Она говорит, что бабка читала им о том, что в факте измен можно найти психологические, эмоциональные и бытовые мотивы. Читала о том, что человек – часть животного мира, часть природы, и его генетическое развитие подчиняется законам природы. Еще бабка читала о репродукции и биологии, о том, что мужчина – это самец, охраняющий свои гены. Читала, но никогда не запоминала этих статей.
– Для нее это лишь каша из информации, которую она принимает выверенными дозами, оберегая свои старые зубы. – Брина кривится. – Для нее я всего лишь девочка, необходимая внуку для снятия сексуального напряжения. Да, не смейся, бабка знала это слово. – Брина выбивает из пачки синтетическую сигарету, закуривает. – Эта бабка всегда улыбалась мне, подливала чертов чай, а потом, перед тем, как я уходила, отводила в сторону и предупреждала, что давно защитила внука от меня у местного бокора. Вот так. Все духи Эрзули Фреда изгнаны. И никаких тебе бьющихся сердец и красно-голубых одеяний. Барон Суббота, дух смерти и загробного мира, изгонит всех Афродит, или как там их называют?! – Брина злится. – Главное – не забыть помолиться верховному богу и не потерять «бебе», чтобы не прогневать лоа.
Она докуривает сигарету, бормоча бессвязные проклятия, затем смотрит на Бирса и спрашивает, нужен ли ему еще адрес бокора, к которому ходила бабка ее бывшего мальчика.
Глава сорок вторая
Розмари. Бирс не знает, почему пришел к ней. Возможно, его позвали сюда старые книги, которые продает дед Розмари.
– Не ждала, что ты придешь так скоро, – говорит Розмари.
– Я тоже не ждал, – признается Бирс. Он идет вдоль пыльных стеллажей, разглядывая названия книг.
– Ищешь что-то конкретное или просто любопытство? – спрашивает Розмари.
– Наверное, просто любопытство. – Бирс смотрит на нее. Его лицо ничего не выражает. Он устал. Ему кажется, что он переживает воспоминания Эну. – Здесь так много книг. Ты читала их все?
– Нет.
– Тогда… – он невольно пытается представить себе Розмари и художника.
– Тебе не нравится наш город?
– Почему?
– Не знаю. Ты выглядишь растерянным.
– Я делал вчера перенос. – Бирс монотонно и сухо рассказывает об Эну.
– Я его никогда не знала.
– Но ты знаешь его друга.
– Я давно не видела художника.
– Почему?
– Не знаю. Мы просто решили расстаться.
– А кланы вуду, кибермертвецы, больницы, где стирают воспоминания и записывают новые?
– Я не бываю во внешнем городе и не знаю, что там происходит.
– Эти больницы есть здесь.
– Значит, я в них никогда не была, – Розмари растерянно улыбается. – Если ты хочешь узнать мифы нашего города, то я тебе не помощник. Мне неинтересны местные сплетни, – она улыбается, проводит рукой по корешкам старых книг.
– Но ты же делаешь переносы, – говорит Бирс.
– Я ищу в этих воспоминаниях только то, что интересно мне.
– А Дюваль? Ты его знаешь?
– Возможно.
– Встречала его у художника?
– Возможно.
Розмари достает с полки старую книгу. Настолько старую, что когда она открывает ее, желтые листы жалобно хрустят, готовые рассыпаться.
– Иногда мне кажется, что мы такие же старые, как эти книги, – говорит Розмари. На губах ее появляется улыбка. – Все мы. Понимаешь? И нет никакого неба, о котором говорит художник. Только старость. Только неизбежность, – она заглядывает Бирсу в глаза. – Почему ты еще не познакомился с художником? Чего ты ждешь?
– Я не знаю. Я…
– Ты боишься его?
– Боюсь? Почему?
– Потому что он может изменить всю твою жизнь.
– Не думаю, что он может изменить мою жизнь. На войне я видел вещи более страшные, чем картины о рухнувшем небе и кибермертвецах.
– Я говорю не о картинах.
– Вот как? – Бирс оглядывается. Ему почему-то становится крайне важным видеть выход из книжного магазина.
– Ты ведь пришел сюда не ради книг. Верно? – спрашивает Розмари. – И не ради меня, – на ее губах снова появляется улыбка. Пальцы подхватывают желтую страницу старой книги. Звук рвущейся бумаги кажется неприлично громким в царящей тишине. – Как ты думаешь, тебе когда-нибудь стирали воспоминания? Вырывали твою память, как я сейчас вырываю страницу из этой книги?
– Я не знаю.
– Но ты веришь в то, что ты увидел в воспоминаниях Эну. Почему?
– Я думаю, что не всем можно стереть воспоминания и записать новые. Не все готовы измениться.
