Поравнявшись с постом, лошадь остановилась. Сама, Костя не заметил, чтобы возница тянул за вожжи. Пожилой абориген что-то сказал, и один из молодых стянул с помоста торбу. Оттуда были извлечены цветастые платки (опять цыганщина), и всем приехавшим по очереди завязали глаза. Косте показалось, что процедура сия ребятам привычна, и это противоречило недавним речам Фертье, но кто знает – вдруг аборигенам приходится завязывать кому-нибудь глаза по другому поводу? Но так или иначе, платок держался крепко, не сползал, и Костя из-под него ничегошеньки не видел. Вероятнее всего, не смог бы даже отличить ночь ото дня, если бы потерялся во времени.
Пожилой абориген еще что-то добавил на незнакомом языке, вероятно, сурганском, и Фертье вполголоса перевел:
– Он говорит, чтобы никто не прикасался к повязкам, пока их не снимут.
«Больно надо», – раздраженно подумал Костя.
Вообще было обидно – вокруг секреты, а у тебя глаза завязаны.
Потом повозки вновь тронулись, и Костя какое-то время неловко колыхался в такт движению, вцепившись в борт, чтобы не свалиться набок. Но к счастью, вскоре повозки пошли ровнее, возница причмокнул, лошадь ускорилась.
Лишенный зрительной информации человек начинает иначе воспринимать время. Очень скоро Косте стало казаться, будто едут они невероятно долго, никак не меньше часа, хотя потом выяснилось: между надеванием повязок и их снятием прошло всего-то четырнадцать с половиной минут. Время засек Фертье, по своим карманным часам. Проделал он это втихомолку, но Костя все равно заметил. Правда, спросил не сразу, а лишь потом, когда вопрос никто, кроме Виорела, не мог услышать. Костя не особенно рассчитывал на ответ, но Фертье ответил, и, по-видимому, честно.
Когда с глаз сняли платки-повязки, оказалось, что повозки остановились в тесном-тесном ущелье, зажатые отвесными каменными стенами. В этом месте ущелья стены отстояли друг от друга на какие-то три с небольшим метра. В стороне, откуда приехали, ущелье просматривалось метров на тридцать – там, очевидно, был поворот. Во всяком случае, ничего, кроме очередной вздыбившейся ввысь кручи, Костя не разглядел. Аналогичная картина – закругляющаяся отвесная стена – наблюдалась и метрах в двадцати вперед от морды лошади. Вверху, в узенькой щели, голубела скупая полоска неба.
Парнишка-возница остался на месте, а все остальные, выстроившись гуськом, зашагали по ущелью дальше. Вел один из молодых аборигенов, держа ружье наперевес. Остальные трое шли в хвосте, пожилой – самым последним.
Костя подумал, что запряженная в повозки лошадь вряд ли сумеет в этом месте развернуться, слишком узко. Но лошадь нетрудно и распрячь, а повозки можно развернуть поодиночке, если оглобли задрать повыше к небу и поставить платформу по возможности вертикальнее.
Ущелье изгибалось еще пять раз, прежде чем ведущий паренек за очередным поворотом протиснулся плечом вперед в совсем уж узкую боковую щель. Эта трещина в камне проникала в глубь скалы метров на сорок – сорок пять, сосчитать было трудно, потому что шажки приходилось делать совсем маленькие, да и идти практически боком, приставными шагами, как в школе на физкультуре. А потом все оказались в округлой пещере размером со все тот же школьный спортзал, раз уж пошли такие аналогии, только потолок тут нависал над самыми макушками. В баскетбол или волейбол точно не поиграешь. Из щели, сквозь которую они протиснулись, пробивался скудный вечерний свет. Но у аборигенов все было схвачено крепко: каждый моментально добыл откуда-то лампу, очень похожую на керосинку, только пахли эти лампы не керосином, а чем-то другим, растительным. Должно быть, маслом.
Пока лампы разжигали, Костя успел поразмышлять о том, зачем с них заранее сняли повязки, зачем позволили увидеть эту самую щель, ведущую в пещеру, вне всяких сомнений, являющуюся главным секретом клана. Но потом представил, как бы их вели по извилистому ущелью и этому тесному лазу – незрячих, беспомощных, спотыкающихся на каждом шагу, бьющихся лбами в камень… Много бы времени потеряли. А так – проскочили быстренько, и весь сказ, тем более что в ущелье и смотреть-то особо некуда, кроме близких каменных стен.
Колонна перестроилась – ведущим и замыкающим остались прежние аборигены, а вот оставшиеся двое втиснулись в серединку, один ближе к голове, второй к хвосту. Зачем – и ежу понятно: чтобы фонари равномернее распределялись по колонне и каждый мог видеть, куда ступает, без риска вывихнуть ногу или вообще провалиться в какую-нибудь случайную дыру или колодец.
