Она все еще молода, привлекает к себе много внимания и не готова отказываться от этого.
– Я хочу посмотреть, где ты работаешь, – говорит Серджио.
– Зачем? – спрашивает Розмари.
– Я имею право знать.
– Нет. Не имеешь, – говорит она и просит помочь намазать растущий живот кремом. Просит сначала Серджио, затем друга, с которым встречается в то время, когда Серджио думает, что у нее ночная смена.
Друг рассказывает о море, чайках и яхте родителей.
– Море – это хорошо, – говорит Розмари.
Друг улыбается и строит планы поездки к его родителям. Серджио кричит и называет ее грязной шлюхой. Ребенок рождается и не издает ни звука. Еще один маленький трупик.
– Так как насчет моря? – спрашивает друг.
Розмари говорит Серджио, что между ними все кончено. Он трясется и скрипит зубами. Его кулаки сжаты.
– Только попробуй меня тронуть! – кричит Розмари и бежит на кухню, чтобы схватить нож. Она звонит другу и просит его прийти. – Я боюсь, что он вернется, – говорит она, но Серджио не возвращается.
Звонит его мать и спрашивает, что случилось.
– Ваш сын идиот и шизофреник, – говорит Розмари и вешает трубку. А потом идиот и шизофреник перестает платить за квартиру, и она продает обручальное кольцо и часть мебели, чтобы остаться в арендованной квартире еще на один месяц.
– Я беременна, – говорит Розмари другу.
– От меня? – спрашивает он.
– Идиот! – говорит она.
Друг уходит, и Розмари звонит Серджио.
– Беременна от меня? – удивляется он.
– Конечно, от тебя, – говорит она.
Они мирятся и занимаются сексом, а потом к ней на работу снова приходит старый друг.
– За бесконечную историю! – говорит бармен, делая два коктейля.
Старый друг Розмари смеется. Всегда смеется. Даже когда Розмари рожает очередного мертвого ребенка…
– Дежурные слезы, – говорит Розмари художнику, когда возвращается в родной город. Приходит к художнику с ребенком подруги и смотрит его картины. Новорожденный ребенок кричит и срыгивает. Снова и снова.
– Не приводи ко мне больше детей, – говорит художник.
– Нарисуй бриллиант, – говорит Розмари.
– Зачем бриллиант? – спрашивает художник.
– В бриллианте нет лжи, – говорит Розмари. – А твои дежурные слезы – это всего лишь плаксивая любовь.
– Я не рисую любовь, – говорит художник.
– Любовь исчезает, – говорит Розмари.
Ребенок подруги снова срыгивает и начинает мочиться. Художник что-то кричит и спешно убирает картины. Розмари смеется и говорит, что снова беременна.
– Сделаешь голограмму моего нового друга? – говорит она.
– Какого по счету? – спрашивает художник.
– Ты всегда был никчемным придурком, который рисует свои картины о жизни, но ничего не понимает в ней, – говорит Розмари. Это ее откровение. Это ее правда. Это ее жизнь.
Глава сорок пятая
Жесткие стулья расставлены полукругом. Клуб поэтов больше напоминает общество анонимных алкоголиков. Каждый со своими проблемами. Каждый со своей правдой. Новые лица. Старые лица. «Да они все на одно лицо!» – думает Розмари.
Кто-то уступает ей стул. Кто-то говорит, что ее давно не было. Шуршат тетради, записные книжки, листочки, исписанные мелким почерком и измятые до уровня туалетной бумаги. Лысый старик, имени которого Розмари не может вспомнить, читает свои стихи про какую-то пчелку. Он размахивает руками и скачет по читальному залу. Парень, уступивший ей стул, читает миниатюру о своих сомнениях. Типа: «В чем суть моего существования?», «Где правда, предназначенная мне?», «Где идеалы, не становящиеся пустыми словами?», «Где логика?»… Розмари зевает, а парень говорит, что жизнь – это помойка, а он – мусор, который выбрасывает себя на эту городскую свалку в знак понятного лишь ему одному протеста.
– Я свой страх, – читает какая-то страшненькая девушка. – Я спасаю себя от изнасилования и помолвки… Я своя храбрость. Я отказываюсь от лифчика и иду по улице, надев прозрачную футболку… Я своя похоть. Я совращаю себя и близких мне людей… Я своя невинность. Я смущаюсь, краснею, извиняюсь, хлопаю глазами, не понимая, что происходит… – Розмари слушает, как за окнами бьют барабаны вечерней вудуистической сантерии. – Я свой абсурд, – говорит страшненькая девочка.
«Вот это точно!» – думает Розмари. Она поднимается и уходит, не говоря ни слова.
– Подожди! – кричит парень, который уступал ей стул. Он догоняет ее и берет за руку. – Ты не против? – спрашивает он. Розмари поднимает голову, смотрит ему в глаза и качает головой.
