходишь вместе с другими к каким-то невероятным, новым перспективам, которые открываются перед тобой в течение твоей жизни.
И, наконец, четвертое — это окончательный характер того, что происходит в пределах обозначенного антагонизма. Если один корень, который мы выявили сейчас, гностический, то нам нужен другой. И ясно, что он хилиастический. Ясно, что коммунизм уходит глубочайшими корнями в хилиастические мечтания о Тысячелетнем царстве человечества, о жизни в справедливости и солидарности, о Царстве Божьем на земле и так далее.
И тогда надо изучать эти корни. Это единство, которое было прервано, со всеми его обертонами (в «обертона» входит богостроительство, которое говорило, что человек сам станет богом, а также наука, которая говорит, что на самом деле формы в их развитии борются с Тьмой как энтропийным принципом, принципом разрушения форм).
Есть гигантское поле изучения предельных конфликтов между тем, что порождает собой гностицизм (рано или поздно говорящий об иерархиях и «многоэтажном человечестве», приводящий Жизнь к концу и грезящий концом Вселенной и бытия как царства греха и злого Демиурга), и хилиазмом (который говорит о совершенно других вещах). Мы же это тоже не изучаем.
Значит, у нас есть огромное богатство. И когда спрашивают, вокруг чего надо формировать «элемент № 3», мы отвечаем — вокруг переосмысленного, понятого по-новому советского наследства. Ибо те, кто говорит нам сегодня, что плановая экономика или директивное планирование уже в прошлом, просто лгут. Те, кто говорит, что общество, «застрявшее» в коллективизме, не может развиваться, лгут. Те, кто говорит, что человеческая природа неизменна, лгут.
Рано или поздно вокруг элемента № 3 надо начать спокойно развивать смысловые кольца, структуры и организационное начало. Нельзя развивать одно без другого. Пусть этот № 3 сформируется раньше, чем все обрушится.
Теперь о том, как будет происходить обрушение и почему.
Теперь о том, как будет происходить обрушение и почему.
Система, потерявшая точку опоры, начинает загнивать и сходить с ума. Она сходит с ума очень «многообразно». Недавно мне пришлось по необходимости посмотреть несколько передач по центральному телевидению. Я смотрел и все время думал: зачем нужны такие передачи? Ведь люди, которые производят телевизионную продукцию, не так глупы и не так бездарны. Почему же они все так производят? Кому это адресовано?
Ведь обычная манипуляция (а я всегда считал, что манипуляция — это низкое искусство, а высокое искусство — актуализация, когда ты пробуждаешь в человеке подлинную энергию, и дальше эта энергия движет вперед неслыханными темпами и тебя, и его) строится на признании фактов. Высказывание Ленина о том, что надо говорить массам правду, — это азы политики. И Ленин, и Корнилов должны были сказать, что ситуация в стране ужасная. Только Корнилов должен был сказать, что к ужасу привели «краснопузые», а Ленин должен был сказать, что «белогвардейская сволочь». А это уже называется «интерпретация после признания фактов». Но не признавать факты нельзя!
Все, что сейчас происходит по телевидению (или большая часть того, что происходит), основано на игнорировании фактов, на превращении реальных фактов неблагополучия, о которых говорит каждый таксист, в какой-то оторванный от жизни гламур. Политический гламур.
«Кому он нужен?» — думал я все время, вглядываясь в эти несколько передач. И, наконец, понял — кому. Начальникам. Начальники не народ успокаивают с его помощью, они себя успокаивают. Это невроз системы, оторванной от политической базы, которая начинает успокаивать себя.
Гламур уничтожает основу сегодняшней власти — телевизионный «ящик». Но в 1996 году, когда он, «ящик», спас политическую систему, не было интернета. А сейчас — есть. Казалось бы, система должна осваивать интернет. Но когда она его осваивает, она насаждает там все тот же гламур. То есть отдает себя на растерзание интернету. И здесь перед нами тоже стоит задача — либо интернет станет орудием в руках американцев, либо он станет орудием в руках конструктивных сил. Сейчас-то он ничей. Система каждый раз, прикасаясь к нему, порождает очередного гламурного монстра. А интернет кипит сам по себе, и рано или поздно это кипение как-то во что-то будет структурироваться.
Итак, ни полноценного телеящика нет, ни понимания, что рядом уже существует интернет (а когда система прикасается к интернету, она его тоже выхолащивает). Значит, нет всего оператора массовой информации. Но нет и идеологии, которая должна бы была заставить этот оператор работать. Это не так-то просто объяснить. Люди либо понимают, либо нет, почему без идеологии система средств массовой информации не работает. Нельзя управлять каждым журналистом директивным методом — система останавливается или начинает вяло производить то, что от нее спрашивают, то есть саботировать процесс. Это я и вижу невооруженным глазом.
Нет идеологии. Нет оператора средств массовой информации. Нет референтуры, потому что президент Медведев сначала сказал, что все, что говорят Меркель, Саркози и Кэмерон о провале мультикультурализма, это чушь и что мы не будем отменять мультикультурализм, в отличие от них. А потом добавил, что мы строим российскую нацию с сохранением других идентичностей. Но это же совсем другая модель!
