Потом мы оба с тревогой обратили свои взоры к выходу, за которым увлеченно пели птички и дул порывистый ветер. Я на корточках доползла до порога, высунулась наружу и, вернувшись обратно, с сарказмом заметила:
– Доброе утро наступает в обед. Ну правильно, кто рано встает – тот весь день ходит дурак дураком.
– Намекаешь, что рассвет уже был? – потряс свои вставшие часы Антон. – Ты обратила внимание, где солнце?
– Там, – показала я большим пальцем на потолок и принялась разглядывать собственный циферблат, устройство под которым также приказало долго жить. – Всё это приводит к неутешительному выводу, что кто-то из нас очень любит спать. Вероятно, это норма для умелых альпинистов, пловцов и прочих крутых парней. Но это еще не все, к солнышку стремительно приближается черная туча, и что-то мне подсказывает, что через минуту грохнет запоздавший майский гром и нас зальет.
«Майский» гром прогремел через минуту. На улице сделалось темно, ветер задул с утроенной силой. В этом «доме» не оказалось ни воды, ни мыла, ни зубной щетки. Зато была еда – не съеденная вечером по понятным причинам. «Не говори, что это такое, – и потом не говори», – попросила я, зажмурилась… и жадно съела свою половину тушки. Сделала предупреждающий жест – заткнись, ни слова, ни полслова! Он покорно отвернулся и, посмеиваясь, уничтожил свою порцию. Дождя пока не было, но погода уже портилась – ветер безжалостно трепал листву кустарника, гудел в сквозных расщелинах. Небо заволокло темными грозными тучами, они, покачиваясь, плыли в западном направлении. «Следуем за тучами, – провел инструктаж Антон. – Погода способствует. Дождя пока нет, будем надеяться, что и не будет. А если промокнем… то нам уже ничего не страшно. Нужно пробежать порядка полутора километров. А там посмотрим, как вырваться за флажки».
Мы завязли на первой же стометровке. Этот день оказался, как и вся моя жизнь, тяжелым и беспросветным. Мы карабкались по скалам, с которых меня постоянно сдувало ветром, протискивались через узкие расщелины, обходили подозрительные трещины в земле и черные провалы. Несколько раз начинался дождь, но быстро прекращался. Я поначалу неплохо себя чувствовала: выспалась, не очень голодная (во рту остался привкус странного мяса), а самое главное – теперь я могла ни о чем не думать. Пусть другие думают. Человек, которому я вручила свою судьбу, прокладывал дорогу и деловито сопел. Я не знала, как относиться к его рассказу, что там было правдой, а что «творческим вымыслом», но хотелось ему верить. Минут через двадцать мы выбрались из каменного кошмара (метров семьдесят, думаю, прошли), тут и началось светопреставление! Гром ударил прямо по макушке – с такой силой, что я заткнула уши. Антон схватил меня за шиворот и потащил к двухметровому обрыву, за которым начинался лес. Он спустился в пропасть на вытянутых руках, прокричал сквозь очередное извержение:
– Падай, ловлю!
Я обрушилась, как снежная глыба с козырька подъезда. Он наивно думал, что я легкая, а я раздавила ему ребра, сплющила ступню и посеяла новые сомнения в целесообразности своего спасения.