– А я? Как думаешь, если ты заглянешь в мои воспоминания, то что ты там увидишь? Кроме книг и одиночества. Кроме художника. Или же тебе интересен только он? Его сны, его картины, его жизнь?
– Я не знаю. – Бирс снова смотрит на спасительную дверь из магазина. – Если честно, то я немного растерян.
– Я вижу. – Розмари не моргает, смотрит на него, изучает. – Ты чувствуешь себя ребенком, который только что утратил связь с матерью и теперь пытается привыкнуть к изменяющимся реалиям жизни. Ты знаешь, я тоже когда-то хотела стать матерью. До художника. Или же до Дюваля. Не помню. Не хочу помнить. – Ее губы продолжают гнуться в улыбку, но улыбки уже нет. – Ты третий белый человек в этом городе. Почему?
– Случайность.
– А если нет? – Розмари манит его за собой.
В комнате, где она шьет и стирает, тихо. Запахи пыли. Запахи стиральных порошков. Машина для снятия отпечатков сознания стоит на столе.
– Покажи мне, кто ты. Покажи, откуда ты пришел.
– Не думаю, что это хорошая идея…
– А я покажу тебе художника. Ты сам найдешь во мне воспоминания о нем. Если захочешь, если не испугаешься, как испугались его друзья.
– Почему я должен пугаться?
– Потому что ты видел, что случилось с ними. – Розмари подходит к Бирсу так близко, что он чувствует ее дыхание. – Сколько дней ты провел в этом городе? Два? Три? Я помню, как ты пришел сюда впервые, и вижу тебя сейчас. Ты изменился. В твоих глазах появился страх, сомнения. Но знаешь, сейчас ты более жив, чем когда мы встретились. – Она берет его за руку. – Сейчас ты начинаешь напоминать мне художника. Того художника, которым он был когда-то давно. Когда в его глазах еще был страх. Когда в его глазах еще была жизнь. – Розмари подходит ближе, почти прижимается к Бирсу. – Ты даже пахнешь как он – пыль и краска. – Ее полные губы целуют щетинистый подбородок Бирса. Взгляд – глаза в глаза. – И на вкус ты как художник. – Она встает на цыпочки, тянется губами к его губам, но не целует их, лишь дразнит, хотя Бирс и не пытается ответить на поцелуй или уклониться от него. – Ты веришь, что в этом городе когда-то был театр? Веришь, что когда-то все мы были немного другими?
Розмари смотрит ему в глаза и спрашивает, верит ли он, что она переспала с художником, когда ей было пятнадцать.
– Он был таким белым. Таким чистым. Идеальный кандидат, чтобы стать первым мужчиной, – она улыбается не то растерянно, не то истерично, затем говорит, что после художника у нее было еще шесть мужчин. – Или семь? – Розмари хмурится. – Или пять… А связь с женщиной считается? – она смеется, говорит, что все относительно, говорит, что все в этом мире условно. – А еще я чертовски плодовита.
Розмари рассказывает о своих беременностях.
– Но все дети рождались мертвыми… Нужно было попробовать родить от художника, – говорит Розмари. – Или от любого другого белого. Кто знает, может, с местными мужчинами что-то не так? Но я люблю детей. Я хочу детей. Хотя когда-то я так же сильно хотела играть в театре. – Она садится за стол, ждет, когда Бирс сядет напротив нее, и включает машину для переносов. – Я знала, что ты не откажешься. Ты так же любопытен, как и я. И ты так же напуган, как когда-то была напугана я.
Глава сорок третья
Воспоминания Розмари. Разрозненные, разорванные, словно книга, где страницы перепутаны и нужно прочитать их несколько раз, чтобы понять общую суть. Но Бирс не верит этой книге. Видит жизнь, проживает жизнь, но не может относиться к ней серьезно. Розмари ребенок. Розмари подросток. Мать, отказавшаяся от Розмари, сбежав с бокором. Дед, который слишком часто видел в своей внучке отражение своей дочери, чтобы внучка смогла полюбить его. Первые мечты Розмари. Первые фантазии. Первая любовь.
Где-то там Бирс видит художника. Нет, Розмари никогда не любила этого худощавого, миловидного белого мальчика. Он казался ей слишком хилым, слишком женственным. Он был старше ее на пять лет, но она всегда считала, что он слишком беспомощен для своего возраста, слишком несамостоятелен. А секс с ним… Бирс так и не смог понять, почему она выбрала своим первым партнером именно художника. Наверное, разочарование от первой любви было слишком сильным, заставило ее выбрать полную противоположность своей недосягаемой мечты. Но близость с художником что-то изменила в ней. Не сразу. После, вспоминая свой первый опыт, она вспоминала художника, сравнивала его с другими и думала, что в действительности он был не так и плох. Вернее, не думала, чувствовала, в своих мыслях она отказывалась признавать это. В мыслях художник был полной противоположностью ее идеалов, ее представлений о том, каким должен быть настоящий мужчина. А идеалы тем временем снова и снова разочаровывали ее, как и секс с ними. Но она не хотела признаваться себе. Лишь знала, что художник все еще ждет ее. Или же ее тело?
