— Благодарю, — ответил я. — А где я могу оставить нашего коня? И не
найдется ли для него овса? Я заплачу, — добавил я поспешно.
— Там за углом сарай, где стоит моя лошадь. Отодвинешь щеколду и
войдешь. Я ей недавно в кормушку овес засыпал, наверняка осталось еще.
Пусть твой тоже угощается. Щеколду потом не забудь снова закрыть!
Позаботившись о Верном (хозяйская лошадь оказалась гнедым
тяжеловозом, далеко не первой, однако, молодости, как и сам мельник), мы
вернулись в дом.
— Да вы, небось, еще и сами есть хотите? — сумрачно осведомился
хозяин.
— Не откажемся! — ответил я за двоих.
— Есть рыбная похлебка, вареная репа и ржаные лепешки. Я тут
по-простому живу, без разносолов.
Я заверил его, что мы не привередливы.
— Ну тогда пошли наверх… Меч свой только тут оставь. Э, да у тебя
еще и арбалет? Хороши же нынче мирные путники… Его тоже снимай.
Несмотря на неодобрительный взгляд Эвьет, я подчинился. Непохоже
было, чтобы здесь нас поджидала опасность, несмотря на медвежьи повадки
хозяина. Наш мир таков, что в нем скорее настораживает радушие, нежели
грубость… Да и, даже в наихудшем случае, на самом деле я ничем не
рисковал.
— Ты тоже можешь отложить свою дубину, — заметил я, кладя меч и
арбалет на громоздкую лавку справа от входа.
— Когда я приду в гости к тебе, тогда и будешь говорить, что я
могу, а что нет… — проворчал мельник и начал подниматься на второй
этаж по крутой лестнице, массивной и основательной, как, похоже, все в
этом доме, опираясь своей палицей о ступени. Мы последовали за ним.
Мельник привел нас в помещение, служившее ему, очевидно, кухней и
столовой. Указав нам на лавку возле стола без скатерти (оба предмета
мебели были сколочены все в том же грубо-тяжеловесном стиле), он
осведомился:
— Похлебку разогреть, что ль, или холодную будете?
— Лучше разогреть, — ответил я.
Старик, наконец, поставил свое оружие к стене (впрочем, в пределах
досягаемости) и разжег очаг при помощи своего факела, затем затеплил
огонек стоявшей на столе коптилки и загасил факел, сунув в кадушку с
водой. Подвесив котелок над огнем, он вдруг повернулся к Эвьет:
— А ты чего все молчишь? Немая, что ль?
— К чему лишние слова, если Дольф все говорит правильно, — пожала
плечами баронесса.
— Дольф? — прищурился мельник. — Я думал, он твой дядя.
— Ну да, дядя, — на ходу перестроилась Эвелина. — Но я зову его
просто Дольф, он сам так попросил. Он говорит, что, когда его называют
дядей, чувствует себя стариком.
— Эвьет, ты так выболтаешь все мои секреты, — изобразил смущение я.
— Вот что я тебе скажу, девочка, — произнес мельник, недобро
зыркнув в мою сторону. — Что бы он тебе ни наговорил — не бойся. Если ты
с ним не по своей воле, то только мигни — я его живо по стенке размажу,
кем бы он ни был.
Эвьет прыснула — настолько нелепым показалось ей такое
предположение.
— Нет, все в порядке, — весело пояснила она. — Никто меня не
похищал и не принуждал.
— Ну ладно, коли так. А ты, — он обернулся ко мне, — не серчай. Сам
знаешь, небось — люди, они всякие бывают.
Он поставил перед нами две глиняные тарелки (сам он, очевидно, уже
поужинал), положил деревянные ложки и продолжил свои расспросы:
— А что ж ты, да еще с девчонкой, по ночам путешествуешь?
— Так вышло, что ночь в дороге застала, — ответил я. — Мы здешних
мест не знаем. Хотели переправиться выше по течению, а там дорога прямо
в реку упирается… Хотя вообще-то ночь — самое безопасное время. Ибо
те, с кем лучше не встречаться, тоже люди и ночью предпочитают спать.
— Тоже верно, — хмыкнул мельник. — По нонешней поре день для
злодейств сподручнее. Хотя, смотря для каких… А моста выше нет, да.
Был раньше, хотя и не чиненый сто лет, по нему уж опасно ездить было, но
еще прошлой весной его совсем снесло.
— Что ж новый не наведут? Вроде речка неширокая, не так много
работы.
— А по этой речке граница графств проходит. На этом берегу
грифонские вассалы, на том львиные… Вы сами-то чьих будете?
— Ничьих, — ответил я поспешно, прежде чем Эвьет успела открыть
рот. — Мы из вольного города. И войну эту в гробу видали.
