– Я с вами, – говорит Мейкна.
– Сиди уж, – говорит Эну, потому что знает, что у нее осложнения после аборта… Знает, но не помнит деталей, не помнит своих чувств, которые он должен был испытывать к нерожденному ребенку. Но что-то заставляет его злиться, переживать, обижаться. – Зачем ты помог Мейкне с абортом? – спрашивает Эну.
– Мейкна попросила, я помог, – говорит Дюваль.
– Попросила? – Эну чувствует злость, чувствует ревность. – И часто она тебя о чем-то просит? – он смотрит Дювалю в глаза. Дюваль молчит. Эну хочет спросить его про Адио, но язык не подчиняется ему. Язык онемел. Все тело онемело.
– Куда ты идешь? – спрашивает Мейкна, когда Эну открывает входную дверь с новым замком, замену которого он не помнит.
– Не знаю, – говорит Эну.
– Только куртку надень, – говорит она. – На улице ветрено.
Вспышка… Адио открывает дверь и по-девчоночьи обнимает Эну.
– Я водки принес, – говорит Эну.
Адио убирает со стола машину для производства синтетических наркотиков, смахивает на пол шприцы, бинты, спичечные коробки, окурки, ложки.
– Куда мы катимся? – спрашивает Эну.
– Да все так и было, – говорит Адио, открывая бутылку. – Просто мы тогда были моложе.
В каком-то ступоре они чокаются стаканами, пьют.
– Извини, что закуски нет, – говорит Адио и снова наливает до краев стаканы.
– Да ладно. – Эну достает пачку синтетических сигарет. – Когда-то и этому радовались.
– Да. Когда-то. – Адио наливает синтетическую водку в стаканы. – Как Мейкна?
– Аборт недавно сделала, – говорит Эну. – Дюваль помог.
– Дюваль молодец, – говорит Адио. – Настоящий друг.
– Я помню, как ты говорил другое.
– Да? – Адио растерянно хлопает глазами. – А я нет.
Эну молчит, смотрит на своего друга. На его лицо, зубы, руки. Адио словно мертвец, разлагающийся на солнце.
– Вчера Эбел видел, – говорит Адио, улыбается, показывая кровоточащие десны. – Вышла замуж. С ребенком шла. Девочка уже ходит, представляешь? – по его щекам катятся слезы. – Я стоял в подворотне, и мне стыдно было подойти, – Адио вытирает лицо грязной рукой и смотрит на Эну небесно-голубыми глазами.
– Наверно, больно, – говорит Эну в какой-то прострации.
– Давай еще выпьем, – говорит Адио. Эну кивает, пытается улыбнуться ему. Адио улыбается в ответ, и эта улыбка напоминает Эну улыбку ребенка. – До дна, – говорит Адио и запрокинув голову валится на пол. Ползает в грудах мусора и что-то ищет, забыв о друге. Эну поднимается из-за стола и идет к выходу. – Увидимся еще, друг, – говорит он с порога и прикрывает выбитую дверь.
Вспышка… Мейкна приходит за полночь, рассказывает о дне рождения сестры и о сантерии, устроенной местным бокором.
– Дюваль там тоже был? – спрашивает Эну.
– А как ты думаешь, кто помог нам с продуктами? – Мейкна разбирает принесенные пакеты с едой. – Доран спит?
– Конечно. Скоро же утро.
– Ах, ну да! – Мейкна смотрит на Эну и пьяно смеется.
– Тише ты! Ребенка разбудишь.
– Молчу. Молчу. – Она подходит к Эну и обнимает за шею. – Я и тебе кое-что принесла, – Мейкна достает из пакета бутылку синтетического ликера, достает из шкафа стопку, наливает, подвигает Эну.
– А ты?
– Мне уже хватит, – она улыбается, ждет, когда Эну выпьет.
– Как? Хорошо?
– Синтетика.