Когда она забеременеет и дед выгонит несовершеннолетнюю внучку, Розмари пойдет не к отцу своего ребенка, а к художнику. Но художника не будет дома. Розмари прождет его у закрытой двери до поздней ночи, попытается обидеться, но не сможет. Появится лишь липкое, холодное разочарование и необходимость найти себе приют на ночь. Необходимость сделать хоть что-то, но ничего делать неохота. Нет даже полного понимания своей беременности. И уж тем более нет раскаяния за поступок, за случайность, которую прежде удавалось избегать с такой легкостью. Можно принять неизбежность и пойти к отцу ребенка.
Розмари пытается придумать какую-нибудь ложь, но в голове пустота. Она стучит в дверь. Ей открывает полная женщина и говорит, что Серджио нет дома. Розмари кивает, говорит, что она его девушка.
– Мой дед узнал, что я жду от Серджио ребенка, и выгнал меня из дома. – Вместе с этим приходит обида и злость. – Поэтому я буду жить у вас, – говорит Розмари матери своего любовника, имя которого означает «слуга».
Она не знает, почему именно сейчас вспоминает об этом. Возможно, она разочаровалась в нем в тот самый момент, когда поняла, что ждет от него ребенка. Но сейчас назад ничего не вернуть. Остается идти вперед. В дом Серджио, в его комнату.
Розмари раздевается и ложится на кровать. Она слышит, как жизнь в доме затихает. Утром мать Серджио осторожно стучит в дверь и зовет ее завтракать. За столом сидит отчим Серджио и его брат, у которого нет правой ноги. Мать Серджио разливает синтетический кофе, выкладывает на тарелку синтетические тосты.
– И давно вы встречаетесь? – спрашивает отчим Серджио.
– Полгода, – говорит Розмари, снова чувствует злость, заставляет себя улыбаться. – Я знаю, что он приводит сюда многих, но любит-то он меня.
– Вот как? – недоверчиво говорит мать Серджио.
– Да, – кивает Розмари, не понимая, почему уже не любит этих людей, почти презирает. – И за это могут посадить, потому что я еще несовершеннолетняя. Но не волнуйтесь, я тоже его люблю, – она заставляет себя улыбаться.
Отчим встает из-за стола и уходит на улицу, не произнося ни слова. Но жизнь не заканчивается. Розмари знает это, верит.
– Наглость – второе счастье, – говорит за глаза мать Серджио.
– Она не нужна нам, – говорит за глаза отчим Серджио.
– А ты мне нравишься, – говорит его безногий брат, который и не брат ему вовсе, а сын отчима от первого брака.
– Хочешь, я почитаю тебе стихи? – спрашивает Розмари.
У нее хорошая дикция, и учителя говорят, что нужно поступать в театральный. Ей предлагают самые знаменитые училища. Примерный конкурс – 200 человек на место, плюс еще пара тысяч, которых отсеивают на предварительном собеседовании.
– Тебе есть о чем сказать со сцены, – говорят ей. – У тебя фактурная внешность. Выберешь город и будешь поступать сразу во все вузы…
И вот она ходит по театральным училищам незнакомого города. Собирает информацию о тех, кто набирает курсы. Что это за люди? Что они сделали? Что им нравится и не нравится? Пытается понять особенности театральных школ. Посещает кафедру, знакомится с педагогами, спрашивает их рекомендации. Записывается на прослушивания.
Они сидят на жестких стульях и ждут очереди. Их вызывают по одному. Будущий мастер курса спрашивает имя, возраст, что она будет читать и выступала ли она где-нибудь прежде. Розмари врет и говорит, что никогда не выступала на сцене. Члены комиссии кивают. Эта работа давно надоела им до чертиков.
– Спасибо. Можете садиться, – говорят они.
И снова жесткий стул. И снова коридор и ожидание вердикта. Тем, кто прошел, велят написать сочинение. Спрашивают о театральных системах. Немного литературы. Немного драматургии и истории.
– Прочитайте что-нибудь наизусть, – просят члены комиссии. – Что-нибудь еще… Ничего другого нет?
Перед Розмари выходит серая мышка с детскими глазами и объявляет: «Из мировой классики. Марина Цветаева. Могила». Она что-то пищит и путает строчки. Ее руки судорожно теребят край ситцевого платья. Тонкие ноги дрожат.
– Не умирайте, – советует кто-то из приемной комиссии.