— Вот и правильно, — кивнул старик. — Я тоже ни за кого. Ко мне
муку молоть и те, и другие ездят. А мука — она и есть мука, ни на цвет,
ни на вкус не различишь, из чьего зерна она смолота…
— Как же ездят, если переправы нет?
— Ниже по течению брод есть. Но вообще ты прав, в последнее время с
того берега меньше клиентов стало. Хотя, может, им просто молоть
нечего… Ну, кажись, согрелось, — он опустил черпак в котелок,
осторожно попробовал, затем, сунув руку в рукавицу, снял котелок с огня
и разлил похлебку по тарелкам.
— Ездят, — продолжал он, усаживаясь на табурет напротив нас. — Хоть
и граница. Но мост строить не будут, нет — ни те, ни эти. Хотя обоим
нужен. Но — "как же так? Мы построим, а те будут пользоваться?"
— Могли бы договориться, чтобы работу пополам, — усмехнулся я,
поднося ложку ко рту.
— Э, "договориться"… Чтобы договориться, друг другу хоть на малый
грош доверять надо, — покачал головой мельник. — Ну ладно, вы ешьте,
разговорами сыт не будешь…
После того, как мы поужинали, хозяин показал нам комнату, где даже
обнаружились две кровати с набитыми сухой травой матрацами и подушками -
правда, без простыней и одеял, но уже и это было неплохо (я опасался,
что спать придется на каких-нибудь пыльных мешках).
— Ну ладно, девочке спать пора, — сказал он, — а с тобой давай еще
потолкуем. Говоришь, ты лекарь? Пойдем, может, присоветуешь что от
бессонницы…
Я кивнул Эвьет, одновременно указывая взглядом на дверную щеколду -
мол, запрись, когда я выйду. Она улыбнулась с видом "не учи ученого".
Придется, конечно, ее разбудить, когда я вернусь, но это меньшее зло,
чем спать с открытой дверью в чужом доме.
Мы с мельником возвратились на кухню, по-прежнему освещенную
огоньком коптилки.
— Существуют настойки из трав, способные погрузить человека в сон,
— начал я, — но они имеют скверное побочное действие. Как ни банально,
лучшее средство от бессонницы — это физический труд на свежем воздухе,
умеренная пища без излишков жирного и сладкого и, по возможности,
спокойная жизнь без потрясений. Но здесь всего этого, как я понимаю,
вдоволь…
— Угу, — усмехнулся мельник, — особенно спокойной жизни. Так что,
это все, что может посоветовать твоя наука, лекарь?
Я расспросил его о самочувствии, но не обнаружил никаких тревожных
симптомов. Единственной жалобой было то, что "спина ныть стала, как
мешки потаскаешь — раньше-то такого не было…" Я велел ему снять рубаху
и провел осмотр; в коже уже чувствовалась старческая дряблость, но мышцы
под ней еще сохраняли силу, и даже позвоночник, несмотря на нагрузки в
течение всей жизни, оказался деформирован меньше, чем я ожидал.
— Для своего возраста ты в очень недурной форме, — подвел итог я. -
Хотя с мешками, конечно, надо осторожнее. Лучше уж больше времени
потратить, но поменьше за один раз перетаскивать. И разогреваться перед
такой работой обязательно…
— В общем, с роду я к лекарям не обращался и, чую, не много
потерял, — перебил он, натягивая рубаху, и шагнул в полутемный угол. -
Буду и дальше лечиться домашним средством, — он вернулся к столу с
большой мутной бутылью, заткнутой тряпкой.
— Что это? — спросил я, хотя и догадывался.
— Светильное масло, — осклабился он и плеснул из бутыли в коптилку.
В воздухе разлился резкий сивушный запах. — Ну, давай за встречу, — он
поставил на стол две глиняные кружки.
— Я не пью спиртного, — твердо сказал я.
— Что так? — нахмурился он.
— Ничего, кроме вреда, от него нет. Оно отравляет тело и помрачает
ум.
— А по мне, пить боится тот, у кого дурное на уме.
— Если боится — может быть, — ответил я. — Только причем тут
боязнь? Ты вот головой об стенку не бьешься потому, что боишься? Или
потому, что тебе это просто ни к чему?
— Хитер ты, лекарь, — покачал головой мельник. — Значит, не будешь?
— Нет.
— Ну а я все-таки выпью. А ты хоть просто посиди за компанию…
Не люблю пьяных, но, в конце концов, это мы напросились к нему в
гости.
Он наполнил свою кружку, отхлебнул, поморщился, закусил свежей
репой и, чуть помолчав, спросил:
— Последние новости знаешь?