Они встречаются три дня, а потом она рассказывает ему о своих беременностях и мертворожденных детях. И парень уходит. И снова одиночество. И снова нужно идти и просить прощения у свихнувшегося деда.
– Я своя храбрость, – смеется в истерике Розмари. – Я своя храбрость…
А барабаны бьют все сильнее и сильнее. Барабаны вуду. И люди идут в хижины, где устраиваются сантерии. Бегут в хижины. Десятки. Сотни тупоголовых унси, поклоняющихся Барону Субботе и жене его Маме Бриджит. А хромой карлик Ти-Жан-Петро потешается над ними. Здесь, среди этих прихожан, он самый нормальный. Самый что ни на есть полноценный дух лоа. Не нравится карлик? Есть Огун – дух огня и молний. Есть Мадмуазель Шарлот – покровительница молодых. Легба – дух дверей и путешествий. Агве – дух воды… Здесь каждый выбирает по себе. Свой Нгомбо – жрец. Свой Ла Плас – помощник священника. Свой Бондье – бог-создатель. Свои собственные лоа – духи. И уж конечно, свой собственный двухголовый доктор – колдун, который будет нас спасать и обрекать, спасать и обрекать… Вот так. Все мы заложники своих духов. Все мы заложники демонов внутри нас.
– Не знала, куда пойти, – говорит художнику Розмари.
Он предлагает войти, знакомит ее с Дювалем. Дюваль улыбается Розмари. Художник спрашивает, знает ли он жирную нянечку из внешнего города.
– Зачем тебе? – удивляется Дюваль.
– У нее эпилепсия и должно быть много синтетических барбитуратов, – говорит художник.
Дюваль морщится, рассказывает о том, как в молодости пробовал убить себя синтетическими лекарственными средствами.
– Вы идиоты! – говорит им Розмари и перечисляет подробности пищевого отравления. – Барбитураты – это хорошее успокоительное, а не суицидальное средство.
– Потом будет наплевать, – говорит художник.
– Если надумаешь вешаться, составь завещание.
– Я не хочу вешаться.
– Конечно, не хочешь, – Розмари смеется. – Ты хочешь выйти в воскресенье утром и увидеть, как с неба на тебя летит метеорит. Не комета. Не астероид. А именно метеорит. Именно в воскресенье. Именно утром.
Художник улыбается. Розмари смотрит на него и говорит, что он жалок.
Глава сорок шестая
Розмари, грудной ребенок подруги, с которым ее попросили посидеть, художник, Дюваль, сосед художника, который просит художника научить делать компьютерную обработку голограмм и жалуется на бывшую жену, требующую все больше и больше денег.
– А ты напугай ее, – говорит Розмари. – Скажи, что заберешь у нее ребенка.
– Зачем мне ее ребенок? – спрашивает сосед.
– Затем, что это и твой ребенок, – сверкает безумными глазами Розмари.
Сосед смотрит на нее, на художника.
– Мне, пожалуй, пора, – говорит он.
– Вали, – кричит Розмари.
– Он платил мне деньги, – говорит художник.
– Мне-то что? – говорит Розмари и пытается успокоить расплакавшегося младенца.
– Мы должны беречь тех, кто есть. Других не будет, – говорит Дюваль и рассказывает о старых друзьях, с которыми они учились в одной школе: давно, когда еще не было стены. Художник слушает, рисуя надгробие, в которое вцепились десятки уродливых рук. – Дерьмо, – говорит Дюваль.
– А ты что думал, я Давинчи? – спрашивает художник.
– Я ничего не думал.
– Я знаю.
Художник поджигает свой рисунок, смотрит, как он горит. Дюваль говорит о кланах вуду, о девушках, с которыми встречался в детстве, о живых мертвецах, о синтетических наркотиках, о высокой смертности… Говорит только Дюваль. Художник молчит.
– А мне он нравится, – говорит художнику Розмари.
Она улыбается, и художник не знает, смеется она или говорит всерьез. Розмари показывает на чистый лист, дает художнику карандаш.
– Нарисуй мне свидание, – просит она. – Нарисуй комедию моей жизни, – она морщится, ставит недопитую чашку кофе на стол и стряхивает в нее пепел от синтетической сигареты. – Хороший кофе, – говорит она. Художник смотрит на нее растерянно. Нарисуй мне причину. Нарисуй мне следствие. – Тебе нужно жениться, – говорит Розмари.
– Зачем?
– Чтобы развестись и перестать выделяться, – она смеется.
– Это глупо, – говорит художник.
– Сказать тебе, что такое глупость? – Розмари смотрит на мольберт с картиной обнаженной белой девушки. – Читай по губам, – говорит Розмари.
– Что читать?
