Со двора Палладьев вышел на улицу. Похоже, густобровый его ждал. Злость против него кипела давно, но оперативник ее глушил, занятый слежкой. Теперь, освободившись отдела…
Капитан подошел к парню и спросил:
— Говоришь, ты белый человек?
Парень лишь приоткрыл рот, намереваясь ответить. Опер не дал. Отлепил свои усы и засунул ему в рот. «Белый человек» закашлялся надолго, поскольку усы были из конского волоса.
Капитан по телефону доложил следователю о своей неудавшейся операции. Но Рябинина больше интересовало не где Любавина живет, а почему там живет. Палладьев изложил свою версию. Она боится ареста и живет у бойфренда.
— Капитан, я получил акт вскрытия. Смерть ребенка наступила в результате перекрытия дыхательных путей мягким предметом.
— Подушкой, — вставил Палладьев.
— Чистое убийство. Почему же она не скрывается, ходит на работу? А?
— Некуда ей скрыться, — неуверенно возразил капитан.
Версию он не обосновал, а другой версии у него не было. Сочинять их по такому примитивному делу не имело смысла. С точки зрения морали преступление дикое, но для криминалистов оно элементарно.
— Сергей Георгиевич, завтра я обойду дома того квартала и ее вычислю.
— А она сейчас нужна?
— Не въехал…
— Игорь, геометрию помнишь?
За «наружками», допросами, засадами и метаниями но городу опер забыл не только геометрию, но и арифметику. Следователь напомнил:
— Прямая — самый кратчайший путь между двумя точками.
— Имеете в виду сочинительницу анонимки?
— Именно: зачем охотнику петлять, коли зайца уже видать.
— Сергей Георгиевич, умная мысля приходит опосля. Через сорок минут Рита будет у вас…
Через час капитан ввел в кабинет следователя девушку с лицом, которое запоминалось. Рябинин попробовал его как-то обозначить — озорное лицо. С такими лицами серьезные анонимки не пишут. Сразу начинать официальный допрос не хотелось. Похоже, она к допросу тоже не расположена. Да и тема деликатная: любовь, беременность, роды. Палладьев исчез, воспользовавшись заминкой: он знал, что допрос следователь считал делом чуть ли не интимным и присутствия третьих лиц избегал.
— Рита, — начал Рябинин почти задушевно, — нужна твоя помощь.
— Какая? — удивилась она.
— Ты кроссворды разгадываешь?
— Иногда.
— Помоги мне вот с этим кроссвордом…
Рябинин положил перед ней на стол анонимку. Девушка всплеснула руками, словно попробовала от нее отмахнуться:
— Знала, что попадусь…
— Попалась, тогда кое-что объясни.
— Тут все сказано.
— Не все. Неужели не знала, что подруга забеременела, когда, от кого, ее планы и тому подобное?
— Мы с Любкой приезжие. Сперва делились, мечтали, объявления клеили…
— Какие объявления?
— Типа «хочу любить и быть любимой». Так Любка с циркачом познакомилась, который был знаменит тем, что без охраны входил в клетку с тигром. Но роман не сложился.
— Почему же?
— Как-то он в клетку вошел, но не вышел.
— Тигры съели?
— Расчленили.
Подобная экзотика Рябинина удивила. А разве новорожденный в мусорном бачке не экзотика, да криминальная? Рябинин усмехнулся: не экзотика, а элементарная дикость. И он чуть было не усмехнулся еще раз — над самим собой. Экзотика и преступность несовместимы, как цветок и кровь.
— Другие романы у нее были? — спросил Рябинин, удивившись собственным словам. Романы… Да не романы, а сексуальные детективы.
— На дискотеке познакомилась с итальянцем. Полгода общалась. Он замуж Любку брал, но она уперлась.
— Чего так?
— Из-за его фамилии.
— Дворянская?
— Как бы… У него фамилия Балдуччи.
— Ну и что?
— И ей стать Балдучиной?
Рябинин улыбнулся. Рита хохотнула синхронно. И следователь понял, отчего ее лицо показалось ему озорным. Носик вздернут, уголки губ вздернуты, да и прическа как-то вздернута, словно хотела взлететь вместе с хозяйкой.
— Рита, вы беседовали о замужестве… Что Люба думала о семье, о детях, о материнстве.
— Она говорила так: быть матерью — это круто.
Рябинин до сих пор не улавливал смыла понятия «круто».
Хорошо или плохо? Люба считала, что быть матерью не хорошо и не плохо, а круто. Прямо он спросил о другом, о главном:
— Рита, где она сейчас живет?
— Спрашивала, да Любка отмалчивается.