— Последние новости знаешь?
— Какие?
— Это я тебя хочу спросить — какие.
— Да никаких особенных новостей, — пожал плечами я.
— Ну война-то идет?
— А куда ж она денется? Люди убивают друг друга. Только какая же
это новость?
— И то верно…
— А что ж ты меня о новостях распрашиваешь? — запоздало удивился я.
— Сам говоришь, к тебе с обеих сторон муку молоть ездят. Что у них не
выспросишь?
— А, с этим тупым мужичьем поговоришь, — пренебрежительно махнул
рукой старик. — Они и на порог-то заходить не хотят. Деньги сунул, мешок
забрал, и прочь. Слыхал, небось, что про нашего брата толкуют? Мельник
колдун, мельник с нечистой силой знается, мельнику водяной колесо
крутит, а черт по ночам в гости ходит… Уже, небось, давно бы
инквизицию натравили, да только кто ж им зерно молоть будет? И все
только потому, что я знаю, как заставить воду крутить жернова, да живу
тут один на отшибе…
— Кретины, это точно, — кивнул я. — Знаю эту "логику". Кто не в
стаде, тот им уже непонятен, а кто непонятен, тот враг. А по-моему, жить
на природе в одиночестве — это замечательно. Если хочешь, я тебе даже
завидую.
— Не завидуй раньше времени, лекарь! — с неожиданной резкостью
ответил мельник и прибавил уже спокойнее. — Я не всегда жил один.
Я промолчал. Он снова сделал большой глоток из кружки и уставился
куда-то мимо меня.
— Пятеро нас было, — сказал он наконец. — Я, Матильда, два сына и
дочка.
Почти как в семье Эвьет, подумал я. Неужели я услышу похожую
историю?
— Матильду я первую потерял, — продолжал он. — Четырнадцать лет
назад это было. Тогда тоже скверный год выдался, только не засуха,
наоборот, холод и дожди все лето, может, помнишь… Ну и неурожаи,
конечно. Урожая нет — и у меня дохода нет, а налог-то плати. Налог в тот
год только повысился. Чувствую, ну, совсем край, надо ехать с поклоном к
графскому управляющему, чтоб отсрочил платеж. Собрал, конечно, сколько
мог, чтоб сунуть ему, иначе он и смотреть не станет… в смысле, не стал
бы, сейчас-то тот уже помер, хотя новый ничуть не лучше… Ну вот, а на
мельнице Матильду оставил на всех делах… дети еще маленькие были, не
помощники… Ну, управляющий меня послал, конечно. Господину графу нужны
деньги на войну — Грифону тогда как раз задницу надрали, знаменитая
Бойня-в-тумане, может, слышал, вот они и собирали срочно новую армию — а
ты, мол, тут с какими-то неурожаями. И вообще, мужики и то платят, а
ты-де вообще дармоед, за тебя всю работу вода делает… Знаю я, как
мужики платят — зерно на подводу мытарям, а сами крапиву да лебеду потом
жрут. Потому что лучше лебеду жрать, чем солдаты дом спалят. Только
управляющему что за дело? Может, конечно, я дал мало… но больше дать -
так даже и с отсрочкой налог заплатить не хватит… — он еще глотнул из
кружки. — Ну вот. Но я все же не совсем зазря съездил. Сумел подзанять
денег в городе — ладно, думаю, за этот год расплатимся, а в следующем
видно будет. Возвращаюсь с такими новостями на мельницу, а Матильда
среди дня в кровати лежит. Мне улыбается, а сама бледная вся… Пока я в
разъездах был, нам большой заказ привезли, это ж радость, деньги сразу.
Ну, она и подхватилась мешки таскать, как я сам едва ль таскал. А, надо
сказать, она как младшенького нашего родила, так до конца и не
оправилась, хворость у нее осталась по бабской части… ты, лекарь,
небось знаешь, как это по науке называется… а тут с мешками этими…
как, говорит, оборвалось что внутри… а потом кровь прямо из… ну, ты
знаешь, откуда. Она говорила — ничего, отлежусь, после родов же
отлежалась… и я тоже думал — обойдется все. А ей все хуже и хуже. А
потом говорит — видать, грехов на мне много, вот господь здоровья и не
дает, привези священника, хочу исповедаться. Ну, я и поехал за
священником, да не в приход за нашим пьяницей, а в город, чтобы уж
хорошего привезти, не какого-нибудь. Пока узнавал, кого из святых отцов
больше чтят, пока уговаривал со мною поехать… в общем, приехали мы, а
она уже не дышит…
— За врачом надо было ехать, а не за священником! — не выдержал я.
— И не в последний момент, а сразу!
