Пока Шерлок Холмс описывал подробности этого удивительного происшествия, мы, миновав запутанные улочки лондонского пригорода, выехали на открытое пространство. Дорога, по которой теперь поскрипывали колеса нашей двуколки, была обсажена невысокими кустами. Но к тому моменту, когда он закончил свой рассказ, мы уже проезжали между двумя небольшими деревеньками. В некоторых домах еще горел свет.
– Подъезжаем к Ли, – сказал мой попутчик. – Кстати, за время нашего короткого путешествия мы побывали в трех графствах: выехали из Мидлсекса, проехали по углу Суррея и въехали в Кент{69}. Видите между деревьев свет? Это «Кедры»; возле лампы сидит женщина, настороженный слух которой, я уверен, уже уловил стук копыт нашей лошади.
– Скажите, а почему вы ведете дело не с Бейкер-стрит, а переселились сюда? – поинтересовался я.
– Потому что есть много вопросов, которые нужно решать здесь. Милейшая миссис Сент-Клер предоставила в мое распоряжение две комнаты, так что вы сможете спокойно отдохнуть, я думаю, она будет только рада принять у себя моего коллегу и друга. Знаете, Ватсон, мне очень не хочется с ней разговаривать, пока у меня нет новостей о ее муже. Ну вот, приехали. Тпру!
Мы остановились перед большой виллой, стоящей чуть в глубине участка. К нам выбежал паренек, вероятно, помощник конюха, и принял лошадь. Выпрыгнув из двуколки, я пошел следом за Холмсом по извилистой посыпанной гравием дорожке, которая вела к дому. Но не успели мы подойти, как дверь распахнулась и на порог стремительно вышла миниатюрная женщина со светлыми волосами, одетая во что-то легкое, муслиновое, с пышной розовой шифоновой отделкой у шеи и на рукавах. Поток света из открытой двери четко обрисовывал ее фигуру, одна ее рука замерла на ручке, вторая застыла в воздухе. Женщина стояла на пороге, слегка наклонившись вперед, вытянув шею и взволнованно всматриваясь в мглу, слегка приоткрыв губы, – живое воплощение трепетного ожидания.
– Ну что? – вскрикнула она. – Что? – и тут, увидев, что к дому приближаются две фигуры, издала радостный крик, который перерос в горестный стон, когда рассмотрела, что Холмс покачал головой и пожал плечами.
– Хороших новостей нет?
– Никаких.
– А плохих?
– Тоже.
– И то слава Богу. Но входите, вы, наверное, устали. Ведь целый день на ногах.
– Это мой друг доктор Ватсон. Во многих моих делах он был незаменимым помощником. Мне посчастливилось его встретить, и он согласился помочь мне.
– Рада познакомиться. – Она тепло пожала мне руку. – Я думаю, вы нас извините за то, что мы не сможем принять вас как полагается. Вы же понимаете, это такой удар… И все так неожиданно…
– Сударыня, – успокоил ее я, – я человек бывалый и к комфорту не приучен. Вам незачем извиняться. Если я чем-то могу помочь вам или своему другу, я буду только счастлив.
– Мистер Шерлок Холмс, – сказала женщина, когда мы вошли в ярко освещенную столовую, где на столе стоял остывший ужин, – я хочу задать вам пару простых вопросов, на которые очень надеюсь получить простые ответы.
– Разумеется, сударыня.
– Не нужно щадить моих чувств. К истерии я не склонна и в обморок не упаду. Я просто хочу знать всю правду. Скажите, что вы думаете?
– О чем именно?
– Умоляю, будьте откровенны, как вы думаете, Невил жив? – Вопрос, похоже, смутил Холмса. – Только честно, прошу вас! – повторила она, не сводя глаз с моего друга, который опустился в плетеное кресло.
– Если честно, мадам, то нет.
– Вы полагаете, он мертв?
– Да.
– Его убили?
– Утверждать этого я не могу. Возможно.
– И когда это произошло?
– В понедельник.
– Тогда, мистер Холмс, может быть, вы мне объясните, каким образом сегодня я получила от него письмо?