— А где, по-твоему, ее ребенок?
На лицо официантки легло выражение, словно ее обсчитали: раздраженно-обидчивое, переходящее в сомнение. Рябинин подсказал:
— Говори-говори.
— Любка купила модную сумку-багет, французские духи «Гипноз», мыло с кофеином, посещает шопинг-гламур…
— И что? — не понял следователь, особенно мыло с кофеином.
— Откуда у нее деньги?
— Рита, а откуда?
— Не продала ли она ребенка?
— Кому?
— Цыганам.
Слова официантки показались Рябинину еще более загадочными, чем мыло с кофеином. Она сбила его с логической колеи. И он спросил, о чем подумал, но озвучивать не намеревался:
— Рита, ты сегодня кофе с мылом не пила?
— Мыло с кофеином, — поправила она. — Я высказала свою гипотезу, может быть, невероятную.
Рябинин вздохнул. Может быть, женская дружба отличается от мужской? Сперва она сочинила анонимку, теперь обвиняет подругу в бесчеловечности:
— Рита, мы не изучаем невероятные гипотезы, а проверяем криминальные версии.
7Палладьев думал о следователе прокуратуры, который утверждает, что прямая есть самый краткий путь между двумя точками. В переложении на оперативный язык это значило: к чему нырять в глубину, если можно идти по дну? С чего начинается почти любое расследование? С обыска. Для официального обыска нужна санкция прокурора и суда. Но к чему обыск, когда достаточно осмотреть комнату в общежитии, где живут Любавина с Ритой.
Палладьев дождался конца рабочего дня и подъехал к «Гроту». Капитан опасался, что подруги выйдут вместе, но теперь, похоже, их дороги разошлись. Рита шла в общежитие, а Любавина в свое тайное место, которое опер упустил из-за какого-то алкаша.
Рита вышла из кафе и начала переходить проспект. Капитан путь ее пересек, едва не наехав.
— Спятил? — Рита остановилась.
— Не спятил, а хочу проводить. Садись, — капитан высунулся из машины.
Рита хихикнула, но села. Палладьев молчал, потому что лицо девушки сперва было злым, а потом расстроенным. Когда оно стало обиженным, он спросил:
— В общагу?
— Теперь милиция будет провожать меня ежедневно?
— Если тебе понравится.
— За мной следите?
— Рита, ты же знаешь, кто нас интересует.
Разговор не клеился. Официантка была напряжена и озиралась, словно ее похитили и она запоминала дорогу. Капитан иногда ронял малозначимые слова о погоде или ругательства в адрес нерасторопного пешехода. Впрочем, затевать беседу не имело смысла, поскольку общежитие находилось недалеко.
— Спасибо, капитан.
— Спасибо не булькает.
— А что булькает? — удивилась она намеку на спиртное.
— Рита, булькает, например, кофе, — объяснил он.
— Идемте…
Общежитских комнат он повидал. И эта однокомнатная квартирка на двоих представляла уютное девичье гнездышко.
Рита пошла на кухню делать кофе, предоставив ему возможность разглядывать…
На стенах фотографии киноартистов. Неполитые горшки с цветами. Кукла на телевизоре. Набор глиняных кувшинчиков. На полу коврики. На шкафу ракетки. И ни одной книги.
Любина кровать застелена с женской аккуратностью. Было видно, что ее давно не трогали. И капитан подумал: а что он хочет увидеть? Кровавые тряпки? Почему кровавые, если ребенок был задушен?
В изголовье Любиной кровати столик блестел от кипы глянцевых журналов. Капитан вытянул из нее рекламную газету. И пока Рита ставила чашки, он смотрел объявления годичной давности. Предлагалось все. «Щенки от немца». «Учу жить, посредникам не беспокоиться». «Парики». «Замшевые пиджаки, нет, не китайские». «Излечиваю от плоского красного лишая».
Но капитана заинтересовал интимный отдел — знакомства. Здесь были объявления похлеще красного плоского лишая. В глазах рябило. Но одну рекламку было не миновать. Потому что жирно обвели чем-то бордовым: не губной ли помадой? И кто обвел?
— Рита, рекламные газеты твои?
— Нет, Любка увлекалась.
Он еще пристальнее вгляделся в ярко-бордовый эллипс объявления. «Кандидат медицинских наук принимает женщин на дому по программе антибэби». И адрес с именем: Семен Андреевич. Аборты, но сказано деликатно. Следователь зовет их убийством, а это всего лишь антибэби. Не от кандидата ли медицинских наук бэби попадали в мусорные бачки?