— Да знаю я вашего брата врача, — он снова выпил. — Наговорят
ученых слов с четыре короба, деньги возьмут, а толку никакого. Нешто вам
выгодно, чтоб человек поправился и не болел? Нет, вам нужно, чтоб он
болел подольше, да почаще вас к себе звал, и за каждый визит платил…
Ты на меня сердито не смотри, я правду говорю… Опять же, если господь
захочет, так и без всяких врачей исцелит. А если не захочет, так хоть из
самой столицы лучших докторов привези, толку не будет…
Сочувствие, которое я начал было ощущать к этому человеку,
испарилось без остатка. Он, презиравший "тупое мужичье" с их дикими
суевериями, сам оказался ничуть не менее дремуч и невежественен, и
притом самоуверен в своей дремучести. Небось, еще и "самого хорошего
священника" искал по признаку наибольшей беспощадности к еретикам, ведь
именно таких больше всего чтит толпа… Ну что ж, подумал я, послушаем,
как он уморил остальную свою семью.
— Вчетвером мы, значит, остались, — продолжал свой рассказ мельник.
— С долгами кое-как рассчитались, хотя тяжело было… не один год было
тяжело, все в новые займы влезали, чтоб по старым расплатиться… но вот
вроде бы дела поправились, да и старшенький мой, Лео, уж подрастал, я
думал — он мельничные дела на себя возьмет, а я уж и отдохну на старости
лет… а он приходит ко мне и говорит: благослови-де, отец, иду в
солдаты записываться. Ну не дурень? Пропадешь, говорю, ни за куриный
чих, мало, что ль, костей по полям валяется… А он говорит — за правое
дело иду, за Льва и его светлость герцога Ришарда, истинного наследника
имперского трона, который защитит простой народ от грифонского
тиранства… у меня, говорит, и имя подходящее, мне сам бог велел…
мы-то его Лео до всякой войны назвали, когда ни Львов, ни Грифонов еще
не было — кто ж мог знать… и потом, говорит, тому, кто записывается,
сразу пять золотых дают, да потом ежемесячное жалование, а какие трофеи
мечом возьмешь, те вообще без счета… Ну а я что — драться, что ли,
буду со взрослым сыном? Отпустил по-хорошему. Да и, по чести сказать, те
золотые, что он нам оставил, в хозяйстве были совсем не лишние… Ушел и
сгинул. Обещал, что будет весточки присылать, да где там… Два года так
прошло. Жеанне, дочке моей, как раз шестнадцать исполнилось, а Гильому,
младшенькому, четырнадцать. Сначала-то с ним беда вышла — застудился он,
когда раков в речке ловил, ну и слег с сильным жаром…
Я даже не стал уточнять, обращался ли мельник к врачу.
— …а под вечер к нашей мельнице, вот как вы примерно, четверо
солдат выехали. Йорлингисты. Я бы и не стал их пускать, ты сам видел, ко
мне, коли засов затворен, так просто не войдешь, дом на совесть построен
— да Жеанна уговорила — это ж мол, наши, вдруг чего о брате знают… Мы
хоть и вроде как на грифонской земле живем, но раз Лео ко Львам ушел,
выходило, что наши те, а не эти… ну да такое нередко бывает…
Я кивнул. Действительно, в этой войне место жительства давно уже
ничего не гарантировало, да и вассальные присяги нарушались множество
раз. Что уж говорить о простолюдинах, которым нет особого резона хранить
верность Льву или Грифону — иные господа благородные дворяне умудрились
уже раз по пять перебежать туда и обратно, не чувствуя ни малейшего
урона для своей драгоценной чести. И их принимают и там, и там, что
самое смешное. И знают, что предал и еще предаст, а все-таки рыцарь с
конем и оружием, а то и с замком и ополчением — на войне вещь не лишняя.
— …в общем, пустил я их. А Жеанне велел в комнате сидеть и носа
не показывать. Так нет же, не утерпела, явилась на кухню, где они со
мной ужинали. Ну и, конечно, хиханьки-хаханьки, улыбочки-прибауточки…
сестра героя (хотя они, конечно, ничего про Лео не слышали), твой, мол,
брат по крови — наш по оружию, так что мы-де теперь, почитай, родня… а
и какая ты, сестренка, красавица… а она, дуреха, уши развесила, ну
девка молодая, да всю жизнь на мельнице, парней, почитай, не видела,
лестно ей, что сразу четыре кавалера с нею любезничают, и тоже им что-то
такое отвечает. В общем, еле вытолкал я ее оттуда, а этим, конечно, не
нравится, уж больно ты, говорят, папаша, строг с такой славной дочкой…
да ну ее, говорю, девка-дура, бабы мужчинам только помеха, давайте-ка,