Шерлок Холмс вскочил с кресла.
– Что? – вскричал он.
– Да-да, сегодня, – женщина, улыбаясь, подняла руку с конвертом.
– Могу я взглянуть?
– Конечно.
Он буквально выхватил у нее письмо, положил на стол, придвинул лампу и впился глазами в белый прямоугольник. Я тоже встал с кресла и подошел к столу. На дешевом конверте стоял штемпель Грейвсенда и сегодняшнее число. Вернее, вчерашнее, поскольку уже давно перевалило за полночь.
– Почерк грубый, – пробормотал Холмс. – Мадам, это писал не ваш муж.
– Да, но само письмо написано им.
– Тот, кто подписывал конверт, не знал вашего адреса. Он сначала написал ваше имя, а адрес дописал позже.
– Откуда вы знаете?
– Видите ли, чернила, которыми написано имя, совсем черные, то есть они высохли на бумаге сами по себе. Остальные надписи имеют более светлый оттенок, это значит, что по ним прошлись промокательной бумагой. Если бы и имя, и адрес были написаны одновременно и потом просушены промокашкой, они все были бы одинаково серые. Некто сначала написал на конверте ваше имя, а адрес добавил спустя какое-то время, это означает лишь одно: он его не знал. Это, конечно же, мелочи, но нет ничего важнее мелочей. Теперь посмотрим на само письмо. Ха! В конверт было еще что-то вложено.
– Да, кольцо. Его кольцо с печаткой.
– И вы уверены, что это почерк вашего мужа?
– Один из его почерков.
– Один из?..
– Таким почерком он пишет, когда спешит. Обычно у него совершенно другой почерк, но все же это его рука, я уверена.
– «Любимая, не переживай. Все будет хорошо. Произошла ужасная ошибка; чтобы ее исправить, может понадобиться какое-то время. Жди. НЕВИЛ». Написано карандашом на форзаце книги формата в восьмую долю листа. Бумага без водяных знаков. Хм! Отправлено сегодня из Грейвсенда человеком с грязным большим пальцем. Ха! Могу поспорить, что конверт заклеивал любитель жевательного табака. Стало быть, у вас, мадам, нет никаких сомнений, что это почерк вашего мужа?
– Ни малейших. Это письмо написал Невил.
– И послано оно было сегодня из Грейвсенда. Что ж, миссис Сент-Клер, тучи рассеиваются, хотя еще рано говорить, что опасность миновала.
– Но он жив, мистер Холмс!
– Если только это не искусный подлог, имеющий целью направить нас по ложному следу. Кольцо тоже ничего не доказывает. Его могли с него снять.
– Но это же его кольцо!
– Хорошо, хорошо! Но возможно, письмо было написано в понедельник, а отправили его только сейчас.
– Да, это возможно.
– Если это так, то много чего могло произойти за это время.
– О мистер Холмс, не отнимайте у меня надежды. Я уверена, с ним все в порядке. Мы с Невилом так близки, что я бы почувствовала, если бы с ним стряслась беда. В тот день, когда я видела его в последний раз, он порезался в спальне наверху, а я это почувствовала, хотя сама была в столовой. Я тут же бросилась к нему, он даже удивился. Неужели вы думаете, что мое сердце дрогнуло при такой мелочи, но не откликнулось на его смерть?
– Я слишком много видел в этой жизни и знаю, что порой женское чутье может быть важнее любых логических умозаключений. К тому же это письмо всецело подтверждает вашу правоту. Однако, если ваш супруг жив и в состоянии писать письма, почему же он не возвращается к вам?
– Этого я не знаю. Для меня это полнейшая загадка.
– А в понедельник, перед тем как расстаться, он вам ничего не говорил?
– Нет.
– И на Суондам-лейн вы его не ожидали увидеть?
– Совершенно не ожидала.
– Окно было открыто?
– Да.
– То есть он мог позвать вас?
– Мог.
– Он же, если я правильно понимаю, просто вскрикнул.
– Да.
– И вам показалось, что это был крик о помощи?
– Да, он махал руками.
– Но ведь он мог вскрикнуть от удивления. И руками мог всплеснуть от неожиданности, увидев вас.