– Ни одна уважающая себя баба не станет раздеваться перед таким неудачником, как ты, – она улыбается и ждет ответа, ищет ссору.
– Твой кофе стынет, – говорит художник.
– Этот кофе? – говорит Розмари и бросает в чашку недокуренную сигарету. Нарисуй мне мир. Нарисуй безумие. – У меня есть подруга, – говорит Розмари. – Она тебе понравится.
– Нет, – говорит художник.
– Что нет?
– Я не хочу ни с кем знакомиться.
– С чего ты взял, что я хочу тебя с кем-то знакомить? – злится Розмари. Художник говорит, что принесет ей новую чашку кофе. – Кто дал тебе право считать себя таким исключительным? – кричит она. – Ты принимаешь слишком много барбитуратов, – кричит она. – Чертов эгоист!
Розмари хлопает дверью. Художник бежит за ней и говорит, что она оставила у него ребенка подруги. Розмари снова кричит. Ребенок кричит. Соседи смотрят и качают головами…
Глава сорок седьмая
Розмари и Дюваль. Кровать. Запах секса. Квартира внешнего города. Бой барабанов за окном. Машина для снятия отпечатков сознания на столе.
– Ты правда можешь сделать так, чтобы я все забыла? – спрашивает Розмари Дюваля.
– Я могу больше, – говорит он. – Я могу дать другие воспоминания.
– Насколько другие?
– Все, что ты захочешь.
– Ты делал это уже прежде?
– Я могу заверить тебя, что ошибки не будет.
– Это хорошо, потому что я устала от себя.
– Все мы рано или поздно устаем от себя.
– Ты тоже устал от себя?
– Это слишком долгая жизнь.
– Это слишком сложная жизнь. – Розмари смотрит Дювалю в глаза. – Но если я не буду ничего помнить, то как быть с другими? Мой дед, художник, мои друзья, любовники.
– Ты хочешь помнить всех?
– Не всех.
– Тогда я оставлю только то, что ты попросишь.
– Тогда оставь моего деда и художника. Оставь библиотеку и книги. – На ее лице появляются сомнения.
– Ты думаешь о детях? – спрашивает Дюваль.
– Я думаю, что от этих воспоминаний тоже нужно избавиться.
– Хорошо.
– И другие люди… Как быть с ними? Что если они будут напоминать мне о том, что ты удалишь?
– Не волнуйся об этом.
– А если я решу сделать с кем-нибудь перенос? Ты сможешь оставить там наш разговор сейчас?
– Зачем?
– Чтобы люди, которые будут читать мои новые воспоминания, знали, кто я на самом деле, напоминали мне об этом, говорили, что я сама хотела избавиться от части себя… Этой тяжелой, утомительной части.
– Боишься, что захочешь вернуться к прежней жизни?
– Боюсь, что прежняя жизнь вернется ко мне. Боюсь, что не зная о том, что было, захочу снова узнать это, изучить.
– Хорошо. Я оставлю в твоих воспоминаниях эту ночь.
– Можешь оставить не все. Только разговор. Остальное удали. Не хочу, чтобы кто-то видел, как мы занимаемся с тобой любовью.
– Сомневаюсь, что это удивит кого-то.
– Тебе не нравится, как я это делаю?
– Для женщины, которая хочет избавиться от своего прошлого, ты достаточно скованна.
– Зато плодовита.
– Об этом во время секса мало кто думает.
– Я думаю. Всегда думаю, – Розмари улыбается и спрашивает о больнице. – Мне долго придется там лежать?
– Неделю, может быть, чуть больше?
– Почему так долго?
– Нужно время, чтобы создать для тебя новые воспоминания.
– А ты будешь в них?
– Как захочешь.
– Тогда удали себя. По крайней мере, наш секс удали. И насчет художника… Знаешь, я никогда его не любила как мужчину. Ты сможешь изменить это?
– Ты хочешь вернуться к нему?
– Просто хочу думать, что у меня были к нему чувства. Настоящие чувства. Понимаешь?
– Думаю, да. – Дюваль закуривает настоящую сигарету. Розмари предлагает ему снова заняться сексом. Он качает головой.
– Устал?
– Просто не хочу.
– Из-за меня? Тебе не понравилось это делать со мной?
– Я ожидал другого.
– Такого же бурного, как моя жизнь?
– Возможно.
– Тогда сделай мне воспоминания об этом.
– С художником?
– Да. Пусть будет только художник.
– А дети?
– Нет. Я же сказала, что не хочу об этом помнить, не хочу чувствовать, – Розмари заставляет себя улыбаться. – А ты мог бы сделать так, чтобы и художник был влюблен в меня?
– Давай будем говорить только о тебе.
– Но ведь он когда-то был влюблен в меня.
– Сомневаюсь, что он захочет этого снова.
– А ты не спрашивай его. Просто сделай – и все. Ради меня.