– Слушай, ты, падающая звезда, – рычал он, кривясь от боли, – тебе хоть кол на голове теши, – не успокоишься, пока окончательно меня не добьешь…
Мы вязли в лесу, перебираясь с кочки на кочку. Все пространство между кочками было завалено гнилыми ветками и коряжинами, а свободные от них участки подозрительно чавкали и прогибались. В лесу нас и застиг кратковременный шквалистый ливень, от которого мы успели спрятаться под юбочкой развесистой ели. Я сидела, съежившись, втянув голову в плечи, а этот парень посматривал на меня с какой-то виноватой лукавинкой. В его присутствии мне было неловко. Откуда он взялся на мою голову? Дождь закончился, мы продолжали месить грязь. По мнению Антона, осталось одолеть не больше километра по пересеченной местности, и можно будет спокойно лезть через ограду. А там – здравствуй, свобода и новые неприятности! Он бормотал, прокладывая путь: «Уже просвет белеет, двести метров открытого пространства, еще один лесок… и даже не спрашивайте, Евгения Витальевна, откуда мне это известно…» Еще и утешал меня: далеко не факт, что менты нас ищут, мы мертвы – с этим трудно поспорить. «Лестницу», по которой Антон спустился с обрыва, конечно, нашли, и что с того? Про смертельный порог этот беглый арестант не знал – и благополучно в нем сгинул, не такой уж он ловкач. А меня и подавно смыло с водопада – причем не факт, что до водопада я добралась в живом виде…
С «открытого пространства» и начались мытарства. Я проигнорировала недвусмысленный приказ не высовываться – выскочила по инерции на опушку. Не таким уж безразмерным было это пространство – за минуту можно проскочить. Трава по колено, желтые одуванчики сплошным ковром. Приятные запахи, которых не было в лесу. Природа благоухала, дышала красками после дождя. Я точно помнила, что осмотрелась, прежде чем рвануть вперед. Здесь не было ни одной живой души. Антон что-то буркнул – мол, куда без приказа? – но припустил за мной, выражаясь сквозь зубы. Рев мотора прозвучал как гром среди ясного неба! Я по инерции бежала дальше – да что там говорить, мчалась как стрела! А справа, из-за изгиба лесного массива, в чистое поле выпрыгнул открытый джипчик «Судзуки»! Он был набит людьми, они ликовали и вопили. Джип мчался наперерез, прыгая по кочкам – уж мощности и клиренса у этого авто хватало. Я затормозила, как разогнавшаяся фура на тонком льду, страх резанул по мозгам. Знакомые личности в салоне джипа! Члены «элитарного клуба», блин! Судьба неумолимо приближалась, гремя рессорами. Я что-то орала, кинувшись обратно, и окончательно шизанулась от страха, обнаружив, что Антона нет. Нигде нет! Куда он делся? Успел смотаться в лес, трус несчастный?! Я вертелась, кричала, но его, хоть тресни, не было! Скачка́ми я помчалась к опушке, но и джип сменил направление – теперь он ехал, четко вклиниваясь между мной и лесом, отрезая дорогу! Пассажиры хохотали, улюлюкали. Все как на подбор знакомые персоны. Опухшие пьяные лица, воспаленные глаза. Я заверещала болотной выпью и припустила вдоль опушки, уходя от столкновения.
– Смотри-ка, братва, а эта шалашовка еще жива! Ай да Эльвира, было же ей видение! – горланил Михеич, колотя кулаком по стальной раме.
– Айн, цвай, полицай! – хохотал капитан Шалашевич, окончательно потерявший за эти сутки образ положительного мента. Но справляться с баранкой у него пока получалось.
– Что, родная, штанишки поменяли цвет? Куда так бежишь? Подожди, не оставляй нас! – выкрикивал во все воронье горло майор Калинин.
Они уже догнали меня, катили параллельным курсом, едва не отталкивая, дружно хохотали. С пассажирского сиденья скалился капитан Плющихин. Его физиономия тряслась напротив моей.
– Давай, милая, давай же, поднажми! – хихикал он. – Ты должна это сделать, сделай это! Мужики, мне ее жалко, эх, была не была!
Он начал привставать с сиденья, вцепился в проржавевшую раму кузова. Я ужаснулась: этот черт на ходу собрался на меня спрыгнуть?! Остальных это тоже позабавило.
– Давай, Плющихин, растряси жирок! – хохотал Калинин. – Оседлай ее, покажи ей, в чем сила русского мента!
– Первый, пошел! – срывался на фальцет Михеич.
– Хьюстон, Хьюстон, у нас стыковка! – гаркнул Плющихин, – В атаку, звездная десантура!
И прыгнул на меня, растопырив клешни! А я как будто чувствовала, по какой траектории он полетит. Скорость джипа была небольшой, ничем особенным Плющихин не рисковал. Но я вдруг свалилась на колени, хотя ничего такого и не планировала! Сила инерции потащила меня дальше, я содрала ладони в кровь, пропорола живот, но это уже было не важно. Туша «десантника» просвистела перед носом. Он завизжал от страха, обнаружив, что стыковки с «летательным аппаратом» не предвидится, и повалился в траву, махая конечностями. Экипаж машины боевой разразился хохотом. Я корчилась в траве с отбитыми внутренностями, пыталась привстать. Охал и стонал Плющихин, он стоял на четвереньках, из расквашенного носа текла кровь. У капитана был шок, причем серьезный.
– Первый блин комом, блин! – ржал Шалашевич, выкручивая баранку. – Гей, Плющихин, ты чего там, самоубился, что ли?
Машина сделала лихой разворот, левые колеса оторвались от земли – и встала, точно вкопанная. Из нее посыпались улюлюкающие бандиты «при исполнении». А у меня усталые ноги обросли чугунными гирями, я сидела в траве, обливаясь слезами – одна-одинешенька на всем белом свете, потрясенная, выжатая, уже не в состоянии куда-то бежать. Бандиты замыкали полукруг, неспешно подходили, позвякивая ружьями, болтающимися на плечах. Они похабно лыбились, гоготали, сплевывали.
– Что, Плющихин, не прокатил план Барбаросса? – изгалялся Шалашевич. – На кошках тренируйся, придурок! Мужики, вы только гляньте, какой у нас тут шалман!
– Берем от жизни все, чего нельзя? – упражнялся в остроумии Калинин. – Пока Эльвира не видит?
– Берем от жизни все, чего нельзя? – упражнялся в остроумии Калинин. – Пока Эльвира не видит?
– Точно, пацаны, – вторил Михеич. – Давайте ее прямо здесь отчебучим и прикончим? С элементами, так сказать, физического бескультурья, кхе-кхе… Не выпускать же ее из леса? Она такой напраслины на нас возведет! А Эльвире так и скажем: оказала, дескать, упорное сопротивление при задержании – вон, Плющихин не даст соврать. И применили, как говорится, высшую меру социальной защиты.
Они уже топтались над моей застывшей душой – растягивали удовольствие.
– Нет, пацаны, как бы этого ни хотелось, а придется эту курочку доставить Эльвире в строгом соответствии с законом, – сказал Михеич, опускаясь передо мной на корточки. – Она ведь приказала: делайте с ней что хотите, но чтобы руки шевелились. Автограф твой хочет заполучить, важная ты для нее персона. Цель номер один, так сказать. Слушай, ты расслабься, чего такая зажатая? Все кончилось, самое время расслабиться и получить удовольствие. Мы тебе поможем. Ну, что братва, налетай, пока не остыло?
И тут что-то просвистело в воздухе – из ниоткуда материализовалась отлично «сбалансированная» сучковатая коряга. Она шарахнула Михеича по виску, и капитан полиции повалился замертво, успев лишь сдавленно охнуть. Энергия броска была такой, словно выстрелили из гигантской рогатки. Михеич не шевелился, разбитый висок окрасился кровью, из приоткрытого рта надувался «мыльный» пузырь. «Ну, все, – почему-то подумала я. – Дай вот мужику рогатку».