Хозяйка комнаты с треском сорвала целлофан с пачки печенья. Этот звук капитан воспринял как сигнальную ракету. Он сунул газету в карман и сообщил:
Хозяйка комнаты с треском сорвала целлофан с пачки печенья. Этот звук капитан воспринял как сигнальную ракету. Он сунул газету в карман и сообщил:
— Рита, я пошел.
— А кофе? — не то удивилась, не то возмутилась она.
— Дела, погони, схватки, перестрелки.
— Вы же просили «не булькает»…
— Рита, что с мента взять…
Уже смеркалось, поэтому капитан спешил. Вваливаться в дом кандидата наук поздним вечером не хотелось. Его старенький «жигуленок» бежал резво, потому что Палладьев знал все объезды и возможные пробки. Через полчаса капитан поднялся на четвертый этаж и позвонил в квартиру.
— Кто? — глуховато отозвался мужской голос.
А кто? Назвать себя опером было преждевременно. Гражданин Палладьев? Сосед? Водопроводчик? Социальный опрос?
— Семен Андреевич, откройте, — понадеялся капитан на знание его имени.
— Нет, не открою.
— А если женщина рожает на лестнице?
Дверь открылась. Семен Андреевич убедился, что на лестнице никто не рожает. Капитан торопливо подставил ногу под дверь, чтобы она не закрылась. Но хозяин квартиры ловко пнул по кости. Знал кандидат медицинских наук строение человека. Оттеснив его плечом в глубь передней, капитан спросил, как рыкнул:
— Кандидат, трупики бэби куда девал? В мусорный бак, а?
Семен Андреевич замер и стал походить на лысую кошку в очках и подтяжках.
— Молодой человек, сейчас вызову милицию…
— А я не молодой человек, — сообщил капитан и предъявил удостоверение.
Оторопелость хозяина квартиры пропала, словно он начал оттаивать. Убедился, что перед ним не бандит, а представитель власти. И спросил увереннее:
— Капитан, и в чем дело?
Вместо ответа Палладьев вынул из кармана газету и показал объявление, словно ткнул его носом.
Семен Андреевич удивился:
— Ну и что. Это не абортмахерство, потому что у меня была официальная регистрация. И я уже год как прием женщин прекратил.
Палладьев ощутил, как информационная почва уходит из под его ног:
— Почему прекратили?
— Капитан, теперь политика направлена на размножение населения.
— Семен Андреевич, какой-нибудь учет женщин вели? — спросил Палладьев, зная, что его вопрос уже бессмыслен.
— Была книга записей, но все уничтожил.
— Кого-нибудь из клиенток запомнили? — бросил капитан еще бессмысленнее.
— В памяти все стерлось… Впрочем, одна всплывает, потому что ее имя совпало с фамилией.
— Люба Любавина? — не утерпел капитан.
— Да, официантка. Но от аборта отказалась и больше не пришла.
8На следующее утро Палладьев не встал, а вскочил. В нем еще бурлил вчерашний успех: он раскрыл преступление. И заодно избавился от противной и теперь ненужной работы, намеченной следователем: поездки к цыганам с наивным вопросом — не у них ли новорожденный? Капитан позвонил Рябинину, проинформировал о своем успехе и обещал доставить подозреваемую в прокуратуру к девяти утра.
В РУВД он не поехал, а перехватил Любавину на подходе к кафе. Она не удивилась: или не знала, куда ее везут, или в ней сработал комплекс вины.
Она вошла в кабинет следователя. С нескрываемой гордецой капитан сообщил:
— Сергей Георгиевич, задержанная доставлена.
— Задержанная… я? — удивилась Любавина.
— Ага, — подтвердил капитан, присаживаясь в сторонке.
— Тогда мне нужен адвокат? — потишевшим голосом спросила она.
Рябинин улыбнулся. Любавина ответила улыбкой вежливости. Капитану ничего не оставалось, как улыбнуться за компанию. Но улыбка следователя исчезла, словно повисла на его очках:
— Люба, адвокат — это защитник.
— Я знаю.
— А кто на тебя нападает? — Разница в возрасте позволяла ему обращаться на «ты».
— Вы же хотите меня допрашивать?
— Это всего лишь мои вопросы и твои ответы. И мы расстанемся. Если, конечно, скажешь правду.
— А не скажу, то арестуете?
— Люба, зачем же давать ложные показания? — удивился Рябинин.
Он рассматривал ее каким-то познавательным взглядом. Пряди светлых волос перекинуты со лба на щеки; у нее ребенок, причесаться не успевает. Впрочем, ходить кудлатым сейчас принято. Одежда держится свободно, видимо, похудела после родов. Большие глаза безрадостны: какая радость от вызова в прокуратуру. Веки припухли — скорее всего, от избытка в крови холестерина.