– Это тоже возможно.
– Вам показалось, что его оттащили от окна?
– Он исчез так быстро.
– Может быть, он просто отскочил от окна. Рядом с ним вы никого не заметили?
– Нет, но этот ужасный калека признался, что был там, и ласкар находился внизу, у лестницы.
– Верно. Ваш муж был в своей обычной одежде?
– Без воротничка и галстука. Я точно помню, что увидела его голую шею.
– Он когда-нибудь раньше в разговорах упоминал Суондам-лейн?
– Никогда.
– А каких-нибудь признаков того, что он принимает опиум, вы не замечали?
– Нет.
– Благодарю вас, миссис Сент-Клер. Это те пункты, в которых я бы хотел быть абсолютно уверенным. Теперь мы поужинаем и отправимся спать, завтра нас ждет напряженный день.
Нам была отведена просторная, удобная комната с двумя кроватями. Беспокойный вечер меня порядком вымотал, поэтому я сразу лег. Но Шерлок Холмс мог несколько дней подряд обходиться без отдыха, если его ум занимала какая-то загадка. Он обдумывал и сопоставлял факты, рассматривал дело с разных точек зрения, выдвигал и отбрасывал различные версии, пока наконец не нащупывал ниточки, ведущие к решению головоломки, или не приходил к выводу, что имеющихся сведений недостаточно. Вскоре я понял, что мой друг собирается бодрствовать всю ночь. Он снял пиджак и жилетку, надел свободный синий халат и обошел всю комнату, собирая подушки с кровати, дивана и кресла. Их он разбросал по полу на восточный манер, уселся сверху, скрестив ноги, и выложил перед собой унцию трубочного табаку и коробок спичек. Я какое-то время смотрел на эту застывшую фигуру со старой бриаровой трубкой в зубах, окутанную клубами медленно поднимающегося к потолку голубого дыма. Он сидел молча и неподвижно, устремив отсутствующий взгляд куда-то вверх, и его бледное орлиное лицо озарялось робким светом лампы. Таким я видел его перед тем, как уснул, таким же застал его, когда он, неожиданно вскрикнув, разбудил меня на следующее утро, когда раннее летнее солнце уже наполнило ярким светом комнату. Трубка все так же торчала у него во рту, дым все так же поднимался к потолку, комната была полна плотного табачного тумана, исчезла только пачка табака, которая лежала перед ним вечером.
Нам была отведена просторная, удобная комната с двумя кроватями. Беспокойный вечер меня порядком вымотал, поэтому я сразу лег. Но Шерлок Холмс мог несколько дней подряд обходиться без отдыха, если его ум занимала какая-то загадка. Он обдумывал и сопоставлял факты, рассматривал дело с разных точек зрения, выдвигал и отбрасывал различные версии, пока наконец не нащупывал ниточки, ведущие к решению головоломки, или не приходил к выводу, что имеющихся сведений недостаточно. Вскоре я понял, что мой друг собирается бодрствовать всю ночь. Он снял пиджак и жилетку, надел свободный синий халат и обошел всю комнату, собирая подушки с кровати, дивана и кресла. Их он разбросал по полу на восточный манер, уселся сверху, скрестив ноги, и выложил перед собой унцию трубочного табаку и коробок спичек. Я какое-то время смотрел на эту застывшую фигуру со старой бриаровой трубкой в зубах, окутанную клубами медленно поднимающегося к потолку голубого дыма. Он сидел молча и неподвижно, устремив отсутствующий взгляд куда-то вверх, и его бледное орлиное лицо озарялось робким светом лампы. Таким я видел его перед тем, как уснул, таким же застал его, когда он, неожиданно вскрикнув, разбудил меня на следующее утро, когда раннее летнее солнце уже наполнило ярким светом комнату. Трубка все так же торчала у него во рту, дым все так же поднимался к потолку, комната была полна плотного табачного тумана, исчезла только пачка табака, которая лежала перед ним вечером.
– Проснулись, Ватсон? – спросил он.
– Да.
– Готовы с утра прокатиться?
– Конечно.