Из пещеры они вошли в рукав, достаточно широкий и высокий, чтобы идти по-человечески, а не по-крабьи, боком, и не чиркать макушкой по своду. Костя покосился на стены – они были неровные и ноздреватые, с многочисленными щелями и промоинами. В памяти моментально всплыло словечко «карстовые подземелья», хотя Костя никогда не был близок к спелеологам и в пещеры сроду не лазил.
Ход иногда вилял, но без резких поворотов, плавненько. Иногда приходилось пересекать пещеры-полости, размерами значительно уступающие первому залу, но все равно самые просторные из них легко могли бы посоперничать в кубатуре с комнатами стандартных многоэтажек. Самые маленькие – с кухнями в хрущобах.
Примерно через полчаса ход повел вниз. Чем дальше, тем круче, поэтому спустя какое-то время караван уже не столько шел, сколько спускался по лестнице, состоящей из грубо вырубленных в известняке ступеней. Под конец у лестницы появились даже деревянные перила, правда, только с одной стороны, а сама лестница изгибалась широким полукругом. Но Костя, да и остальные путники тоже (кроме аборигенов) смотрели вовсе не на лестницу, которая привела в очередную пещеру. Потому что эта пещера была не сухой – в ней плескалось озеро. Именно плескалось, по воде гуляла мелкая рябь, да и воздух отнюдь не казался затхлым и неподвижным – откуда-то ощутимо тянуло прохладным сквознячком.
– Красота какая! – прошептал Фертье, позабыв, видимо, о собственном наказе молчать.
Но озеро и впрямь было невероятно красивое, по крайней мере та его часть, которая освещалась светом фонарей.
Еще через минуту Костя и вовсе рот разинул от удивления.
Из темноты выплыла лодка и со скрежетом ткнулась форштевнем в пологий каменный берег. Не какая-нибудь жалкая шлюпка вроде той, на которой недавно довелось эвакуироваться с катера, – нет, это был солидный, метров, наверное, восьми-девяти баркас с высокими бортами и четырьмя парами весел. У него даже мачта с парусом имелась, правда, непропорционально низкая – всего в два человеческих роста от уровня воды – и сильно заваленная в корму.
Правил баркасом горбоносый абориген.
* * *Чего угодно ожидал Костя, но только не такого! Готов был к пешей прогулке по пещерам. Даже к подземной железной дороге морально был готов – от Центрума, мира паровозов и пограничников, всего можно ожидать. Но подземного мореплавания? Да, да, именно мореплавания – вода в пещерах была морская, соленая. Впрочем, об этом советник Фертье как раз предупреждал, мол, нефть разложилась от чумы, а пустоты в грунте заполнило море. При известной фантазии можно было даже представить себе какую-нибудь лодчонку для переправы через подземные озера. Но парусник и ветер под землей оказались сюрпризом для всех. Ветер дул ровно, без усилений и затуханий, словно где-то там, в тайных подземельях, работал исполинский вентилятор. Порода под горами напоминала гигантскую головку сыра – полостей и полузатопленных коридоров там было великое множество. Эти коридоры сходились, раздваивались, пересекались под всевозможными углами, втекали в пещеры, большие и не очень. При желании легко можно было вообразить себя внутри пострадавшего от половодья муравейника – с поправкой на размеры, конечно.
Парус на баркасе был самый примитивный, плоский, такой может пригодиться, только если ветер попутный, так что на обратном пути им не воспользуешься. Поэтому баркас имел также и весла. Правда, Костя не очень понимал, как ими пользоваться в узких ходах, а таких баркас преодолел немало. И ветер в узких ходах, кстати, только усиливался. Вероятно, аборигены хорошо знали этот подземный лабиринт и прокладывали соответствующий маршрут по нему. Костя ни разу не заметил, чтобы кормчий колебался при выборе коридора, даже если их было рядом несколько. Без сомнений правил в нужный и вид при этом имел скучающий. Возможно, тут имелись и течения, но проверить это Костя по понятным причинам не мог, а спрашивать, памятуя наказ Фертье, не осмелился.
Впрочем, небольшими лодчонками подземные мореходы все равно пользовались: Костя видел, как из узенького бокового хода выскользнула одна такая, длинная и тоже узенькая, как индейская пирога. Она была доверху нагружена темными продолговатыми тюками, а на корме сидел человек с единственным веслом и неторопливо греб. Но пожилой абориген что-то гортанно выкрикнул, и пирога тотчас юркнула назад и снова показалась, только когда баркас прошел мимо и отдалился настолько, что Косте удалось рассмотреть лишь трепещущий огонек масляной лампы рядом с гребцом.
