— Так ты всю ночь здесь провела?
— Ага, — ответила Мари. — Яков Эрихович показал, что ему давать.
Я прижал ее к себе.
— Как ты еще на ногах держишься?
Сестра пихнулась локтем.
— Не говори со мной, как с маленькой. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я, между прочим, курсы медсестер окончила!
— Когда это?
— Год назад, когда еще хотели вновь войска посылать в Пруссию и Полонию.
— Не знал.
Сестра вздохнула.
— Здесь все какие-то встревоженные. Веселятся, а в глазах — пустота. Или страх. Но их прячут за улыбками. Некоторые напиваются, будто в последний раз. Меня не пускают в папино крыло, в библиотеку, Террийяр день ото дня мрачнее, мама смотрит на розы и отвечает невпопад. А еще ходят слухи, что режут высокие семьи. Папа пропал… — Мари всхлипнула. — Ты думаешь, у меня только свадьба в голове?
— Эх, Машка-букашка, — я поцеловал ее в лоб. — Ты стала совсем взрослая. Только тебе не идут круги под глазами.
— А сам-то? Лежал в своей комнатке как мертвец.
— Ладно. Репшин перевязку делал?
— Я делала. Рана плохо заживает.
— Ты знаешь, что доктор?..
— Да, — тихо ответила Мари.
— Все, — я подтолкнул ее к двери, — иди спать. Я посижу, повожусь с жилками. И еще…
Сестра обернулась, держась за ручку. Вид у нее был усталый.
— Нет, ничего, — улыбка мне далась через силу. — Все, иди.
Мари прикрыла дверь, и я подсел к Майтусу.
Смотреть кровью на него без содрогания было невозможно. С половины тела жилки были содраны и отмирали.
Без моего вмешательства кровник был не жилец. Только хватит ли сил у нас обоих? От объема работы, честно говоря, брала оторопь.
Я снял мундир. Вспомнился вдруг не Терст, вспомнился отец. Когда я в детстве сообщил ему, что не буду заниматься с кровью, потому что в тайном языке слишком много слов, и под каждое еще надо особым узором жилки складывать, он, хмыкнув, сказал: «Видишь большое — начинай с малого».
С малого и начнем.
Я взял кровника за запястье. Кровь под пальцем билась неровно, то замирала, то гнала в галоп, то едва постукивала сквозь кожу. Тише-тише, сказал я ей. Я здесь, я бьюсь рядом. Тук-тук, тук-тук. Давай вместе.
Я задал ритм, размеренный, чуть замедленный. Испарина выступила у Майтуса на лбу.
Теперь рисунок, абрис. Его еще называют краем человека. Там, в мире крови, дрожащие жилки кровника отчаянно и слепо тянулись к моим.
Я помог им схватиться.
Глупые, перепутанные, перепуганные жилки. Цепляйтесь, держитесь, сейчас мы будем сплетаться в жизнь.
По сантиметру я восстанавливал рисунок Майтусовой крови, копируя его с себя. Жилка к жилке, узелок к узелку. Как рубашку. Выше. Гуще.
— Ишмаа…
Поврежденную половину я пока не трогал, подступал, стягивал жилочные войска, напитывал их силой, строил живой заслон. Боязно что-то бросаться в бой. Неизвестно, потяну, не потяну.
Шумел дождь, то сильнее, то тише. Настырные капли от окна долетали до кровати, все до одной почему-то жгучие и соленые. Скатывались к губам. Или это пот, дорогой Бастель? Вам ли на дождь пенять?
Мой слуга все-таки выдержал страшный удар.
Жилки на подступах вязались с великим трудом, не «узнавали» языка, а прихваченные, так и норовили распасться. Приходилось вязать повторно, держа свой рисунок подпором. Круг крови светлый, круг крови темный.
Я выдохнул.
О-хо-хо, вижу большое.
Несколько минут я сидел без движения, жевал стянутую с тарелки сладковатую картофелину, смотрел, прикидывал.