– Тогда одевайтесь. Все еще спят, но я знаю, где ночует конюх, так что наша двуколка будет скоро готова.
Глаза его блестели, он улыбался и вообще ни капли не походил на того мрачного мыслителя, которым был вчера. Одеваясь, я взглянул на часы. Неудивительно, что все еще спали: было двадцать пять минут пятого. Как только я застегнул последнюю пуговицу, вернулся Холмс и сообщил, что конюх уже впрягает лошадь.
– Хочу проверить одну свою теорию, – сказал он, натягивая ботинки. – Мне кажется, что вы, Ватсон, сейчас находитесь в обществе одного из величайших глупцов Европы. Мне бы следовало дать такого пинка, чтобы я летел отсюда до самого Чаринг-Кросса{70}. Но, по-моему, я нашел ключ, с помощью которого можно будет открыть тайны этого дела.
– И где же вы его нашли? – улыбнулся я.
– В ванной, – ответил он. – Да-да, в ванной, я не шучу, – добавил он, видя недоверие на моем лице. – Я только что оттуда. Ключик этот лежит у меня вот в этом саквояже. Едем, дружище, посмотрим, подойдет ли он к замку.
Стараясь ступать как можно тише, мы спустились по лестнице и вышли на залитый солнцем двор. На дороге нас уже дожидалась двуколка, заспанный конюх держал под уздцы лошадь. Мы вскочили в экипаж и быстро покатили по лондонской дороге. Мы обогнали несколько телег, везущих свежие овощи в столицу, но ряды вилл по обеим сторонам дороги были безжизненны и молчаливы, словно в каком-то городе-призраке.
– Некоторые особенности делают это дело поистине уникальным, – сказал Холмс, подстегивая лошадь. – Должен признаться, я был слеп, как крот, но все же лучше поумнеть поздно, чем никогда.
В окнах только начали появляться первые заспанные лица, когда мы въехали в Лондон с суррейской стороны. По Ватерлоо-бридж-роуд мы пересекли Темзу, потом по Веллингтон-стрит резво выехали на Бау-стрит. В полицейском участке Холмса прекрасно знали. Двое констеблей у двери отдали ему честь, затем один из них взял под уздцы лошадь, а второй провел нас внутрь.
– Кто сегодня дежурит? – спросил Холмс.
– Инспектор Бродстрит, сэр.
– А, Бродстрит, здравствуйте! – По облицованному каменными плитами коридору нам навстречу шел высокий крепкий мужчина в фуражке и мундире. – Бродстрит, мне нужно с вами поговорить.
– Конечно, мистер Холмс. Пройдите в мой кабинет.
Это была небольшая комнатка, напоминающая контору: на столе – огромная книга для записей, на стене – телефонный аппарат{71}. Инспектор сел за стол.
– Чем могу помочь, мистер Холмс?
– Меня интересует тот попрошайка, Бун… Который проходит по делу об исчезновении мистера Невила Сент-Клера из Ли.
– Мы решили оставить его у себя до окончания следствия.
– Да, я слышал. Он здесь или его куда-нибудь перевели?
– Здесь, сидит в камере.
– И как он себя ведет? Не шумит?
– Нет, затаился, как мышь. Но какой этот мерзавец грязный!
– Грязный?
– Не то слово! Мы еле заставили его руки помыть, но морда у него черная, как у трубочиста. Ну ничего, у нас заведено мыть заключенных, когда заканчивается следствие. Если бы вы его увидели, то согласились бы, что ему это просто необходимо.
– Мне бы очень хотелось на него взглянуть.
– В самом деле? Нет ничего проще. Прошу за мной. Чемоданчик можете оставить в кабинете.
– Нет, я возьму его с собой.
– Ну, как хотите. Прошу за мной. – Он провел нас по длинному проходу, открыл зарешеченную дверь в конце, спустился по винтовой лестнице, и мы оказались в коридоре с выбеленными стенами и рядами дверей по обеим сторонам.
– Он в третьей справа, – сообщил инспектор, направляясь к нужной камере. Он тихо открыл смотровое окошко и заглянул внутрь. – Вот он. Спит голубчик. Можете посмотреть.
