Тамара и художник вносят носилки. Каюрова кладут на
них.
Х у д о ж н и к. Я полагаю - ко мне? У меня первый этаж. (Берется за ручки носилок.)
Ю л и я А н т о н о в н а. Вам будет тяжело. Зачем? Есть молодые люди.
Х у д о ж н и к. Только, пожалуйста, без опеки...
Тамара и художник уносят носилки. Юлия Антоновна
следует за ними.
Т у л я к о в (подбежал). Товарищ капитан-лейтенант, вас помощник просит.
Г о р б у н о в. Сейчас иду. Туляков, как голова?
Т у л я к о в (отирая рукой окровавленный лоб). Все нормально. Разрешите идти?
Г о р б у н о в. Да. Так что же я... (Щелкает пальцами.) Мне тоже надо идти. Праздничек выдался, ч-черт... (Сдержался.) Эх, Граница, душа болит...
Г р а н и ц а. Товарищ командир, а вы же объясняли, что души вроде нет.
Г о р б у н о в. Чудак! Болит - значит, есть.
Конец первого действия
Действие второе
Картина вторая
Запущенная комната в квартире художника. Видно по
всему, что здесь долго никто не жил. Теперь ее
приводят в порядок. Вечер. Пылает камин. У огня, на
тахте, укрывшись с головой, спит строитель. Тут же
художник; он склонился над секретером и что-то пишет
при свете коптилки. Юлия Антоновна обметает пыль с
картин. Соловцов прилаживает светомаскировку. У
раскрытого рояля возятся Туляков и Граница. Граница с
гитарой.
Т у л я к о в (пробуя пальцем клавиши). Граница!
Г р а н и ц а. Есть.
Т у л я к о в. А ну дайте "ля". Отставить. Еще раз. Попротяжнее. (Строго.) Ля? Это точно - ля? (Пробует клавишу.) Нормально?
Г р а н и ц а. Точно.
Т у л я к о в. Куда это я тросик забельшил? Хороший такой был тросик, подходящий, в аккурат для басов... Товарищ художник! Не мешаем вам?
Х у д о ж н и к (поднял глаза). Простите?
Т у л я к о в. Не мешаем, говорю?
Х у д о ж н и к. Нет-нет. Напротив. Я устал от тишины. Еще недавно мне мог помешать самый невинный шорох, а теперь я рад, когда слышу шум и человеческие голоса. (Подходит к камину, греет руки.) Великолепная вещь огонь. Сегодня утром город был необыкновенно хорош. Какой-то совершенно новой красотой...
Ю л и я А н т о н о в н а. Не знаю, где вы ухитрились увидеть эту самую красоту! Помните, Угловой дом напротив Спаса на Крови? Я сегодня проходила мимо. Страшно посмотреть!
Х у д о ж н и к. Не спорю, не спорю... И все-таки это только шрамы на теле бойца. Они только подчеркивают великолепную пластику его мышц. Пусть только станет немножко теплее на дворе, обязательно начну работать маслом.
Ю л и я А н т о н о в н а. Ну, ну, не увлекайтесь. У вас все-таки слабые легкие...
Х у д о ж н и к. Чепуха... Я хочу вести жизнь, достойную человека. Я давно не жил так полно, как сейчас. Если придется умереть, я умру стоя.
С о л о в ц о в. Готово. (Закончив светомаскировку, хочет спрыгнуть и обрушивается вместе с подоконником.)
Ю л и я А н т о н о в н а. Медведь! Ну, больно?
С о л о в ц о в. Обойдется. Домишко вовсе ветхий. Неужто такому человеку лучше квартиры не положено?
Х у д о ж н и к. Не знаю, как-то не приходило в голову. Я люблю этот дом. В нем искони жили художники. Здесь бывали Некрасов и Достоевский. Жил целую зиму Крамской. Уже в мое время захаживал Репин, бывал наездами Алексей Максимович, читал Блок. На этом рояле проигрывал отрывки из "Прометея" Скрябин...
Т у л я к о в (с уважением). Этакая сила! Граница! Полегче там, это вам не заклепки ставить.
Стук в дверь.
Х у д о ж н и к. Пожалуйста.