Ох, много выжрала пустая кровь. Полрисунка, от пояса до шеи, надо создавать заново. Иначе тело скоро станет отмирать вглубь, сначала кожа, затем мышцы, кости, внутренние органы. Хорошо, Репшин процесс замедлил.
Кто-то потоптался у двери, но войти не решился, отступил, хотя я и не уловил, чтобы комнату проверили жилками.
Ладно. Куда ж без капли крови?
Безымянный Майтуса, указательный свой. Два укола. Красное в красное.
Когтистая боль поднялась от пальца по предплечью.
Рядом словно неодобрительно качнул головой Терст: рискуешь, Бастель. Я стиснул зубы. Нет выбора, господин учитель.
— Ишмаа гоэннин кэтэр…
Погасла, пропала комнатка, пропали дождевой шум, скрипы дома, дыхание, свет, тьма. Осталась только кровь.
И пустота впереди.
Ах-х-х! Меня было много, я тек, я шептал, я подчинялся несложному ритму, я завоевывал, я проникал в капилляры, сплетался и срастался, прихватывая себя слева и справа, сверху и снизу, я окружал, набрасывался и уничтожал пустоту. Р-рах! Ар-рах! — кровожадно рычал я. Круши и бей! Р-рах!
А позади меня, позади моих шеренг прекрасный, как благодать, восставал рисунок жизни, подрагивал, принимал форму и пробовал новыми жилками воздух.
Рану в Майтусовом плече я заплетал уже кое-как.
Обессиленного, меня вытолкнуло обратно в комнатку, накренило и кулем повалило на пол, но даже с пола было видно, как нездоровая желтизна исчезает с лица кровника и сменяется обычной бледностью.
Ну вот. Кажется, удачно.
Я с трудом поднялся, потрепал Майтуса по руке (спи, мой друг, спи) и заковылял к окну, чувствуя себя скверно пролитым кровью големом — все внутри вихляет и щелкает, в голове туман, ноги переступают сами по себе.
По мере моего приближения в окне, будто солнце, всплывала широкая, щербатая, до черных глаз заросшая соломенным волосом физиономия.
— Господин Кольваро? — спросила она, щурясь.
— Да, — ответил я.
— Прощения просим.
По бокам от физиономии проросли руки и с треском захваченной рубашки выдернули меня наружу.
Очень вовремя, теряя сознание, подумал я.
Глава 19
Очнулся я от легкого похлопывания по щеке.
— Просыпайтесь, Бастель, просыпайтесь. Уж позвольте мне так вас называть — Бастель. Несколько фамильярно, конечно, и не по существу. Но таковы обстоятельства.
Голос был мягкий, вкрадчивый. Пересыпчатый, будто земля на краю могильной ямы.
Я открыл глаза. Напротив меня, в широком каретном салоне, обитом черным бархатом, под светом двух боковых ламп сидел Диего Гебриз.
Он был в серых узких брюках, белоснежной сорочке и узком, обтягивающем его сухую фигуру сюртуке. Расслабленно облокотившись на мягкий валик, он смотрел на меня с интересом, водянистые глаза на вытянутом бледном лице почти не моргали.
От позы его веяло обманчивой негой, но я видел, как в бархатной тьме хищно посверкивают жилки.
— Терст все же парадоксален, — улыбнулся Гебриз. — Он подбирает себе очень неординарных учеников. Что вас, что Тимакова. Мне, например, было удивительно, когда он включил Тимакова в охрану государя-императора. Знаете, почему?
— Тимаков не любит высокие фамилии, — хмуро произнес я.
— Именно! — обрадовался Диего. — Тем не менее…
Он пожал плечами, словно говоря: ну, это Терст.
— Зачем меня было выдергивать из окна? — спросил я.