Суть мультикультурализма как раз и состоит в отрицании того, что в ядре находится какая-либо нация. Муль-тикультурализм строит системы без ядра, мозаику. Однако эта модель провалилась, и об этом говорят три лидера стран старой Европы… Мультикультурализм — сложное явление. Я изучал его в свое время, потому что меня интересовал вице-президент США Альберт Гор, а Альберт Гор очень ратовал за мультикультурализм.
Почему референты не могут рассказать президенту о том, что такое мультикультурализм? Что, нельзя сделать, чтобы несколько групп референтов его нормально сопровождали — так, чтобы одно высказывание не противоречило другому? Но этого тоже нет.
И социологических данных нет, потому что социологию залил все тот же «шоколад» — победные рапорты.
Так что есть?
Репрессивный аппарат? Но мы с вами рассматривали, что это такое, на примере Египта.
Есть верхушка.
Есть собственно репрессивный аппарат, который, коль скоро он становится «счетократическим» (то есть вывозит средства в огромном размере на Запад), подконтролен Западу и может быть «выключен».
Есть «глобики», то есть люди интернета, «фейсбука» и пр., всегда готовые не за страх, а за совесть поддерживать то, что делают американцы.
И есть фундаменталисты, которые по особым каналам связываются с теми же американцами.
Ущербный фундаментализм и «глобики» выходят против верхушки при парализованном репрессивном аппарате. И верхушка, то есть политическая система, летит в тартарары.
Я не знаю, полетит ли она туда завтра или через полгода, но я знаю, что подобное обрушение страны не настоящая революция. Это не всеобщая политическая забастовка, которая грезилась большевикам или осуществлялась в 1905 году. Это не вооруженное восстание 1917 года. Это не демократический процесс. Это не военное восстание. Это не Фидель Кастро, не национально-освободительная борьба в Китае или Вьетнаме. Это твиттерная, «оранжевая» революция суррогатная, и нужна она только для того, чтобы все рухнуло.
Кто-то надеется на нее? Кто-то хочет к ней подключаться? Кто-то по второму разу хочет сыграть в эту карнавальную штучку и второй раз потом изумиться, что обломки государства падают всем на голову? Вряд ли.
Что в этой ситуации можно делать?
Можно надеться на то, что система будет гнить не полгода, а три года. Потому что пять лет она гнить не будет, это уже ясно. Она может рухнуть при внешнем воздействии завтра.
Можно надеться на то, что исторический срок, пусть малый, но есть, и собирать этот «элемент № 3». Собирать его, обсуждать, как мы ЭТО делаем? Что дальше делать с ЭТИМ? Если есть субъект, то понятно, каков проект. Вокруг чего это собирать, тоже понятно. От чего надо освобождать сознание и психику, понятно.
Меня спросят: «А что делать, если процессы будут развиваться быстро?»
Отвечаю. Если процессы будут развиваться быстро, в тот момент, когда все начнет заваливаться и станет ясно, что это крах государства, силы, любящие страну, верные долгу и державности, должны столкнуться с теми силами, которые иноземцы мобилизуют для того, чтобы страну обрушить. Тогда, а не раньше. «Утром деньги, вечером стулья. Вечером стулья, утром деньги. Но деньги вперед».
Сначала нужно всячески способствовать тому, чтобы система гнила подольше, и надеяться даже, что она спасется от гниения, потому что все остальное есть авантюра. И при этом формировать субъект № 3.
Но если система все-таки начнет заваливаться, в этот момент есть только площадь. И на этой площади не должны стоять только сторонники окончательной ликвидации России. Не должно быть так.
Вот тут наступает момент истины. Тут, а не раньше. Это ключевой политический момент. Это и есть вопрос о том, надо ли лить воду или жечь огонь.
Тот, кто работает на обрушение системы, совершает историософский и политический грех и рушит все себе на голову. Площадь начинается только после того, как другие мобилизуют разрушительный потенциал, а система скажет: «Ребята, меня нет, я ушла, до свидания! Я очистила поле». Ах, очистила? Вот тогда давайте посмотрим — силы собирания державы или силы ее ликвидации окажутся мощнее в постсоветском обществе.
И никакого противоречия между первой задачей (с о — гласно которой надо строить элемент № 3) и второй задачей (согласно которой надо готовиться к тому, что, может быть, придется после обрушения системы противостоять окончательному концу страны) нет. Это двуединая задача.
И никакое нетерпение не должно помешать сделать основное: осмыслить до конца, в чем именно драгоценный клад, который дарован нам в шелухе самых разных вещей, накопленных в советский период. Создать мощное смысловое поле и человека, который способен в нем структурироваться в субъект. Организовать этот субъект. И дальше посмотреть на то, что происходит вокруг тебя…
И всему, что происходит вокруг тебя, не мешать надо, не пытаться его как можно быстрее уничтожить. Наоборот, помогать. Потому что оно это дополнительный каркас. Какой-то каркас над тем, что упадет тебе на голову и приведет к окончательному уничтожению твоей страны.
Есть люди, которые этого очень хотят. Есть люди, которые рассчитывают на ребячество, на то, что в очередной раз на арену истории выйдут глубоко невзрослые люди. Это не будут буржуа, которые сейчас всячески консервируют существующую ситуацию, которые охранительно говорят, что «всё в шоколаде». Это будут люди совершенно другого типа, мятущиеся, не знающие точно, чего хотят, и, может быть, даже желающие чего-нибудь хорошего. И о них очень точно сказал Фромм: