Хильди презирала сентиментальные глупости. Она не сдержалась и сказала:
— Не понимаю, почему ты так ломаешься. Он ведь даже на тебя не взглянул. И я готова держать пари, что он в два раза более жестокий, чем твой отец. Взгляд у него еще подлее.
Ирана разрыдалась. Хильди со смехом отправилась в первое в этом году плавание на «Дороге ветров». Но Ирана в слезах пошла к кузине Харилле и рассказала ей, какой гадкой была Хильди.
— Она так сказала, да? — отозвалась Харилла. — Ладно же. Пора дать Леди Гордячке урок. Пошли со мной к дедушке. Готова спорить, что он не знает о ее плаваниях.
Хадд не знал. Он и так был в отвратительном настроении, потому что сильно поругался с графом Хендой. А появление корабля с Севера напомнило ему, насколько важен его союз с лордом Святых островов. Мысль о том, что в эту минуту драгоценный союз может утонуть из-за внезапно налетевшего шквала, совершенно вывела его из себя. Он так разозлился, что Харилла почти пожалела о том, что пошла к нему. Она получила оплеуху, словно сама была виновата. Потом к графу вызвали Нависа. Хадд добрых полчаса отчитывал его. А когда вернулась Хильди, ей устроили самую страшную выволочку в жизни. Ей категорически запретили снова выходить в море, на любой яхте или лодке.
В течение следующих трех дней Йинен даже подходить к Хильди боялся. Она стащила у своей тетки меховой ковер и, завернувшись в него, сидела на крыше дворца, глядя на прекрасное манящее море с полосами серого, сине-зеленого и желтого — там, где пролегали песчаные отмели. Она была так зла, что даже плакать не могла. «Это — просто союз. Я ему совершенно безразлична», — думала она. А потом, спустя два дня, она вспомнила, что сможет плавать по морю, как только окажется на Святых островах. «Хотела бы я уехать туда прямо сейчас, — думала она. — Подальше от этого ужасного, жестокого места». Остаток дня она провела, делая чудесный рисунок с изображением «Дороги ветров». Когда он был закончен, она аккуратно разрезала его пополам и надписала на одной половине «Йинен», а на другой — «Хильдрида». А потом она зачеркнула «Хильдрида» и на этой половине тоже написала «Йинен». После этого она спустилась с крыши и вручила обе половинки Йинену.
— Держи. Теперь она вся твоя.
Йинен сидел и держал обе половинки рисунка. Он был рад — но все-таки это было несправедливо. Хильди пришлось дорого заплатить за то, что она важная персона. Йинен подумал, что этой осенью он хотя бы станет достаточно взрослым, чтобы участвовать в Морском фестивале. Он пообещал себе, что умрет, но даст деду по носу трещоткой. Хадд, как никто, заслужил такое. А потом он вспомнил о сыновьях графа Ханнарта и подумал: «Хорошо бы, чтоб дядя Харчад тоже принял участие в шествии. Ему достанется хорошая плюха!»
А в Холанде все по-прежнему говорили о северянах. Мильда сказала, что нехорошо было их вешать, они ведь просто хотели укрыться от шторма. Хобин ответил, что иного и нельзя было ждать. Митт постепенно забыл о своих смешанных чувствах. Со временем он все более отчетливо вспоминал, что северяне шаркали ногами, как все арестованные. Он решил, что это что-то значит, если тирания Холанда может заставить свободных людей Севера выглядеть такими жалкими. По правде говоря, он немного презирал северян за это.
Большинство горожан жалели казненных. В то лето графа стали ненавидеть еще больше, чем прежде. А потом прошел слух о том, что северяне одержали победу над Югом в большом сражении и закрыли последний перевал через разделявшие Северный и Южный Дейлмарк горы. После этого даже те, кто был на стороне Хадда, стали винить его во всем. Он привел их к позорному поражению, ни за что ни про что повесив двадцать человек.
— Отлично, — сказал Сириоль. — Дела складываются в нашу пользу.
Все лето вольные холандцы вновь разрабатывали планы. Помимо прочего, Митт и Мильда вдруг сообразили, что никто не должен увидеть связи между Хобином и Миттом, когда Митт бросит свою бомбу. Если только дать шпионам Харчада хоть крошечный повод — Хобина повесят, сказал Митт. Но Митт был уверен, что сможет лгать достаточно убедительно, чтобы на Хобине это не отразилось.
— Я много лет тренировался врать, — сказал он. — Удивительно даже, что я еще до сих пор не забыл, как говорить правду. Но сам-то Хобин не будет лезть на рожон?
В этом и была вся загвоздка. Хобин редко ходил смотреть на фестиваль. Однако если ему вдруг взбредет на ум пойти и он увидит, как Митта хватают солдаты, он вполне способен сдаться вместе с Миттом и все испортить.
— Очень уж он честный, вот в чем беда, — заметил Митт.
Митт пришел посоветоваться к вольным холандцам. Они начали думать вместе. И придумали. Хам, которому всегда нравился Хобин, завязал с ним настоящую дружбу. Они все лето вдвоем ходили на прогулки по Флейту. Хам действовал неожиданно хитроумно. Он постепенно приучал Хобина ко все более долгим прогулкам. К концу лета приятели проводили на пустошах весь день, ужинали на каком-нибудь постоялом дворе и возвращались в Холанд уже затемно.
— Вот видишь? — сказал Хам Митту, медленно и широко ухмыляясь.— А в день фестиваля мы пойдем до Высокой мельницы, это в двадцати с лишним милях, и нас там будут видеть. Я позабочусь о том, чтобы владелец постоялого двора мог поклясться, что мы там были.
А потом, к великой досаде Митта, в дело вмешалось другое общество борцов за свободу. Оно назвалось «Руки, протянутые на Север». Оно прикрепило объявления к воротам дворца и к баракам, где корявым почерком и еще более корявым языком обещалось убить Хадда во время Морского фестиваля. «И исчо стоко ваших, скоко получица».
— Ну, все! — сказал Митт, как только услышал об этом.
Мильда снова разбила все яйца — и в придачу еще кувшин с молоком, и они с Миттом схватили по малышке и побежали к Сириолю.
— Что нам делать? — спросил Митт. — Теперь весь город будет кишеть шпионами и солдатами. И вообще, кто они, эти «Руки, протянутые на Север»?
— Я их не знаю, — ответил Сириоль. — Это плохо. Граф может отменить празднование.
— Пусть даже и не думает! — воскликнула Мильда. — Я столько лет готовила Митта к этому! И если нам придется ждать еще год, то костюм на него не налезет.
Сириоль думал — как всегда, неспешно.
— Если дворец решит не выходить на процессию, то слухи об этом до нас дойдут быстро. А тем временем надо постараться посеять немного паники. Ходите и говорите, что отмена фестиваля будет для Холанда очень дурным предзнаменованием, и все такое прочее.
И вольные холандцы роняли словечко тут, словечко там. Большинство из них ограничивались только намеками на дурные приметы. Но Митт чувствовал, что не может оставить все на волю случая. Всякий раз, когда Хобина поблизости не было, Митт страстно шептал всем, кто оказывался в мастерской, о наводнениях, пожарах, голоде и чуме.
— И это еще самое меньшее, что будет, если старый Хадд побоится устроить фестиваль, — заключал он и строил страшные рожи, намекая на множество других, не поддающихся описанию несчастий.
Когда Мильда ходила за покупками, то говорила о том же.
Спустя четыре дня этот слух вернули Митту инспекторы, пришедшие со своим еженедельным визитом.
— Слышали, что говорят? — сказал один из них. — Говорят, что если Хадд отменит фестиваль, то море поднимется и выплюнет на Холанд чудовищ! И еще кучу всяких небылиц рассказывают...
— Да, — поддержал его второй. — Чудовищ с лошадиными головами и рогами, как у быков. Я хочу сказать — конечно, это смешно, Хобин, но приходится признать: когда люди услышат, что фестиваль в этом году все-таки состоится, в городе станет намного спокойнее.
Когда они ушли, Хобин еще долго смеялся.
— Чудовища! — говорил он. — Не вздумай слушать такие глупости, Митт.
— Не беспокойся! — откликнулся Митт. В душе он был удивлен тем, как разрослись эти слухи.
На следующий день Хадд объявил, что фестиваль будет проходить как обычно. Граф не был трусом. И дураком он тоже не был. Известия, которые приносили соглядатаи Харчада, ясно показывали, насколько сильно его ненавидят в Холанде. Он понимал, что отмена праздника может вызвать волнения. И он не стал его отменять. Однако он запретил всем своим внукам принимать участие в шествии. В этот год процессия должна была состоять из слуг, торговцев и их сыновей — из тех, кого можно не принимать в расчет.
Эта новость стала для Йинена большим ударом. Он уже много месяцев предвкушал фестиваль. Он рассчитывал на то, что ударит Хадда трещоткой. Он представлял себе, как будет вращать трещотку прямо под длинным крючковатым носом деда, все ближе и ближе — и наконец бам! А теперь... Йинена ничуть не утешило позволение пойти на пир, который будет потом. А последней каплей стало известие о том, что его отец участвовать в шествии будет. Харл был рад остаться во дворце, где ему ничего не грозило. Но кому-то из родственников графа надо было нести Либби Бражку, и Хадд выбрал Нависа. Навис был его самым ненужным сыном. И потом, Хадду Навис не слишком нравился.