– Ну да. Мне тоже не очень понравилось. Знаешь, там было еще вино. Настоящее вино. Дюваль, как всегда, принес… – она икает. – Не запомнила, как называется, в зеленой такой бутылке красивой. Вот оно вкусным было, правда, мы все выпили, – она обиженно надувает губы. Эну молчит. Мейкна перестает улыбаться, хмурится, наливает еще одну стопку синтетического ликера, но Эну не пьет. – Ты на меня обижаешься за то, что я поздно пришла? – спрашивает Мейкна. – Опять из-за Дюваля? Но ведь его друг с моей сестрой встречается. Он законник. Он может забрать ее во внутренний город. Что в этом плохого?
– Ничего. – Эну вспоминает Адио.
– Дюваль тоже наш друг, – говорит Мейкна.
– Конечно. – Эну спрашивает об Эбел. – Давно ты ее видела?
– Давно. А что?
– У них с Адио ребенок вообще-то общий, или тебе уже неинтересно?
– Конечно, интересно. Просто… – Мейкна поднимает стопку. – Просто своих проблем хватает. – Она пьет, а Эну говорит, что Адио считал Эбел и ее ребенка киберами.
– Наверное, это из-за тех наркотиков, которые он принимает, – пожимает плечами Мейкна. – Так, по крайней мере, Дюваль говорит…
Вспышка… Кухня. Сестра Мейкны – Унси, два друга Дюваля. Синтетические продукты, синтетический спирт, подарки Дорану. Шутки, смех. Унси жалуется на бокора, жалуется, что последнее время ночные сантерии все больше напоминают бессмысленные оргии, а не поиски благодати и вызов духов. Она рассказывает о бабке Мамбо и о том, что в ее времена все было намного лучше.
– А меня все устраивает, – говорит Мейкна. Друзья Дюваля смеются, отпускают грязные шутки. Один из них зовет Эну на балкон, говорит о Мейкне, о своем друге и о цене подарков для ребенка.
– Мейкна знает, – говорит он. – Ей сестра еще вчера сказала. Нужно только, чтобы ты ушел ненадолго…
Вспышка… Осень. Уныние. Улица. Эбел и ее дочь идут навстречу Эну. Сочные, свежие. Живые. Или же нет? Эну зовет их. Эбел оборачивается. Эта молчаливая Эбел. Попытка завязать разговор. Вопросы Эну. Односложные ответы. Сказать о киберах, Адио, Мейкне, Доране, ночных сантериях. Услышать «да» или «нет». Услышать нелепое «не знаю». Смотреть вслед… Вернуться домой. Рассказать о встрече Мейкне. Она на кухне. Она и бокор, который заходит довольно часто. Тот самый бокор, сантерии которого больше напоминают оргии, а не экстатические пляски. Кто-то сжег его хижину-хунфор, и теперь бокор устраивает сантерии в квартирах прихожан. Барабаны бьют тихо, но все так же разрозненно. Ночь вступает в свои права. На столе синтетический спирт. На кухне Мейкна, бокор и пара его друзей-барабанщиков.
– Пойду спать, – говорит Эну.
Вспышка…
Новая сантерия на кухне. Вернее, не сантерия, а что-то непотребное под бой барабанов. Крошки на столе. Сестра и Калео, которые кормят ребенка Эну. Бирс видит, как Дюваль забирает бокора Мейкны в тюрьму внутреннего города. Видит Мейкну. Видит Унси. Видит законников, которые возят Мейкну и ее сестру на ночные сантерии. Бирс слышит разговоры Унси о шансе поселиться во внутреннем городе. Эти монотонные, беспочвенные разговоры в редкие перерывы между сантериями. И даже Дюваль отступается. Приходит сначала раз в месяц, затем раз в полгода, раз в год… Мейкна открывает ему дверь.
– Тысячу лет тебя не видела! – кричит она, бросаясь ему на шею. Он отдает ей пакеты с синтетическими фруктами.
– Это ребенку, – говорит Дюваль и проходит на кухню.
– Да ты раздевайся! – суетится Мейкна. – Хоть куртку сними. Жарко же!
– Иди лучше ребенка накорми, – говорит Дюваль.