– Во, блин! – изумленно выдохнул Калинин. – Рояль из кустов, ни хрена себе…
Оборвалась минута молчания. Дошло до обоих. Они возмущенно загомонили, скинули ружья, защелкали затворами, обернув свои взоры к опушке. Не туда обернули, опасность явилась с другой стороны. Затряслись одуванчики на тонких стебельках, словно змея проволоклась по высокой траве, будоража окрестную флору. Выросла фигура с горящими глазами, которую я уже где-то видела… Антон никуда не убежал! Он и не успел бы это сделать, нашел укрытие в глубокой борозде, где и сплющился, дожидаясь момента. Он работал стремительно, без лишних движений. Разбег, толчок – и пятка поношенного ботинка четко вписалась в поясницу Шалашевича! Мента отшвырнуло. Он падал с переплетенными ногами, поранил пузо о собственный приклад, закопался мордой в сырую землю. Калинин резко повернулся с вытаращенными глазами, но выстрелить не успел. Ружье уплыло из рук, он чуть без пальцев не остался! Завладев ружьем, Антон не стал стрелять, он держал его как весло. Резкий удар почти без замаха – и приклад взломал Калинину скулу. Хрустнула кость – меня чуть не вырвало от этого «очаровательного» звука. Калинин попятился, глаза сместились в кучку. Второй удар, четко под нос – и его счастье, если от зубов осталось хоть что-то. Он повалился на спину, вцепился ногтями в землю. Изувеченную физиономию заливала кровь. Оглушительный рев потряс барабанные перепонки, вздрогнула земля! Это был всего лишь Шалашевич, которому надоело валяться. Он уже летел, занося кулак, на стоящего к нему спиной Антона. А я очень кстати выбралась из ступора, испустила визгливый крик, прыгнула, покатилась, переживая самые острые в мире ощущения. И так уж получилось, что летящий в контратаку Шалашевич запнулся о мои уморенные мощи, перекувыркнулся через голову, а спохватившийся Антон подскочил и ударом в загривок отправил его в глубокий аут…
Мы таращились друг на друга, тяжело дыша. Я недоверчиво поедала его глазами. Черт возьми, какая бодрая разминка… Взъерошенный, натянутый, как пружина, серые глаза неожиданно посветлели, стали лучистыми, обрели какой-то неземной манящий блеск. Он неуверенно усмехнулся, оторвал от меня взгляд, опомнился и бросился к «десантнику» Плющихину, который уже встал, скоординировал себя в пространстве, но пока не решил, что делать дальше. Антон обеспечил его занятием на ближайшие часы: два тяжелых удара в челюсть – и капитан полиции повалился, потеряв сознание. Антон вернулся, сел на корточки, брезгливо вытер о траву испачканные кровью руки.
– Ты снова пролила ментовскую кровь, как не стыдно, – упрекнул он, косясь на неподвижного Плющихина. Потом взял ружье, которым «угомонил» Калинина, стер со ствола отпечатки своих пальцев – на всякий, видимо, случай – и осмотрелся. Картина Верещагина «После боя». Не хватало горки черепов. Все четверо были живы, но возникало назойливое чувство, что жизнь офицеров с данного момента станет мучительным и дорогостоящим предприятием.
– И чего мы трясемся? – уже без прежней иронии посмотрел на меня Антон, подошел и обнял. – Все в порядке, нам снова повезло.
– Я думала, ты бросил меня… – зашмыгав носом, прижалась я к нему. – Господи, я думала, они сейчас убьют меня… Знаешь, иногда я задумываюсь: будет ли существовать мир после моей смерти?
– Не поверишь, – погладил меня по грязной голове Антон. – Мир был, есть и будет. Он, в принципе, существовал и до нашего рождения. Но я с тобой согласен: без нас это будет ущербный мир, не настоящий, нам он совсем не интересен… Так, а чего мы разнюнились? – Он нахмурился, сделал деловое лицо. – Стоим и сопли глотаем, ждем вторую партию плохих парней. Бежим, Женечка. – И потащил меня за рукав.