Серая мышка начинает плакать, но продолжает читать «Могилу». Розмари улыбается. Ей нравится Цветаева, но не нравится серая мышка. Трагедия. Переживания. Почему мышь не читает стихи для детей дошкольного возраста? Розмари одергивает мини-юбку. Она не боится, нет. Она просто хочет показать, как нужно читать Марину Цветаеву. Чуть больше завывающих интонаций. Чуть больше упора на прилагательные. Трагедия сухих слез.
Розмари смотрит на приемную комиссию, а они говорят, что ей слишком рано рассуждать про разбитую любовь и порушенную жизнь. Говорят, что в ее исполнении это слишком смешно и рассуждать об этом может только тот человек, который через это прошел или хотя бы рядом стоял.
– Вы нелепы, – говорит женщина с желтыми зубами и такими же желтыми прокуренными ногтями. – Все эти ваши закатывания глаз, попытки пустить слезу… Подрастите немного. Узнайте жизнь, научитесь целоваться, а потом приходите, – говорит женщина и вымученно смеется. Розмари смотрит на нее и тоже смеется. – Да что вы о себе возомнили?! – возмущается женщина и велит уходить. Из этой десятки ей нравится лишь прыщавый мальчик с грязными ушами, который по первому требованию упал на пол и начал изображать беременную корову.
– Вот что такое талант! – говорит прокуренная женщина.
«В следующий раз будет Чехов», – думает Розмари…
И вот в шекспировских страстях первого тура следующего училища, когда кто-то орет так, что закладывает уши, а кто-то рыдает так, что хочется зарыдать вместе с ним, она садится на стул и безразлично читает прозаичный отрывок о каком-то кособоком доме на какой-то черт знает какой улице.
– Все, – говорит она.
И ее вдруг начинают ставить всем в пример. Без страстей и эмоций, без криков и воплей она проходит во второй тур. Прочитайте басню Давыдова. Прочитайте Павича. Прочитайте псалмы. Будьте оригинальны – читайте Борхеса, или же станьте обыденным – читая Пушкина. Не одевайте мини-юбку – женщинам в комиссии не понравятся ваши стройные ноги. Не одевайте брюк – мужчинам в комиссии нравится сексуальность. Макси тоже не годится.
В общем, будьте оригинальны, но не отличайтесь от других.
– Вы посещаете какие-нибудь курсы? – спрашивают Розмари.
– Да, – говорит она. – Курсы официанта.
– Забавно, – говорят ей.
Хорошая шутка, которая и не шутка вовсе.
Глава сорок четвертая
Чтобы приготовить коктейль «Детское личико», нужно смешать в равных долях синтетические сливки, синтетическую водку и синтетический черносмородиновый ликер. Засыпать льдом, встряхнуть в шейкере и процедить в бокал. Для коктейля «Пушистый пупок» понадобится синтетический апельсиновый сок и синтетическая персиковая водка. Смешиваем сок и шнапс в блендере, затем выливаем через лед в высокий стакан и украшаем долькой синтетического апельсина. Для «Кровавой Мери» берем синтетическую водку, синтетические томатный и лимонный сок, вустерширский соус и соус табаско, соль сельдерея, перец черный молотый. Выливаем в стакан хайбол со льдом. Смешиваем или оставляем слоями…
Розмари узнает все эти рецепты, работая официанткой. Бармены всегда болтают слишком много. Подруга сказала, что это их кредо – пить и болтать…
И никаких больше надежд на театр и карьеру актрисы.
– Всегда улыбаться, – говорит менеджер.
Главный талант – это умение обходить острые углы. Шлепок по заднице – улыбка. Сальные намеки – улыбка. Клиент всегда прав. А потом дом в чужом городе, Серджио, работающий на фабрике синтетических продуктов, и его ребенок в животе, который становится все больше и больше. Где-то здесь Розмари заводит себе еще одного любовника. Где-то здесь Розмари рожает мертвую девочку. И где-то здесь она снова беременна, вот только уже не знает от кого.
– За бесконечную историю! – говорит бармен, знакомясь с очередным близким другом Розмари.
Розмари молчит. Ее рот занят языком близкого друга. Подруга громко кашляет и говорит, что пересменок скоро закончится.
– Уже уходим, – смеется Розмари.
Она все еще молода, привлекает к себе много внимания и не готова отказываться от этого.
– Я хочу посмотреть, где ты работаешь, – говорит Серджио.
– Зачем? – спрашивает Розмари.
– Я имею право знать.
– Нет. Не имеешь, – говорит она и просит помочь намазать растущий живот кремом. Просит сначала Серджио, затем друга, с которым встречается в то время, когда Серджио думает, что у нее ночная смена.
Друг рассказывает о море, чайках и яхте родителей.
– Море – это хорошо, – говорит Розмари.
Друг улыбается и строит планы поездки к его родителям. Серджио кричит и называет ее грязной шлюхой. Ребенок рождается и не издает ни звука. Еще один маленький трупик.