Они остаются с Эну наедине.
– Стопки дашь? – спрашивает Дюваль, открывая бутылку синтетического коньяка.
– А раньше коньяк обычно настоящим был, – говорит Эну.
– Раньше многое было другим, – говорит Дюваль, не реагируя на обиды Эну, снова спрашивает стопки.
– В шкафу возьми, – говорит Эну.
– А помыть их можно?
– Брезгуешь?
– Да нет, просто в них тараканы дохлые.
Дюваль включает кран. Льется грязная вода. Открыть коньяк, разлить по стопкам. Дюваль пьет, наливает себе еще.
– Никогда не думал, что все будет вот так, – говорит он, оглядываясь по сторонам. – Вчера к Адио заходил… – он замолкает и как-то отрешенно курит, потом вспоминает детство. – Почему все так? Мы же все вместе играли детьми. Ты, я, Адио… Я же всегда заботился о вас.
– А может, не нужно было заботиться? – Эну вспоминает, сколько раз Дюваль забирал Адио в больницу внутреннего города, выжигая в нем воспоминания и сомнения, сколько раз Дюваль забирал его самого. Видит Мейкну, поднимается из-за стола, идет к выходу. – Ладно. Не буду вам мешать, – говорит Эну.
– Да я не к ней пришел, – говорит Дюваль. – Я к ВАМ пришел.
– К нам? – Эну смеется, затем бранится сквозь зубы.
– Зачем ты так?! – вступается Мейкна. – Он же твой друг!
– Друг? – Эну чувствует злость, чувствует беспомощную ярость.
Он выходит на улицу, садится на скамейку и закуривает синтетическую сигарету. Ждет. Дюваль выходит через пару минут, садится в пневмоповозку, уезжает. Эну ждет еще какое-то время, затем возвращается домой. Мейкна сидит за столом и плачет, смотрит на Эну и улыбается.
– Он ушел. Представляешь? Сказал, что ему противно смотреть на то, какой я стала, оттолкнул меня и ушел. Он был единственным нормальным человеком здесь. Он хоть что-то понимал! – Мейкна снова начинает реветь. Сначала тихо, потом в какой-то истерике. – Он больше не придет. Черт! Я больше ему не нужна. – Ее крики пугают ребенка, и он тоже начинает плакать. – Чего ты ждешь? – кричит Мейкна Эну. – Иди успокой его. Это и твой сын тоже!
Эну укладывает Дорана спать, возвращается на кухню. Мейкна все еще плачет. Эну наливает ей стакан воды.
– Выпей.
– Лучше коньяк, – говорит Мейкна, смотрит на принесенную Дювалем бутылку и снова начинает реветь.
Эну молчит. Мейкна достает синтетическую сигарету из оставленной Дювалем пачки, закуривает.
– Я сама во всем виновата, – говорит она и смотрит куда-то в пустоту перед собой. Докуривает, идет в комнату и начинает собирать вещи, замирает, смотрит на Эну, на ребенка. – Плохая я мама. – Она садится на край кровати, закрывает лицо руками. Эну спрашивает о Дювале.
– Давно ты с ним спишь?
– Какая разница?! – Мейкна улыбается.
– И то правда, – говорит Эну. – Тебе последнее время вообще вставляют все кому не лень.
– Кроме тебя, – говорит Мейкна. – Когда ты в последний раз кого-то трахал? – она ждет ответа, но ответа нет. Эну не помнит. Мейкна поднимается, продолжает собирать вещи. Эну не двигается, смотрит на сына.
– Ты можешь остаться, если хочешь, – говорит он Мейкне.
– А ты этого хочешь? – спрашивает она. Эну не смотрит на нее, но знает, что должен кивнуть, обязан кивнуть. Так надо.