— Видите ли, Бастель, я здесь инкогнито, и дальше хочу оставаться инкогнито. Прошу вас, — повысил голос Гебриз, когда я потянулся к шелковой шторке, — не выглядывать из окна. Карета стоит за домом, там, где второй выезд, холмик и две минуты пешком… Вы, извините, совсем себя не бережете, так что я просто воспользовался представившимся случаем. И не могу сказать, что я долго этого случая ждал.
Он улыбнулся снова.
В пальцах его появилась тонкая сигарета. Приподняв колпак одной из ламп, Гебриз прикурил, втянул и выдохнул дым, помахал ладонью, рассеивая сизые завитки.
— Вы не против?
— Что вам надо? — спросил я.
Диего сощурился.
— Я думаю, вы находитесь в предубеждении на мой счет.
— Всего лишь.
Гебриз покивал.
— Я бы мог убить вас прямо сейчас. Лечение слуги сыграло с вами дурную шутку.
— И?
— Это лишнее доказательство того, что мне этого не нужно.
— Вы знаете, что на все семьи, кроме вашей, совершены нападения?
— Знаю, — Гебриз усмехнулся. — Вы поверите, если я скажу, что тоже в некотором недоумении? С другой стороны, разве мне известно, что будет впереди?
— То есть…
— То есть, — перебил он меня, — я сейчас держу при себе маленькую армию. Во дворце, в деревне, в Ганаване. И приехав сюда, пошел на немалый риск. До меня в некоторой степени довели, кто противостоит фамилиям.
— Зачем же вы здесь? — спросил я.
Гебриз шевельнулся, меняя позу.
Сигарета легла в маленькую серебряную пепельницу.
— Есть три причины, — сказал Диего. Склонив лысую голову набок, он долго смотрел в черную шторку. Я даже подумал, что он видит что-то за ней. — Первое: не присылайте больше никого. С этого дня Гебризы становятся недоступны даже для государя-императора. Учитывая нашу эксцентричность, никто ничего экстремального в этом не увидит. Второе…
— Погодите, — сказал я. — Кого я присылал?
— Погодите, — сказал я. — Кого я присылал?
— Офицера с подручным. Достаточно въедливый тип. При нем были бумаги от Тайной службы. Серебристо-кремового окраса.
Я вздрогнул.
— Егор-Огол Муханов?
— Имена не запоминаю, — поморщился Гебриз. — Кажется, да. Штабс-капитан.
— Вы его не?..
— Зачем? — приподнял брови Диего. — Ах, да! — фыркнул он. — Вы же в предубеждении! Ничего я с вашим штабсом не сделал. Но перенаправил.
— Куда?
Гебриз сцепил руки на груди.
— К одному своему человечку. Тоже въедливому. Не бойтесь, и он не собирается его убивать. Так вот, второй причиной…
Карета дернулась, скрипнули колеса.
Гебриз замолчал, послушал, как снаружи вполголоса успокаивают лошадей, и продолжил:
— …было знакомство с вами, Бастель. Бастель, Терстово создание. К тому же я подумал, что нам неплохо бы поговорить друг с другом. Возможно, у вас есть ко мне вопросы.
— Какие?
— Это зависит от вашего ума.
— Хорошо, — сказал я, разглядывая, как Гебриз поворачивает в тонких пальцах пепельницу. — Правда ли, что способностью Гебризов является память крови?
— Одной из. Правда.
— Вы можете мне разрешить воспользоваться ей?
Диего вскинул подбородок.
— Зачем?
— То, с чем мы боремся, может иметь разгадку в прошлом.
Гебриз хмыкнул.
— Вы о «пустой» крови? Здесь я вас, увы, разочарую. Нашей фамильной памяти около трехсот лет. В этом промежутке ничего похожего не было.
— А раньше? — спросил я.
— Разве вы не знаете, что экселенц-император Волоер уничтожил все документы ранней эпохи и вычистил кровь великих семей?
— Зачем? — растерялся я.