— Это нечестно! — сказал разочарованный Йинен Хильди. — Почему отцу позволено участвовать в процессии, а мне — нет?
— Теперь ты знаешь, что чувствую я, — без всякого сочувствия ответила Хильди.
Девочкам вообще никогда не разрешали участвовать в шествии.
Когда эти известия окольными путями дошли до вольных холандцев, Сириоль обрадовался.
— Меньше шансов на то, что нашего Митта узнают, — сказал он.
Другие меры безопасности вызвали у заговорщиков больше беспокойства. За неделю до фестиваля всем шаландам было приказано перейти в дальнюю часть гавани. Сириолю пришлось ставить «Цветок Холанда» к самому дальнему причалу бок о бок с шестью другими суденышками, которые бились и терлись друг о друга. Он раздраженно ворчал. И он заворчал еще сильнее, когда в последние два дня перед праздником лодкам вообще запретили выходить из гавани и входить в нее, а каждые несколько часов солдаты их обыскивали. В это же время Харчад распорядился снести все жилые дома вдоль берега, где расчистили большое пространство, засыпанное мелкими обломками. Это было уже серьезнее. Улица, на которой Митту предстояло присоединиться к процессии, исчезла. Им поспешно пришлось выбрать другую улицу, дальше от берега. Мильда с Миттом были в бешенстве. Ведь когда-то они жили в одном из снесенных домов!
— Столько домов снесено — и только для того, чтобы его мерзкий старый папаша остался цел! — воскликнул Митт.
— Их следовало бы снести уже давно,— отозвался Хобин. — Там были сплошные клопы и крысы.
— Но бедняг, что там жили, выгнали на улицу! — запротестовала Мильда.
— На улице и то чище, — заявил Хобин. Он причесывался, готовясь уйти на собрание гильдии оружейников.— И вообще я точно знаю, что три товарищества предложили им поселиться в помещении своих гильдий, включая и оружейников. Но для них строятся новые дома, дальше от берега, на Флейте.
— Граф строит им дома? — недоверчиво переспросил Митт.
— Нет, — ответил Хобин. — Неужели граф стал бы делать такое? Нет. Это один из его сыновей. Кажется, Навис.
Он надел свою нарядную куртку и начал спускаться вниз. Митту показалось, что отчим немного раздосадован тем, что Навис отнял у оружейников всю славу.
— Когда он вернется, то снова начнет говорить об Уэйволде, — сказал Митт, когда внизу хлопнула дверь и Хобин ушел. — Вот увидишь. Ну, после завтрашнего уже не страшно, если вы туда и уедете.
— Митт, я волнуюсь! — воскликнула Мильда.— Все наши планы!..
А Митт испытывал только приятное возбуждение.
— Ты что, мне не доверяешь, что ли? — спросил он. — Перестань. Давай посмотрим костюм.
Мильда взволнованно рассмеялась и принесла красно-желтый костюм, который был спрятан под ее недавно купленным ковром.
— Право, ты не знаешь, что такое страх, Митт! Точно, не знаешь! Ну, вот. Проверь, впору ли он тебе.
Костюм был странный и довольно нелепый. Штаны доходили Митту до тощих икр. Одна из них была красная, другая — желтая. Куртка тоже была сшита из разноцветных кусков — так, чтобы над красной штаниной была желтая пола, а над желтой — красная. Куртка немного болталась на Митте. Но он застегнул ее и завершил наряд озорной шапкой, на макушке которой торчал двойной хохолок — как петушиный гребень.
— Ну, как я выгляжу? Мильда была в восторге.
— Ох, какой ты красавчик! Ты — вылитый купеческий сынок!
Митт посмотрелся в зеркало, готовясь с ней согласиться. Он чувствовал себя настоящим щеголем. И испытал легкое потрясение. Он хорошо смотрелся в ярком наряде, это правда. Но на его лице было то, чего никогда не было на гладких лицах богатых мальчиков: морщинки, которые делали его хитрым и старым. Это было смышленое лицо бедного городского паренька, который бегает по улицам, предоставленный сам себе. И в то же время — и это поразило Митта сильнее всего — это было младенческое лицо. Он никогда еще не видел, чтобы У мальчишки были такие чистые, лишенные выражения черты. А глаза его были такими же широко открытыми и невинными, как у его маленьких сестер. Митт поспешно изменил выражение лица, изобразив свою самую задиристую улыбку. Щеки наморщились, глаза хитро заблестели. Митт тряхнул верхом шапки.
— Кукареку! — воскликнул он. — Приходи, фестиваль!
А потом он отвернулся от зеркала и больше в него не смотрелся.