Вспышка…
С неба падает редкий снег. Урна с прахом Адио в руках Эну. Урна с прахом его единственного друга. Озноб пробирается под куртку. Каменная дорога ведет в склеп внешнего города. Шаги гулко раздаются в тишине. Редкие шаги. Мейкна, Унси, Доран. Дюваля нет. Впереди темная арка входа из старого камня. Впереди темнота. Впереди мрак. Эну останавливается, закрывает глаза, вдыхает полной грудью морозный воздух. Доран бегает где-то за спиной. Кажется, что время останавливается. Весь мир замирает. Вся жизнь. Затем раздается детский плач. Доран поднимается с колен. Острые осколки старых камней разрезали его ладони. Раны глубокие, но крови нет. Эну смотрит на мальчика и чувствует, как мир начинает уходить из-под ног. Этот шаткий, ненадежный мир. Урна с прахом Адио выпадает у него из рук, разбивается о холодные камни. Ветер подхватывает серый прах, уносит в небо. Плач стихает. Доран прячет порезанную руку, но Эну видел достаточно. Адио был прав… Всегда был прав…
– Куда ты? – кричит Мейкна. Эну не отвечает.
Ноги несут его прочь, в дом, где живет его мать, где живет Дюваль, когда приходит во внешний город. Стук в дверь. Удары в дверь. Старый замок сдается. Но квартира пуста. Эну оглядывается по сторонам. Машина для снятия отпечатков сознания стоит на столе. Такая редкая для внешнего города машина. Машина Дюваля…
Вспышка… Воспоминания обрываются. Воспоминания Эну, которые изучает Бирс.
Но жизнь продолжается.
Эну возле своего дома. В руках у него картридж с отпечатком сознания. Его сознания. Глаза слезятся, и кажется, что зеленые лучи все еще проникают в его умирающий мозг.
– Что-то случилось? – спрашивает сосед Мано.
– Случилось? – Эну смотрит в далекое вечернее небо. – Нет.
Он отдает Мано картридж с отпечатком своих воспоминаний и идет домой. На столе синтетический ликер. В комнате спят Унси, Мейкна и киберребенок… Тихо, лишь где-то далеко, бьют барабаны. Закрыть окна. Закрыть двери. Зайти в ванную. Накинуть на шею петлю. Подогнуть колени и закрыть глаза.
Глава сорок первая
Утро. Замок лорда Бондье. Типография. Старый ворчливый уборщик смотрит на Бирса и качает головой.
– Нельзя так много работать, – говорит он, затем видит машину для снятия и переноса отпечатков сознания, хмурится.
Бирс трет руками глаза, пытаясь избавиться от нависших на веках чужих воспоминаний, закуривает синтетическую сигарету.
– Говорят, в этом городе есть киберлюди, это правда? – спрашивает он.
Уборщик хмурится сильнее, перечисляет киберживотных, которых видел.
– Но людей… – он качает головой, заканчивает уборку, продолжая хмуриться, уходит.
Бирс ждет, когда придет Брина, и задает ей тот же вопрос, что и уборщику. Брина смеется.
– А больницы? – он говорит об экспериментах над сознанием, говорит об измененных воспоминаниях.
– Ты слишком много времени проводишь во внешнем городе, – подмечает Брина.
– Художник, который делал твой голографический портрет, – он ведь тоже когда-то жил во внешнем городе?
– Я не знаю.
– И школа когда-то у вас была только одна.
– Может быть.
– И стены внутреннего города были не всегда.
– Я слишком молода, чтобы хорошо помнить об этом. – Брина меняет тему разговора, задает вопросы, относящиеся исключительно к работе.
– Художник рассказывал тебе о своих снах? – спрашивает Бирс.
– Он делал мою голограмму, а не встречался со мной.
– А его рисунки? Ты видела его другие рисунки?
– Я видела у него картину Ханны, с которой у тебя было свидание.
– И все?
– Другого я не помню, – Брина улыбается. – Ты задаешь все эти вопросы из-за того, что сделал перенос? Все еще чувствуешь власть чужих воспоминаний? – она предлагает хорошие пилюли. – Они помогают успокоиться. Если хочешь, то я могу достать для тебя немного.
– Нет.