— Зачем… — пробормотал Гебриз. — Судя по всему, тогда был большой мятеж. Могу вам сказать, что по дошедшим отуда отголоскам, обрывкам и устным пересказам империя, кажется, была на грани краха.
— И кто же?..
Мой собеседник рассмеялся.
— О, Ночь Падения, вы казались мне умнее.
Я зажмурился. Неужели?
— В том мятеже участвовала семья Гебриз?
— В яблочко. И это третья причина почему я беседую с вами. Видите ли, Бастель, с той поры каждые полгода семья Гебриз доносит свою кровь государю. Как вы понимаете, на предмет чистоты помыслов и отсутствия поползновений. Это повелось триста лет назад и высочайшего повеления об отмене пока не было. Поэтому подозревать меня в плетении интриг и далеко идущих планов, мне думается, бессмысленно. Я весь как на ладони. Последнюю «клемансину» отдал два месяца назад.
— Кому?
— Ну что вы! Неужели я доверюсь какому-либо курьеру? Я сдаю кровь сам, в хранилище гематологического университета. Правда, не знаю, как буду сдавать в следующий раз. Бастель, вы разберетесь с этим делом за четыре месяца?
Так, подумал я, холодея.
Гебризам, может быть, вовсе и не надо беречься. Если склянка с «пустой» кровью, по словам Йозефа, ходила в Ганаване, то ее владелец…
— Кто знает о регулярной сдаче? — спросил я.
Диего подобрался от моих слов.
— Кроме домашних, никто.
— Университетские?
— Профессор Стефан Ульфсон. Но за него я ручаюсь.
— Почему?
Гебриз посмотрел на меня с хитрецой.
— Догадайтесь.
— Он ваш кровник?
— Близко. Он мой брат, двоюродный.
— Лаборанты? Приближенные государя? Терст?
— Лаборанты — нет. Стефан все делает в одиночку, а потом запирает «клемансину» в хранилище, ящичек с секретом, заговорен, кровь просто так не выявить, даже если кому-то вдруг взбредет в неразумную голову пробежаться поисковыми жилками. Из приближенных государя о сдаче крови знает, наверное, только его секретарь, Хвостов Александр Горович, но тут тоже мимо — он точно кровник. А насчет вашего учителя решать уж придется вам. Еще вопросы? Ваше время выходит, Бастель.
Я кивнул.
— Хорошо. Почему семья Гебриз покинула Южный Удел?
Глаза Гебриза вспыхнули.
— Глубоко копаете, осторожнее.
— Что там произошло?
Диего передернул плечами, лицо его исказилось, отчетливо хрустнули шейные позвонки.
— Сударь, выйдите из кареты вон! — прошипел он.
Тонкие пальцы порывисто нажали на рычаг, дверца кареты распахнулась, в черное бархатное нутро хлынул свежий влажный воздух.
Дождь, пока я был без сознания, оказывается, кончился.
— Как знаете, — сказал я. — До свидания.
— Погодите, — остановил меня Гебриз, едва я сошел со ступеньки на землю.
Несколько секунд он глядел из кареты в пустоту над моим плечом.
— Я не знаю, — произнес он наконец. — Вы слышите, Бастель, я не знаю! И никто уже не считает Ассамею своей. Бешеный старик, — сказал он тише, — что-то знал об этом.
— Кто?
— Ритольди.
— Ритольди убит.
— И ночь с ним. Я не любил его. Как-то он сказал мне, что пока он сидит в министерстве, Ассамея не увидит ни одной военной кампании. И будто бы это тоже тянется от самого Волоера. Нам, Гебризам, как подачку, выделили часть Сибирского края…
Он скривился, затем лицо его выправилось, он буркнул: «Прощайте» и захлопнул дверцу.
— Вы бы это, в сторонку отошли, господин хороший, — сказал мне, забираясь на козлы, светловолосый мужичок со знакомой физиономией.
Еще двое молодцов запрыгнули на каретный задник.