Н и к о л а й Э р а с т о в и ч (с порога). Можно? Иван Константинович, я на одну минутку. (Вошел.) Добрый вечер. Простите, я не знал. Тогда, может быть, в другой раз?..
Ю л и я А н т о н о в н а. Это он меня испугался. Идите уж, не трону!
Н и к о л а й Э р а с т о в и ч. Заходите, Мариша.
Вошла здоровенная молодая женщина, в полушубке и
высоких сапогах.
Иван Константинович, я прошу вас подтвердить... Мне бы не хотелось, чтобы у товарищей, которые меня не знают, создалось впечатление, что я в какой-то мере лично заинтересован...
Ю л и я А н т о н о в н а. Ладно, ладно. Работать надо, голубчик, тогда не будет впечатления.
Н и к о л а й Э р а с т о в и ч (вынимая записную книжку). Если вы припомните, Иван Константинович, Маришей - я имею в виду даму, которая стоит перед вами, - было, через мое посредство, передано вам разновременно около четырех килограммов хлеба...
Х у д о ж н и к. Да-да, конечно. Отлично. Я готов. Пожалуйста, смотрите...
М а р и ш а (сурово). Эти? Посветить-то нечем?
Художник освещает картины.
Что-то больно нехороши? Улицы да вода, будто одной серой краской малевано. Скукота! Я тут от одной инженерши обстановку взяла: спальня лаковая, покой с балдахином - персиковый шелк. А эти мне не в масть. Цветы бы я взяла. Маки или сирень. А то еще фрукты в вазоне и птица битая висит - я в комиссионке видела. Нет таких?
Х у д о ж н и к. Нет.
М а р и ш а. Вон тот, черный, кто?
Х у д о ж н и к. Это эскиз к "Николаю Мирликийскому". Голова палача.
М а р и ш а. Здоровущий. Беру. Много ли просишь?
Вошли, постучавшись, Горбунов и Ждановский; на ходу
сбрасывая регланы, устремились к огню.
Х у д о ж н и к. Видите ли, эту картину мне бы не хотелось отдавать.
Ю л и я А н т о н о в н а. Глупости! Конечно, не отдавайте.
Х у д о ж н и к. Это подарок Ильи Ефимовича Репина, и у нас в семье с ней связано много воспоминаний.
М а р и ш а. Цену набиваешь? Ладно, говори свою цену. Я девица широкая - долго не торгуюсь.
Х у д о ж н и к. Николай Эрастович, я в затруднении. Насколько я вас понимал, речь шла о каком-нибудь из моих этюдов...
М а р и ш а. Вот на! А это нешто краденая?
Х у д о ж н и к. Вы меня, видимо, не поняли. Моих, то есть...
Н и к о л а й Э р а с т о в и ч. Мариша, Иван Константинович художник. Знаменитый художник.
М а р и ш а. Толкуй. Мне оценщик в скупке объяснял: настоящий художник, который знаменитый, так его уже лет двести как след простыл. Такой стоит цены. Еще не помер, а уж знаменитый! За дуру считаешь?
Х у д о ж н и к. Николай Эрастович, я не совсем понимаю, что она от меня хочет, эта женщина?
М а р и ш а. Ладно, не обижайся. (Остановилась перед одной из картин.) Твоя?
Х у д о ж н и к. Да. "Туман на Неве".
Ю л и я А н т о н о в н а. И вы продадите ее этой бабе? Делайте, как знаете. В конце концов, это не мое дело.
М а р и ш а. Раскудахталась! Сама не возьму. На кой мне этот туман сырость разводить? Того, черного, хоть сейчас беру. Понравился.
Х у д о ж н и к. Что же вы мне за него дадите?
М а р и ш а. Сколько ты у меня буханок перебрал? Три? Чтоб недолго толковать, - еще две набавлю и квит. По рукам?
Х у д о ж н и к. Как? И это все? Послушайте, это даже забавно.
М а р и ш а. Ишь ты, дьявол! Забавно ему. Хлеб ему дешев стал. Хлеба не хочет! Вот погодите, посадят вас всех на осьмушку в день, не то запоете.
Г о р б у н о в (встал). Вы что, с ума сошли? На кого вы кричите?
М а р и ш а. А ты кто таков?
Г о р б у н о в. А вы не видите? Кто вы такая? Откуда у вас хлеб?