– Нет.
– Хорошо, – Розмари злится, поворачивается на бок. – И знаешь что? – говорит она. – Ты мне тоже не нравишься. Ни ты, ни секс с тобой. Думаю, ты так же устал, как и я. От себя, от своей жизни. От всего этого мира. Думаю, тебе нужно собраться с духом и стереть воспоминания себе самому. Так будет лучше. Всем…
Вспышка… Бирс все еще видит воспоминания Розмари, чувствует то, что чувствует она, проживает ее жизнь. Но жизнь меняется. Теперь Розмари работает у своего деда в библиотеке и изредка навещает художника. Теперь она умеет шить, и это новое хобби приносит новый заработок и новые знакомства. Она помнит Дюваля только как друга художника.
Иногда случайные знакомые, встретившиеся ей, напоминают о прошлом, говорят о том, какой она когда-то была. Розмари не спорит, принимая это как должное, но происходящее кажется ей не более чем старым фильмом, который давно закончился, и нет ни малейшего желания смотреть его еще раз.
Бирс видит в этих воспоминаниях деда Розмари. Сравнивает его с тем дедом, которого видел прежде. Бирс не уверен, но ему кажется, что Дюваль изменил его. Дед стал немного другим: более старым, смиренным. Как и сама Розмари. Иногда любовь к художнику заставляет ее мечтать о нем, но она знает, что они никогда не смогут быть вместе. Для художника она просто друг. И если они проведут вместе ночь, это ничего не изменит. Хотя ночи иногда случаются. И дни. Где-то там, в воспоминаниях есть момент, когда дед Розмари думает, что она и художник будут вместе. Бирс не знает, реальны эти воспоминания или нет. Да и Розмари, наверное, не знает. Но воспоминания об этом не приносят ей боль. Ее гнев утих. Она не хочет ненавидеть, она хочет любить. Она не хочет разрушать, ей хочется строить, создавать. Она хочет завести ребенка, но она не помнит о своей плодовитости, не помнит о мертворожденных детях. Лишь подсознательно понимает, что должна избегать беременности, да слышит это от тех, кто знал ее прежде. Но в своей новой жизни она больше не воюет с мужчинами. Она доверяет им. Ей больше не нравятся агрессоры, ей нравятся такие, как художник. И секс больше не война. Секс – наслаждение. Для нее. Для партнера. И когда все заканчивается, она не испытывает прежнего отвращения к тому, с кем провела ночь. Нет. Она просто засыпает…
Глава сорок восьмая
– Ну как тебе мои воспоминания? – спрашивает Розмари.
– Какие из них? – спрашивает Бирс. Они сидят и смотрят друг другу в глаза. Машина для переносов отпечатков сознания выключена. – Я видел два варианта твоих воспоминаний.
– И какой из них тебе понравился больше?
– Не знаю.
– А мне понравились все твои воспоминания, – Розмари улыбается, подается вперед. – Особенно понравились женщины, которых ты любил. У тебя есть вкус. У них есть вкус, потому что они выбрали тебя. – Ее полные губы ждут поцелуя.
– Не думаю, что это хорошая идея, – говорит Бирс.
– Почему? Разве ты в моих воспоминаниях не нашел то, что нравится тебе? Я, например, в твоих нашла много интересных моментов. Интересных для меня. И то, что ты любишь в женщинах, и то, как тебе нравится заниматься с ними этим… Я могу дать все это тебе. Ты знаешь. Ты же видел.
– Дело не в этом.
– Тогда в чем? Разве ты пришел сюда не ради меня?
– Не только ради тебя.
– Я не обижаюсь, – Розмари заставляет себя улыбаться. – Если только чуть-чуть, – она поджимает губы. – Ты очень нравишься моему деду. Будет жаль, если у нас ничего не получится.
– Не так сразу.
– Но мы уже знаем друг друга. Видели воспоминания друг друга…
– Расскажи мне лучше о больницах, где меняют сознание. Ты что-нибудь запомнила?
– Нет.
– А художник? Он когда-нибудь был там?
– Нет, но там была белая женщина, в которую был влюблен художник. Я видела это в его воспоминаниях, когда мы делали перенос.
– Ханна?
– Ты ее знаешь?
– В этом городе не так много белых людей.
– Трое.
– Я уже понял. – Бирс поднимается на ноги, ищет нужные слова, чтобы уйти, никого не обидев.
– Перестань, – говорит Розмари. – Просто пообещай, что когда-нибудь зайдешь еще раз.
– Хорошо.
– Значит, все в порядке.
Глава сорок девятая
Ханна.
– Кажется, ты говорила что-то о новом свидании? – спрашивает Бирс. Она стоит на пороге своего дома, смотрит на него, хмурится. – Что-то не так?
– Просто не ждала, что ты придешь.
– Где-то я уже это слышал.