Рисунок жилок у всех троих был одинаков — густое, красно-черное плетение. Все они были кровниками.
Я отступил.
— Бывайте, — проронил мужичок с козел, гикнул, свистнул, и запряженная цугом четверка с места взяла рысью.
По тропке я поднялся на холмик и встал там, наблюдая дом, распахнутое окно в комнату Майтуса, решетчатую ограду с узкой калиткой и двух постовых в мокрых накидках, вяло прохаживающихся по песку.
Легкий ветер прилепил рубашку к спине.
Мы, наверное, действительно вырождаемся, в ознобе подумалось мне вдруг. Что сделалось с «бешеным Грампом»? Что сделалось с мрачным и язвительно-ядовитым Гебризом? Что сделалось с государем?
Где их сила?
Раздавленный, растерявший куда-то всю свою твердость Ритольди плачется о внуке. Гебриз жалеет об Ассамее. Государь обморочно шепчет про кровь. Все прячутся, все в движении, все ищут спасения.
И это великие семьи, Ночь Падения и гуафр!
Может быть, подумал я, появление «пустой» крови — закономерный процесс? В смысле, исторически-закономерный? Достаточно червоточины, незаметного изъяна в империи, и механизм запущен. Растет слабость высоких фамилий и одновременно зреет сила, намеренная прийти на этой слабости к власти.
Не так ли было и при Волоере?
Я вздохнул и стал спускаться к дому. Что делать мне? Не юркнешь под камень маленькой бирюзовой ящеркой.
Жалко, я пока еще ничего не соображаю.
Нет, конечно, Кольваро — защитники. Понять бы от кого? И отец… Что он знал о «пустокровниках»? Почему вызвал меня письмом, зная, что его «немедленно» в лучшем случае уложится в неделю, а в худшем…
Возможно, он думал, как Гебризы, собрать всю чистую кровь в поместье, запереться и переждать. Надо бы расспросить дядю Мувена.
Но тогда отец что, поддался общей слабости?
А ведь он был специалист по южным землям. И карты собирал, и свитки, получается, пропущенные Волоером. Ах, как сейчас пригодилась бы его светлая голова!
— Господин Кольваро! Как вы это… незаметно, — выпучил глаза постовой, широкоплечий, рябой парень.
Я прикрыл за собой скрипучую калитку.
— Что ж вы, братцы? Вас кровью застят, а вы?
— Так мы не отходили никуда, — побледнел второй, будто в противовес первому — щуплый и гладколицый. — Оно, может, дождь?
— Дождь.
Я рассмотрел их простые, безыскусно-серые жилки и махнул рукой.
О чем Лопатин думает? Бутафория, а не пост. Людей запросто мимо выносят. Или здесь какой-то расчет?
Нет, благодати я Лопатину за такое напихаю.
Под взглядами постовых я пересек дорожки и прямиком по газону, через мокрые кусты направился к не по своей воле покинутому окну. Подпрыгнул, схватился за подоконник, подтянулся и залез внутрь.
— Браво, — раздался голос Терста.
Мое начальство сидело у постели, приложив ко лбу спящего кровника тыльную сторону ладони. Короткое пальто, шарф, лаковые туфли.
— Вы вернулись? — спросил я.
— А мы никуда не уезжали, — убирая руку, улыбнулся цехинский божок. — Очень недурно, кстати, сплетено. Кажется, вы сейчас общались с Диего Гебризом?
— Общался.
Наклонившись, я отряхнул штанины.
— Он очень сдал, не так ли?
— Это вы устроили нашу встречу?
— Способствовал, — наклонил бритую голову Терст. — Он рассказал вам о своей обязанности?
— Да, — я прихватил стул от туалетного столика в углу и сел напротив полковника. — Это снимает с него подозрения.
— Снимать-то как бы и снимает. — Огюм Терст достал из кармана пальто сложенные вчетверо газетные листки и передал мне. — Третья страница, раздел «Происшествия».