М а р и ш а. А тебе что, завидно?
Г о р б у н о в. Откуда у вас хлеб? Ни у одного человека в городе не может быть столько хлеба, если он не крадет.
М а р и ш а. Но-но, не пугай! Пуганая. (Николаю Эрастовичу.) Куда ты меня заманил? (Озирается.) А ну вас... Отдайте мне мое, я уйду.
Х у д о ж н и к. Да, но как же я отдам? (Выбрасывает из секретера деньги.) Вот, возьмите. Здесь, кажется, около двух тысяч. Если этого не хватит...
Мариша протягивает руку к деньгам.
С о л о в ц о в. Не торопись, тетка. Деньги счет любят. Разрешите, товарищ командир? Мы с ней поладим. (Наложил руку на деньги.) За сколько тебе, говоришь? За четыре кило? Значит, по восемь гривен... три двадцать. (Отсчитал и положил на край стола.) В расчете. Бери.
М а р и ш а. Ты что, окосел?
С о л о в ц о в. Говорю, бери.
М а р и ш а. Да я лучше... Подавись ты ими!
С о л о в ц о в. Матросом черт подавился. Бери, тетка. Пока не поздно.
Ю л и я А н т о н о в н а. Молодец!
Г о р б у н о в (переглянулся со Ждановским). Как?
Ж д а н о в с к и й. Эге!
Г о р б у н о в. Вот я тоже так думаю. Соловцов!
М а р и ш а (взяла деньги и метнулась к выходу). А ну вас всех к дьяволу!..
С о л о в ц о в. Отставить, тетка. Никак опоздала. Есть, Соловцов!
Г о р б у н о в. Проводите гражданку к дежурному. Ясно?
С о л о в ц о в. Ясно.
Г о р б у н о в. Вот так действуйте.
С о л о в ц о в. Есть. Туляков, дай-ка пушку. Шагай, тетка.
Выходит, пропустив вперед Маришу. Пауза. Николай
Эрастович деланно захихикал, но, видя, что никто не
поддерживает, смутился и умолк.
Г о р б у н о в (художнику). Прошу прощения за самоуправство.
Ю л и я А н т о н о в н а. Глупости. Вы прекрасно поступили.
Г о р б у н о в. Понимаете, если б эта тетка унесла вашу картину черт! - тогда, значит, вы не художник, а я не командир.
Молчание.
Вы сердитесь?
Х у д о ж н и к. Сержусь? Нет, конечно. Напротив. Не скрою, я несколько аффрапирован... Должен сознаться, что я уже почти решил отдать картину. Видите ли, скоро должна прийти моя дочь...
Г о р б у н о в. Ясно. А у нас сегодня корабельная годовщина. Короче говоря, вы окажете нам честь, разделив с нами наш скромный ужин.
Н и к о л а й Э р а с т о в и ч. Блестяще! Вот это великодушно!
Г о р б у н о в. Решено?
Х у д о ж н и к. Нет-нет. Я вам бесконечно благодарен, но - нет. Я совсем не в том смысле... Ах ты, боже мой! Жалею, что начал этот разговор.
Г о р б у н о в. Повторяю, кают-компания нашего корабля просит вас и вашу дочь оказать нам честь - как это говорится? - своим присутствием на нашем скромном торжестве. (Юлии Антоновне.) Вас тоже покорнейше прошу.
Х у д о ж н и к. Но...
Г о р б у н о в. Мы приняли ваше гостеприимство. Почему вы пренебрегаете нашим?
Х у д о ж н и к. Но...
Г о р б у н о в. Может быть, вас почему-нибудь не устраивает наше общество? Тогда, будьте добры, объяснитесь.
Х у д о ж н и к. Ну, а это уже совсем... так нельзя. Как вам это могло прийти в голову? Напротив, я очень рад...
Г о р б у н о в. Ясно. Совершенно удовлетворен вашим объяснением. Теперь технический вопрос: у вас есть тарелки?
Х у д о ж н и к. Тарелки? Простите, о каких тарелках вы говорите?
Г о р б у н о в. О мелких. Есть?
Х у д о ж н и к. Да, конечно.
Ю л и я А н т о н о в н а. А у вас нет? Как же вы живете без тарелок?