– Есть оружие, – напомнила я, – есть машина. Что мы, как какие-то погорельцы…
– Соблазн велик, – согласился Антон, скептически кусая губы. – Проехать двести метров на машине, да с оружием, за которое получим дополнительные пять лет… Нет уж, радость моя, в лесу нам эта тачка не поможет, бежим налегке – без стыда и совести, как говорится… И учти, – погрозил он мне пальцем, – еще раз высунешься…
– Беспощадно отругаешь? – хмыкнула я.
И мы понеслись по полю, перепрыгивая через борозды, безжалостно давя «лекарственные» одуванчики. И уже вбегали в сравнительно разреженный осинник, как позади опять взревел мотор, посыпались нестройные выкрики! Еще бы несколько мгновений, черт возьми! Не могли подождать? Знакомый микроавтобус выскочил из-за леса, помчался, виляя, к брошенному джипу и чернеющим в траве телам. Но тут нас заметили, и водитель закрутил баранку, вводя мини-вэн в лихой вираж.
– Поднажми, девочка… – хрипел Антон, хватая меня за руку. – По лесу они не проедут, им в любом случае придется спешиваться. У нас есть фора минуты две, добежим до кордона, он уже близко…
Как назло, опять разразился ливень. Мы бежали по лесу, практически не видя дороги. Голые ветки цеплялись за одежду, мокрая паутина облепляла лицо. За спиной кричали, надрывался мотор – водитель пытался одолеть естественную преграду, но переоценил возможности своего «стального коня». В мужские вопли вплетались женские: я, кажется, различала интонации Эльвиры, кричали ее «боевые подруги» – Инна и Галина. Я понимала их чувства – не только для меня пикник обернулся неприятностями. Сбежавшие «подозреваемые», уйма покалеченных ментов – скоро действительно работать будет некому! Я задыхалась, мне казалось, этот маразм никогда не кончится. Проворонив какую-то яму, споткнулась о корень, и он чуть не стал моей дыбой! Я размазывала слезы по щекам, а негодующий Антон, схватив за шиворот, тащил меня волоком.
– Соберись, Женечка, фигня осталась, мы уже близко… Мы прорвемся, вот увидишь…
– Ты обещаешь или гарантируешь? – шутила я сквозь слезы и, выискивая силы, рвалась вперед.
Уцелевшие в «сече» менты бежали по нашим следам, трещали ветки, нецензурный гул оглашал осинник. Но у нас действительно имелась фора в пару минут. Заблестел просвет, мы скатились с косогора… и уперлись в высокую, качественно натянутую между столбами ячеистую сетку. Ну ей-богу, засекреченный правительственный объект! Изоляторов не хватало над столбами, колючей проволоки под высоким напряжением и часовых в тулупах на вышках… Я разочарованно заныла: ежу понятно, что нам эту сетку не преодолеть ни за какие коврижки, – и рухнула на землю, не добежав до нее пары метров. Антон же, рыча от злости, набросился на сетку, как оголодавший лев на антилопу! Пот хлестал со лба, он тряс ее, пытался вскарабкаться по ней, но лишь срывал пальцы. Их можно было просунуть в узкие ячейки, но ноги беспомощно соскальзывали, тянули вниз. А погоня приближалась, шла охватом. Он взревел в негодовании, бросился грудью на сетку – она отшвырнула его обратно. Метнулся к столбу, в последнем отчаянии схватился за него, стал выворачивать, что смотрелось глупо и грустно. Я перевернулась на бок, забралась во внутренний карман своей заслуженной штормовки, извлекла две завернутые в целлофан металлические вещицы, о назначении которых догадывалась лишь примерно. Во время моего героического заплыва по реке они не пострадали. Целлофановый пакет имел замочек – тонкую полоску, которую придавливают пальцами. Поколебавшись, я вскрыла пакет и высыпала содержимое на ладонь: зеленоватую округлую болванку и стальной стержень с резьбой. Возможно, я немного тормозила. Но я же не спец по современным видам вооружения!