— Люба, ты делаешь плохо и мне, и себе. Родила, а где ребенок?
— Ничего не знаю.
— Вот видишь! Значит, мне придется выполнять кучу формальностей: допросы, очные ставки, экспертизы… Мне работа, а тебе позор.
— Какой позор?
— Да ведь я обязан расспрашивать официанток, девиц из общежития, знакомых, родственников…
Капитан, любивший виртуозные допросы Рябинина, сейчас ерзал недовольно. Ситуация прозрачна, как разведенный спирт. Доказательств навалом. Ребенка из роддома забрала… Где он? Предъяви, и следствию конец. А Рябинин заводил рака за камень.
— Люба, историческую литературу читаешь?
— Да.
— Расскажу один эпизод. В петровские времена детей, рожденных вне брака, называли «зазорными младенцами». То есть позорными. Мария Гамильтон родила и младенца убила. Адама знатная, из древних шотландских и датских родов. Петр Первый велел ее казнить путем отсечения головы.
— И что?
— Отсекли.
— К чему это говорите?
— К тому, что в мусорном бачке нашли убитого младенца.
— Выдумаете…
— Думаем, — громко вмешался капитан, который обычно этого не делал.
Следователю и капитану показалось, что ей плеснули в лицо жидкой малиновой краски. Заалели щеки, нос, лоб, и этот яркий цвет ушел куда-то выше, под русые волосы. Любавина вскочила и не то крикнула, не то подавилась каким-то тонким звуком:
— Едем!
9Они поднялись по лестнице. Странная процессия. Впереди девушка, потом легко шагающий молодой человек, последним — седоватый мужчина с громоздким портфелем. Не доставая ключей, Любавина нажала кнопку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, которая туг же куда-то делась.
Любавина размашисто повела рукой.
— Вот он.
— Кто? — не понял капитан.
— Кого вы ищете.
В глубине комнаты на диване шевелилось одеяльце и простынки. Рябинин не подошел. Его остановила мысль. Неужели на этой работе он закоснел до такой степени, что не верит ни словам матери, ни пеленкам. Видимо, подтверждая мысль следователя, ребенок гукнул. Рябинин улыбнулся:
— Капитан, ты гукаешь?
— Я так не умею.
Возможно, проблему с гуканием они бы обсудили, но звонок в дверь отвлек. Палладьев, бывший рядом, открыл и чуть было не захлопнул…
На пороге стоял «белый человек». Тот, который приставал на улице… Тот, которому Палладьев засунул в рот волосяную бороду… Выследил и явился…
От неадекватности ситуации капитан и сам сделался неадекватным. Он схватил парня за куртку и швырнул на косяк.
— Отпустите! — крикнула Люба, повисая на руке оперативника.
Капитан сделал шаг назад растерянно:
— Кто он?
— Это мой муж…
Ситуация из неадекватной сделалась бессмысленной. Если муж, то к чему прятать беременность и ребенка? Рябинин спросил угрюмо:
— Люба, шутишь?
Она молча протянула уже заготовленный документ — свидетельство о браке. Следователь показал его оперативнику, изрекая сурово:
— Люба, тогда какого черта?
«Какого черта» ответить она не успела, поскольку заплакал ребенок. Любавина к нему подошла. Капитан увязался за ней, ну и Рябинин пошел глянуть на того, из-за кого они потеряли столько времени. Рябинин поправил очки…
Ребенок болтал темными ручками и ножками.
— Негритенок, — с некоторым сомнением вымолвил капитан.
— Скорее, эфиопчик, — поправил Рябинин.
— Но ты же «белый человек»? — спросил капитан мужа, вспомнив и стычку.
— А я жену кормил шоколадом, — огрызнулся муж.
Незваные гости переглянулись — им тут делать было нечего.
Все стало на свои места, как в отлаженном механизме. Спросить, от кого родила? Теперь это не имело значения. Почему от темнокожего? Об этом не спрашивают. Спросить, почему скрывает ребенка? Не у каждой девушки хватит смелости явиться в общежитие с «зазорным младенцем», негритенком…
В машине капитан вздохнул:
— А убийство младенца из бачка пока не раскрыто. Мы только время потеряли.
— Я не потерял, — возразил Рябинин.
— Сергей Георгиевич, не уловил…
— Я увидел истинную любовь.
— Да, она влюбилась.
— Игорь, я не о ней, а о нем, о белом человеке.
Сергей Нагаев ГАЛС
Галс — движение судна относительно ветра или отрезок пути, который проходит парусное судно от одного поворота до другого при лавировке.