Впрочем, небольшими лодчонками подземные мореходы все равно пользовались: Костя видел, как из узенького бокового хода выскользнула одна такая, длинная и тоже узенькая, как индейская пирога. Она была доверху нагружена темными продолговатыми тюками, а на корме сидел человек с единственным веслом и неторопливо греб. Но пожилой абориген что-то гортанно выкрикнул, и пирога тотчас юркнула назад и снова показалась, только когда баркас прошел мимо и отдалился настолько, что Косте удалось рассмотреть лишь трепещущий огонек масляной лампы рядом с гребцом.
Однако в целом плавание выдалось монотонным и однообразным, глядеть на медленно уползающие назад стены наскучило достаточно быстро. В пещерах и залах тоже ничего не рассмотришь: фонари выхватывали из темноты небольшое пространство вокруг баркаса, только и всего. И лишь иногда, когда откуда-то сверху, вероятно, через трещины в породе, лился слабый рассеянный свет, можно было понять, насколько велика или, наоборот, мала очередная пещера.
В результате Костя уснул, привалившись к покатому борту баркаса. А Виорел начал похрапывать еще раньше. Спали ли клондальцы – Костя знать не мог, потому что отключился надежно: от Виорела выехали вологодским вечером, двенадцать-четырнадцать часов назад. Стало быть, Костя не спал больше суток.
Очнулся он от легкого тычка под ребра.
Сначала Костя никак не мог сообразить, где он и почему так темно. Но потом увидел парус, баркас и сразу все вспомнил.
Баркас стоял, пришвартовавшись правым бортом к каменной стене, довольно высокой, метра четыре, а откуда-то сверху свешивалась обычная для Центрума веревочная лестница с деревянными поперечинами. Почти такую же Костя впервые увидел при посадке в поезд Тангол – Харитма, только там она была совсем коротенькой, в несколько ступеней, а тут куда длиннее. Кое-кто уже успел вскарабкаться наверх – сейчас начал подъем второй из аборигенов, повесив ружье на грудь стволом вниз. Пользовался он только одной рукой – во второй держал слабо покачивающуюся лампу, от чего тени на камнях и на воде шевелились, словно живые.
Костя повертел головой – Виорела рядом не было, стало быть, успел подняться.
– Лезь! – тихо скомандовал Фертье, когда взобравшийся абориген встал наверху на ноги и подсветил следующему – Косте.
Через полминуты Костя тоже был на нешироком, метра полтора, уступе, совершенно классическом: с одной стороны отвесная стена, с другой – обрыв, пусть и не особенно высокий. Чуть в стороне от лестницы звонко журчало: один из аборигенов мочился с высоты в воду, и Костя был склонен последовать его примеру. Как потом оказалось, не он один.
А потом все гуськом двинулись по уступу, причем не дальше по ходу баркаса, а назад, в сторону, откуда он прибыл. Но шли совсем недолго, вскоре свернули, и начался подъем по другой лестнице, тоже вырубленной в известняке. В целом она была похожа на ту, по которой спускались к воде в начале путешествия по подземельям, и точно так же постепенно теряла крутизну; в конце концов ступени вовсе пропали, а ход стал лишь самую малость наклонным. После этого шли еще минут пятнадцать, по практически прямой, без поворотов и изгибов, каменной кишке, а затем по команде остановились. Повторилась процедура завязывания глаз. Костя подумал, что его предположения насчет беспомощности незрячих ходоков не подтверждаются, однако с выводами поспешил: идти никуда больше не пришлось. Один из пацанов-аборигенов оглушительно, так что заложило уши, свистнул, и примерно через полминуты где-то рядом (причем вроде бы наверху) что-то глухо лязгнуло и загремело. Донеслись еще чьи-то голоса, тоже сверху. Некоторое время верхние аборигены что-то обсуждали с поводырями; Костя, естественно, не понимал ни слова, но по интонациям не похоже было, чтобы они препирались, скорее что-то деловито обсуждали.
Потом раздался непонятный скрип, а еще чуть позже – негромкий стук, словно вертикально стоящий деревянный или фанерный щит опрокинуло ветром, и он плашмя рухнул на асфальт. Костю взяли под локоток и куда-то повлекли. На очередном шаге он споткнулся – то ли о невысокую ступеньку, то ли о порог. Еще пару шагов – и его остановили, а руку, взяв за ладонь, ткнули в какую-то сетку, на ощупь – металлическую, наподобие рабицы. Костя в нее, конечно же, не замедлил вцепиться. Рядом стоял еще кто-то, слева. Секундой позже появился кто-то и справа – с ним Костя неловко столкнулся плечом.