– Но они нужны для переносов. Ты ведь сумел побороть страх и не будешь больше возражать делать переносы? – Брина напоминает ему о конфузе, который случился у нее в доме, когда они делали перенос. – А сегодня вроде все в порядке, – она смотрит на его брюки, снова улыбается, предлагает встретиться вечером и сделать еще один перенос. – Или же у тебя свидание?
Брина ждет ответа, но ответа нет. Есть лишь новые вопросы: о кланах вуду, о Дювале, о замке лорда Бондье, о бокорах внутреннего города, о бокорах внешнего города.
– Если ты решил написать об этом в своей первой газете, то судья и лорд будут явно не в восторге, – говорит Брина.
– Мне плевать на то, от чего они будут в восторге, а от чего нет. – Бирс чувствует, что начинает злиться. Брина улыбается и говорит, что ей нравится его напор и решительность.
– Если обещаешь поужинать со мной, то, думаю, я смогу помочь тебе с поисками бокора во внутреннем городе, – Брина улыбается и рассказывает, как встречалась когда-то с одним женатым мальчиком.
Они встречались ровно на два часа в восемь вечера по субботам в самом убогом квартале внутреннего города, где жила старая бабка мальчика. Прийти порознь, уйти порознь, но два часа быть вместе. Два чертовых часа. Старая кровать скрипит. От постельного белья пахнет нафталином. Бабка прогуливается по улице за окном. Для нее внук еще ребенок, которому жизненно необходимо отвлечься от жены. Бабка гуляет на улице полтора часа. Ждет, когда ее внук включит свет.
У нее в чайнике отвар из трав. Она возвращается и поит внука и Брину чаем, рецепт которого вычитала в каком-то старом журнале. На кресле у нее лежит пачка просроченных газет. Газеты повторяются. Десятки одинаковых статей. Десятки одинаковых фотографий. Просроченные новости дешевой желтой прессы, которые, кажется, никогда не утратят актуальность.
– Раньше нераспроданные журналы в конце дня выбрасывали, а сейчас хранят, как сокровище, – говорит Брина Бирсу, ссылаясь на рассказы стариков. – Издержки нашего производства, – вздыхает она, по-хозяйски оглядывая типографию, в устройстве которой еще пару дней назад совершенно не разбиралась. – Ничего не бывает безотходного, – говорит она. – Я знаю. – Ее указательный палец упирается Бирсу в грудь. – Знаю, потому что ты знаешь. Я видела это в твоих воспоминаниях, относящих к городу, откуда ты пришел. Даже «Elle» и «Glamour» иногда не распродаются. Верно? Но это уже геморрой менеджеров и маркетологов. Это их нервный срыв.
Брина закатывает глаза, вспоминая то, что видела во время переноса сознания Бирса. Она говорит, что не вся полезная информация бывает полезной. Говорит, что люди заложники прочитанных ими журналов, а журналы заложники полюбившихся людям героев.
– Чем больше поклонников, тем меньше отходов у этого производства. Если кассовые журналы не распродаются, то их забирают назад. Маркетологи ведут учет издержек. Издержки – это судьбы тех, о ком пишут в этих журналах. Чем больше издержек, тем меньше шансов появиться в следующем номере. – Брина кивает, соглашаясь сама с собой, снова вспоминает женатого мальчика, с которым встречалась, его бабку из внешнего города, стопки старых журналов возле кровати. – Но людям все равно, о чем читать. Лишь бы желтое. Лишь бы красочное и ненастоящее, как зубы киногероев в старых фильмах. Подделка подделки подделки, – Брина улыбается, показывая свои собственные белые зубы, говорит, что бабка мальчика всегда сравнивала ее, Брину, с просроченными кинозвездами старых журналов. – Иногда она просто открывала какой-нибудь старый журнал и начинала читать. – Брина тужится, стараясь изобразить старческий голос. – Почему мужчины так остро переживают измены своих жен и толерантно относятся к их лесбийским связям? Почему мужчины встречаются с проститутками, даже если отношения с супругой складываются благополучно? – Брина смеется, но в глазах обида.