Мы приникли к маленькой решетке. Заключенного было прекрасно видно, он крепко спал лицом к двери и дышал медленно и глубоко. Это был мужчина средней комплекции, одетый в подобающее его профессии тряпье, сквозь многочисленные дыры в куртке была видна яркая рубашка. Инспектор оказался прав: при взгляде на этого оборванца создавалось впечатление, что этот человек не мылся никогда в жизни, но даже въевшаяся в лицо грязь не могла скрыть его уродства. Широкий рубец шел от глаза до подбородка и приподнимал, выворачивая, одну сторону верхней губы, из-под которой хищно торчали три зуба. Лоб до самых глаз прикрывал клок огненно-рыжих волос.
– Красавец, не правда ли? – усмехнулся инспектор.
– Да, помыть его стоит, – заметил Холмс. – Кстати, я подумал об этом, когда собирался к вам, поэтому захватил с собой все, что нужно.
Он раскрыл саквояж и, к нашему удивлению, извлек из него огромную губку.
– Хе-хе, ну вы и шутник, – усмехнулся инспектор.
– А теперь, если вы тихонько откроете дверь, мы очень скоро придадим этому господину более благообразный вид.
– Что ж, почему бы и нет? – пожал плечами инспектор. – Своим видом он совсем не украшает камеру нашего управления, не так ли?
Он осторожно вставил ключ в замочную скважину, и мы бесшумно вошли. Заключенный пошевелился, но крепкий сон не отпустил его. Холмс наклонился к бадье с водой, смочил губку и резким движением дважды крест-накрест прошелся ею по лицу спящего.
– Позвольте представить! – громко воскликнул он. – Мистер Невил Сент-Клер из Ли.
Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Лицо под мокрой губкой словно отклеилось от головы мужчины, как кора от ствола дерева. Исчезла коричневая корка грязи! Исчез безобразный шрам, разделяющий пополам лицо, и вывернутая губа, которая придавала ему столь жуткий вид! Рывком были сдернуты спутанные рыжие волосы, и перед нами предстал бледный, благообразного вида мужчина с грустным лицом, черными волосами и гладкой кожей, который, приподняв голову, протер глаза и, ничего не понимая спросонья, стал оглядываться по сторонам. В следующую секунду он понял, что произошло, и, вскрикнув, уткнул лицо в подушку.
– Силы небесные! – поразился инспектор. – Это и вправду пропавший Сент-Клер! Я видел его фотографию.
Заключенный оторвался от подушки и повернулся к нам.
– Что ж, ладно, – промолвил он с видом человека, покорившегося судьбе. – Скажите, в чем меня обвиняют?
– В убийстве мистера Невила Сент… Э-э-э, да в этом вас обвинить нельзя. Разве что оформить как попытку самоубийства, – заулыбался инспектор. – Ну, скажу я вам, уже двадцать семь лет служу в полиции, но такого еще не видел!
– Если я мистер Невил Сент-Клер, то очевидно, никакого преступления не было и, следовательно, задерживать меня у вас никаких оснований нет.
– Было совершено не преступление, а допущена большая ошибка, – сказал Холмс. – Вам бы следовало доверять жене.
– Дело не в жене! Дело в детях! – застонал бывший нищий. – Господи! Я не мог допустить, чтобы они стыдились своего отца. Боже, какой позор! Что теперь делать?
Холмс сел рядом с ним на койку и похлопал по плечу.
– Если дело дойдет до суда, конечно же, избежать огласки не удастся, – сказал он. – Но, с другой стороны, если вы сможете убедить полицию, что обвинить вас, собственно, не в чем, не думаю, что подробности попадут в газеты. Инспектор Бродстрит, я уверен, запишет все, что вы можете рассказать, и предоставит материалы в соответствующую инстанцию. Дело будет закрыто.
– Господи, благослови вас! – с чувством воскликнул заключенный. – Я бы вытерпел заключение – да что там заключение, на казнь бы пошел, лишь бы не запятнать позором своих детей. Вы должны меня понять. Сейчас я все расскажу.