Что-то скрипнуло, пожилой абориген протяжно вскрикнул (Костя узнал его по голосу), и пол под ногами внезапно вздрогнул, а затем и покачнулся. Костя вцепился в сетку и второй рукой тоже, и правильно сделал. Было полное ощущение, будто он стоит на качелях, только как следует раскачивать их никто не собирается, и они тихонько колеблются под весом Кости и всех, кто рядом.
«Лифт! – осенило в конце концов Костю. – Точнее, клеть вроде шахтерской! Платформа на тросах, а наверху – лебедки!»
До чего же трудно и неудобно, когда на глазах плотная повязка…
Подъем длился довольно долго, но сколько именно – Костя затруднился бы сказать. Когда клеть остановилась – это сразу стало понятно, – пришлось какое-то время просто постоять, а затем его вновь взяли за локоть и повели. Теперь Костя ступал осторожно – и чтобы вторично не споткнуться, и чтобы со ступеньки не сверзиться, буде таковая случится на пути. Дальше его заставили согнуться пополам, бесцеремонно пригнув голову ладонью, а потом за шкирку выпрямили; тот, кто его сюда привел, отпустил локоть, зато перехватили сразу двое других. Перехватили, приподняли, придержали, чтоб не свалился; Косте показалось, что ему помогли спрыгнуть с какого-то возвышения высотой примерно по пояс. Когда он оказался внизу, один из поводырей оставил его, второй потянул за собой. Прошли двадцать семь шагов, Костя нарочно сосчитал. Чужие руки взяли его правую ступню и поставили на что-то примерно на уровне колен; прежний поводырь его отпустил, а принял следующий, втащив наверх за руку. Новый никуда вести не стал, просто развернул и усадил, опять же рядом с кем-то – Костя почувствовал соседа свободным локтем. Через полминуты тем же манером усадили и с другой стороны кого-то, а затем почти сразу рядом, чуть впереди и правее Кости, коротко громыхнуло, словно дверь с размаху захлопнулась. Сосед слева нервно кашлянул.
Снаружи послышался залихватский возглас; заржала лошадь, а мир вздрогнул. Зацокали подковы по камню: карета (а что это еще могло быть?) тронулась.
Тряска на этот раз была нипочем: даже захоти Костя упасть – не получилось бы. Сидели плотно, плечо в плечо. Вообще долгое путешествие с периодическим завязыванием глаз уже начало утомлять – хотелось какого-нибудь разнообразия. Но сделать Костя ничего не мог, оставалось только терпеть. И в конце концов терпение было вознаграждено.
Карета остановилась; сразу стали лучше слышны наружные звуки. Простуженно орал петух, взблеивали овцы, а может быть – козы, Костя не был уверен, что отличит на слух. Переговаривались люди, но все это – далеко.
Впрочем, некоторые голоса приближались. Костя разобрал вопрос на клондальском:
– Привезли?
И ответ, тоже на клондальском, но с акцентом, похожим, кстати, на акцент самого Кости:
– Привезли! Забирай!
И беззаботный смех в довесок.
Кто-то бегом приблизился к карете и открыл двери.
– Вы здесь, господин Бернардино? Хвала Атормису! Эй, кто-нибудь, снимите с гостей повязки, жварги вас всех заешь! Шевелись давай, бандитская рожа!
Костя решил не ждать и содрал с глаз платок самостоятельно. С этим решением он несколько запоздал: из всех, кто сидел в карете, с повязкой оставался только Фертье, которого опять назвали другим именем. Сидел он слева от Кости. Справа нашелся Виорел, а напротив – трое из пяти подручных Фертье.
Карета была простецкая, не чета той, в которой Фертье забирал Костю и Виорела из охранки в Харитме. Никакой шикарной обивки, даже окон нет, только узкие смотровые щели в дверях. Спасибо, хоть на лавки какие-то шкуры наброшены, все ж мягче, чем на деревяшках.
В распахнутую дверь заглядывал краснощекий господин с пышными баками; в первый момент его лицо показалось Косте смутно знакомым, но потом Костя засомневался.
Господин с баками отстранился, вместо него в проеме возник один из молодых проводников. Он потянулся к валяющимся на дне кареты платкам; Костя немедленно отправил свой туда же. Фертье тоже освободился от повязки и теперь щурился на свет.
Проводник удовлетворенно сгреб тряпье в охапку и исчез. В карету вновь заглянул обладатель бакенбардов.
– Господин Бернардино! Прошу вас! Мой экипаж к вашим услугам!
Фертье выразительно поглядел на своих ребят. Двое тотчас выпрыгнули наружу, каким-то чудом не задев человека с баками.
– Держитесь поближе ко мне, – негромко предупредил Фертье Костю и Виорела, порывисто встал, пригнув, впрочем, голову, чтобы не удариться о потолок, и покинул карету.