Г о р б у н о в. Видите ли, от глубинных бомб очень портится посуда.
Ю л и я А н т о н о в н а (разглядывая стопку тарелок). Это всё? А рюмки?
Г о р б у н о в. Ну вот, рюмки! Есть стаканы.
Ю л и я А н т о н о в н а. И вы предполагаете, что я сяду за стол, где водку хлещут из стаканов? Нет, это все никуда не годится. Пусть кто-нибудь пойдет со мной за посудой, и я организую вам стол так, чтоб это было хоть на что-то похоже.
Г о р б у н о в. Леша!
Г р а н и ц а. Есть.
Г о р б у н о в. В распоряжение Юлии Антоновны. (Вернувшемуся Соловцову.) В распоряжение Юлии Антоновны.
С о л о в ц о в. Есть.
Ю л и я А н т о н о в н а. Пойдемте. (Николаю Эрастовичу.) Пойдемте, голубчик, я вам по дороге кое-что объясню.
Уходят.
Г о р б у н о в (вскочил). Ладно. Праздновать так праздновать. Все побоку. Туляков, кончайте вашу музыку. Свет будет?
Т у л я к о в. Все будет нормально, товарищ командир.
Г о р б у н о в. Механик, у вас с собой тужурка? Надеваем крахмальные воротнички и галстуки. Полный парад. Куда вы, Иван Константинович?
Х у д о ж н и к. Не могу же я один оставаться в таком виде. Через пять минут я буду готов. (Уходит.)
Г о р б у н о в (сбрасывает китель). Праздник так праздник. Наперекор стихиям. Сегодня должно быть весело. Хочу, чтоб было светло, музыки хочу. Танцевать буду, черт возьми!
Ж д а н о в с к и й. Авария! Петля лопнула. И запонку потерял.
Стук в дверь.
Да!
К а т я. Папа, отопри. (Открыла дверь. Она в платке и в валенках, замерзшая, но веселая, смеющаяся.) Боже мой, камин! (Отступая.) Простите, я не знала...
Г о р б у н о в. Вы нас простите...
К а т я. Вы, наверное, к папе?
Г о р б у н о в. Иван Константинович пригласил нас к себе жить.
К а т я. Не может быть!
Ж д а н о в с к и й. Вы не верите?
К а т я. Я очень рада. Но это невероятно: папа пригласил! Вы с ним давно знакомы?
Г о р б у н о в. С самого утра.
К а т я. По нынешним временам порядочно. Давайте знакомиться. Катерина. (Развязывает платок.) Ивановна, как вы догадываетесь. Первое время, пока я не разберусь, что вы за люди, вам придется звать меня по имени-отчеству. А вас я знаю - вы с нашей лодки. Как вас зовут?
Г о р б у н о в. Капитан-лейтенант Горбунов.
К а т я. Этого я не понимаю.
Г о р б у н о в. Виктор Иванович.
К а т я. Вот. (Ждановскому.) А вас?
Ж д а н о в с к и й. Федор Михайлович.
Т у л я к о в. Главный старшина Туляков. Лаврентий Ефимович.
К а т я. Вы хотите починить наш рояль? Нет, серьезно? Господи, какое счастье! Неужели это возможно?
Т у л я к о в (собирая инструменты). Невозможного, Катерина Ивановна, нет ничего на свете. Пожалуйста. Может, сыграете что?
К а т я (подсела к роялю, берет несколько аккордов). Нет, не могу. Замерзла как собачонка. Потом. А "ля" второй октавы? (Пробует.) Звучит! Даже не верится.
Г о р б у н о в. Идите сюда, к огню.
К а т я. С удовольствием. Ой, кто тут на тахте? Это человек?
Г о р б у н о в. Не будите его. Пусть спит, сколько может.
К а т я. Да, но ваш друг может загореться. (Раздевается, греет руки.) На улице черным-черно и такие сугробы... Я, кажется, набрала снега в валенки. Что вы на меня так смотрите?
Г о р б у н о в. Не могу вспомнить. Мне кажется, что мы с вами когда-то были знакомы.
К а т я. Нет, не были. Слушайте, это нехорошо - так пристают на улицах: "Скажите, где мы могли с вами встречаться?" Сейчас на дворе встретила каких-то моряков - они приехали на мотоцикле, - и один из них решил со мной познакомиться... А где папа?