7
В день фестиваля Хам зашел за Хобином почти на рассвете. «Ну, от него избавились!» — решил Митт, прислушиваясь к шагам отчима вниз по лестнице. Сказать по правде, он спал не так хорошо, как обычно. Но поскольку день был праздничный, он остался лежать в постели еще с добрый час. «Наверное, сегодня всю ночь меня будут допрашивать, — подумал он. — Лучше заранее отдохнуть как следует». Но когда его позвала Мильда, он с радостью вскочил и надел свой собственный праздничный наряд поверх фестивального. Хобину и прочим они сказали, что весь день проведут у Сириоля. Так что первым делом они направились именно туда. Пошли все: Мильда, обе малышки и Митт, который в одном костюме поверх другого чувствовал себя ужасно неуютно и потел. Они не должны были появляться на улице до тех пор, пока не узнают, что процессия уже вышла из дворца.
Шествие начало свое движение около полудня. Йинен смотрел на него из верхнего окна расписанного дома какого-то торговца. Вокруг него толпились дружинники и сыновья дружинников, которые все получили строгий приказ заботиться о безопасности Йинена. Из-за них Йинену даже плохо была видна процессия. И вообще его наблюдательный пункт был первым и самым неудачным. Все его кузены находились в домах, из которых открывался хороший обзор на расчищенное пространство у гавани. Йинен мог его увидеть, только если вытягивал шею и выглядывал из окна, но если он выглядывал из окна, то кто-нибудь обязательно хватал его сзади за куртку и почтительно оттаскивал назад.
Йинену это было невыносимо, и он начал терять терпение задолго до того, как мимо дома прошла голова процессии. Когда он наконец услышал бой праздничных барабанов, за которым последовал визг скринелей, а потом и стоны крадлов, его досада стала почти безграничной. Возможно, у него было неважно со слухом. Эти звуки показались ему самыми волнующими на свете. Потом он услышал крики. И дивный, чудесный шум трещоток. И наконец показалось начало шествия: на нелепых шляпах развевались ленты, музыканты колотили, дули и пиликали на ходу, увитая лентами бычья голова раскачивалась над ними, а счастливые мальчишки с трещотками сломя голову носились между ними. Счастливые красно-желтые мальчишки!
— Ах, почему все эти бунтовщики не подохли! — взвыл один из сыновей дружинника.
Йинен тоже жалел, что этого не случилось. Если бы не «Руки, протянутые на Север», он был бы сейчас внизу, в этом волнующем шуме и пестроте нарядов. А дальше шел его дед, который выглядел странно и довольно глупо. Йинен прекрасно разглядел недовольное лицо Хадда под шляпой, нагруженной плодами и цветами. На плечах графа красовалась великолепная кремовая накидка, расшитая алым, вишневым и золотым. Она была длинная и волочилась по земле. Поверх накидки висела гирлянда из колосьев пшеницы и винограда. Остальную часть Хадда рассмотреть было трудно — мешал Старина Аммет. Йинен видел только колосья пшеницы, щетинившиеся на голове чучела, на руках и ногах, вишневые ленты и пояс из яблок. Самое большое впечатление на Йинена произвели тощие ноги Хадда, семенившие под Стариной Амметом. Йинена рассмешило то, как важно ступали эти ножки. Раньше он не замечал, какой его дед тщеславный и как ему нравится быть графом. При виде этих тощих семенящих ножек Йинену страшно захотелось схватить трещотку и раскрутить ее прямо перед лицом деда. К его вящей досаде красно-желтые мальчики вели себя примерно. Никто из них не решался махнуть трещоткой на Хадда. «Если бы только кто-то из них осмелился!» — подумал Йинен, высовываясь из окна, и снова был оттащен назад.
Следом за графом шел Навис. Йинен снова захихикал. Ноги его отца были обуты в ботинки с пряжками, так что выглядели не так нелепо, как у Хадда. Но у него были ленты на коленях и плоды на шляпе. А из Либби Бражки вытекал сок, который лился по расшитым лентами рукавам Нависа. Вокруг нее кружили мухи. Вид у Нависа был недовольный — что было крайне нехарактерно для него. Он явно сомневался, сможет ли донести Либби Бражку до гавани так, чтобы она не развалилась на куски.
За Нависом шли два торговца, которых заставили участвовать в процессии. На одном была шляпа с ушами, на втором — с рогами. Они выглядели настоящими идиотами и понимали это. Все мальчишки у окон покатились от смеха. Йинен снова высунулся из окна и стал выкрикивать обидные слова, которые потонули в звуках крадлов. После этого в процессии шли одни музыканты, люди, несущие головы зверей на палках, и мальчишки с трещотками. Она становилась все меньше и меньше — и наконец скрылась внизу. Йинен со вздохом сел. Он отчаянно завидовал Хильди. Она с кузинами, как самые важные потомки Хадда, получила место у окна дома на самом краю расчищенной набережной.