Г о р б у н о в. Иван Константинович сейчас выйдет. Он переодевается.
Туляков вышел.
К а т я (Ждановскому). Не мучайтесь, дайте я вам зашью петлю. (Горбунову.) А ваши краснофлотцы - они тоже будут жить в нашем доме? Подумать только, что когда-то можно было топить камин каждый день. Скажите, вам очень надоела война?
Ж д а н о в с к и й. Война не дождик.
К а т я. Вы так говорите - можно подумать, что все это вам очень нравится.
Г о р б у н о в. Нравится - не то слово. Я люблю воевать.
К а т я. Послушайте, вы шутите?
Г о р б у н о в. Почему? Воевать - моя профессия.
К а т я. Не знаю. Война грязна и бесчеловечна. Я понимаю, когда на страну нападает враг, - каждый становится солдатом. Иначе не может быть. Но делать из этого профессию... Простите меня, мне кажется, что в мирное время военную профессию избирают чаще всего люди, которые не сумели найти себя ни в какой другой области. (Пауза.) Я сказала глупость?
Г о р б у н о в. Объясните мне, откуда у вас этакое странное высокомерие? Ведь если, скажем, выяснится, что я никогда не слыхал про Мадонну Рафаэля или кто-нибудь из нас, грешных, вылезет со своим корявым суждением о симфониях Шостаковича, - вы нас подымете на смех. А сами вы запросто беретесь судить о предметах не менее важных, хотя не имеете о них никакого понятия. (Пауза.) Грубо?
К а т я. Грубовато. Но довольно справедливо, так что стоит терпеть.
Г о р б у н о в. Человек, спящий на тахте, - инженер. Он всю жизнь строил корабли, и вы склонны считать это настоящим делом. А вот этот неразговорчивый товарищ всю жизнь плавает на этих кораблях. Он тоже инженер высокой квалификации. Но, кроме того, он носит золотые нашивки, а это значит, что он обязан - обязан, понимаете? - быть честным и храбрым. Это входит в его ремесло. Куда, Федор Михайлович?
Ж д а н о в с к и й. Ничего, ничего, я здесь.
Г о р б у н о в. Тем, кто в юности не мечтал о подвигах, в нашей профессии нечего делать. Она требует знаний, воли, упорного труда. Вот если командир растерял свои юношеские мечты, если он забыл, что рано или поздно придет время, когда от него потребуется сполна заплатить по этому векселю (показывает на свои нашивки), тогда я с вами согласен. Если командир стал смотреть на свой корабль, как на департамент, где ему платят жалованье, если он угасил свою мечту, творческую мысль, жажду подвига, тогда он пустоцвет. Хуже, он - самозванец, обманщик.
К а т я (задумчиво). Профессия, обязывающая к мужеству. Это хорошо. Скажите, а вы очень храбрый?
Г о р б у н о в (улыбнулся). Я? Нет, не очень. Нормально, как говорит Туляков. Есть люди куда смелее.
Ж д а н о в с к и й. Кто?
Г о р б у н о в. Кто? Хотя бы Борис Петрович. (Кате.) Бывший командир нашей лодки. По-моему, он даже не понимает, что такое страх.
К а т я. Мне нравятся такие люди. А вы знаете, что такое страх?
Г о р б у н о в. Знаю. Как большинство простых смертных. Но я знаю и другое. Когда придет время держать экзамен на мужество, то во мне найдется нечто такое, что поможет стать выше инстинкта.
К а т я. Что же это такое?
Г о р б у н о в. Не берусь определить. Вероятно, то самое чувство, которое заставляет умирающих ленинградцев смеяться над немецкими листовками. То самое, что не позволяет голодному бойцу украсть у товарища. То самое, почему женщина не продается. Оно может проявляться в великих подвигах и в любой мелочи. Назовите его как хотите. Но либо оно есть, либо его нет.
К а т я (тихо). Понимаю. (Вскочив.) Но, однако, что же папа? (Толкнула дверь - она заперта.)
Ю л и я А н т о н о в н а (оттуда). Нельзя.
К а т я. Это я, Юлия Антоновна.