стоявших на обочине передками в нашу сторону. Лес в этом месте отступил
от дороги, образовав небольшую поляну; на ней ближе к повозкам горел
костер, а подальше щипали траву стреноженные лошади. Значит, караван.
Стоит ли ночевать вместе с ними — еще вопрос, но, по крайней мере,
расспросить их о дальнейшей дороге имеет смысл.
Над огнем на крепких рогатинах висел довольно приличных размеров
котел, в котором что-то булькало — не иначе, там готовился ужин для всех
караванщиков. У костра спиной к нам сидели двое — рослый мужчина и
ребенок. Они никак не отреагировали, когда мы подъехали, и я подумал,
что караванщики чересчур беспечны. Остановиться на ночь посреди леса и
не выставить часовых — такое и в довоенные годы едва ли было разумным…
Впрочем, возможно, это не торговый караван, а просто беженцы, у которых
нечего взять? Наличие в караване детей лишь подтверждало эту мысль. Хотя
беженцы, путешествующие не на своих двоих, уже не настолько бедны, чтобы
чувствовать себя в безопасности.
— Путь добрый, — приветствовал я сидящих, спешиваясь и в то же
время делая знак Эвьет оставаться пока на коне.
— И вам, — глухо буркнул мужчина, по-прежнему не глядя в мою
сторону.
— Откуда едете? — осведомился я, стараясь, чтобы мой голос звучал
как можно более приветливо.
— Из Комплена, — последовал столь же глухой ответ. Вообще голос
незнакомца был какой-то странный, словно он говорил, не закрывая губ.
— Как удачно! — искренне заметил я. — Мы как раз направляемся в
Комплен. Далеко до него?
Он снова что-то пробурчал себе под нос — не то, что они были там
вчера, не то — позавчера.
— Послушайте, любезный, — потерял терпение я, — я думаю, нам будет
легче беседовать, если вы перестанете обращаться к костру и обернетесь в
мою сторону.
Он медленно повернулся, и падавший сбоку пляшущий свет пламени
озарил то, что было его лицом.
Я навидался всяких людей — и живых, и мертвых. Но тут я невольно
отпрянул, еле удержавшись, чтобы не вскрикнуть. На меня смотрело
чудовище.
Фактически у него было два лица, точнее, полтора. Между
переносицами двух носов помещался третий глаз, неестественно выкаченный,
но, кажется, зрячий. Ртов тоже было полтора — левый смыкался с правым,
образуя сплошную широкую пасть; при этом слева зубы были более-менее
нормальными, справа — редкими и кривыми, доросшими до разной длины. В
сумраке я не разглядел, сколько у него языков. Но подбородков было тоже
два — левый, сросшийся с правым.
— Ну что? — спросило это существо, моргнув разом тремя глазами. -
Так легче?
— Ты только посмотри на его рожу! — раздался глумливый тоненький
голосок. В первый миг я даже не понял, что адресован он не мне, а
монстру. Говорил тот, кого я со спины принял за ребенка — но теперь я
увидел, что у этого "ребенка" морщинистое лицо и редкая, но длинная
седая бороденка.
— Он пристает к тебе, Хуго? — осведомился кто-то сзади.
Я резко обернулся. За мной стояло еще одно страшилище. Все его лицо
сплошной коркой покрывали бородавчатые наросты, которые казались
слипшимися в единую безобразную массу. Бородавок не было только на веках
и губах.
— Дольф! — судя по голосу, Эвьет была не на шутку напугана, и я
отлично мог ее понять. От такой встречи и днем в центре города испытаешь
оторопь, а уж в ночном лесу… — Кто все эти твари?!
— Эй! — еще одно чудище высунулось из ближайшего фургона. Обрюзгшее
тело, судя по очертаниям, было женским, но голова… Голова была в два с
лишним раза больше, чем положено иметь человеку, и более всего походила
на неряшливо увязанный тюк или на бесформенный багровый кусок теста.
БОльшую часть этой головы представляла собой огромная опухоль, тяжело
свисавшая на правое плечо и на грудь. Эта опухоль практически вытеснила
лицо — глаза, нос и рот съехали на левую сторону, образовав этакое
крохотное карикатурное личико. Рот едва раскрывался, и все же способен
был издавать осмысленные звуки: — Офооно, у ее афайеф!
"Осторожно, у нее арбалет!" — догадался я. Признаться, я и сам уже
рефлекторно потянулся за оружием.
— Ладно, ребята, пошутили и будет! — еще одна фигура шагала к нам
от второго фургона, и я с облегчением понял, что это, похоже, обычный
человек. Он вошел в круг света, отбрасываемого костром. Обветренное лицо
с грубыми чертами и старым шрамом на правой щеке, чудом не задевшим
глаз, принадлежало человеку лет сорока пяти, немало, должно быть,
повидавшему в жизни. Он был коротко, хотя и неряшливо, обстрижен; нижнюю
часть лица обрамляла жесткая курчавая бородка.
— Гюнтер, — представился он, протягивая ладонь для приветствия
(почему-то левую). Я не одобряю обычай рукопожатия, тем паче с
незнакомцами — неизвестно, какую заразу можно подцепить таким способом -
поэтому просто коротко наклонил голову, одновременно покосившись на его
правую руку. Из рукава вместо кисти торчал железный крюк.
— Хозяин цирка уродов, — продолжал Гюнтер. Я уже и сам успел
догадаться, что представляет собой загадочный караван, а вот для Эвьет
услышанное объяснение, похоже, стало облегчением. Она опустила арбалет.
— Не думайте, сударь, сам я не из этих, — добавил владелец цирка,
от которого, конечно, не укрылся мой взгляд на его крюк. — У меня была
нормальная рука. Я ее потерял на войне.
— Да мне, в общем-то, неважно…
— Многим важно. Уродами-то они брезгуют. Вот и думают, что я сам
себе руку отрубил, чтоб за нормального сойти. Мол, лучше быть калекой,
чем уродом. Хотя калекам за их увечье подадут разве что из жалости, а
чтоб уродов посмотреть, народ платит из любопытства. Любопытство-то куда
посильней жалости будет… Но я свою руку на войне…
— Ладно, ладно, — перебил я. Что-то уж больно настойчиво он
убеждает меня в военной версии. Нет, наверное, рука у него и впрямь была
нормальной, вот только в сражении ли он ее лишился? Или просто в
результате пьяной драки? А то и вовсе на плахе за воровство. Что,
впрочем, отнюдь не исключало военного прошлого. — Я Дольф, а это
Эвелина. Мы едем в Комплен. Верно ли я расслышал, что вы выехали оттуда
только вчера?
— Позавчера. Скверный городишко, почти ничего там не собрали…
Посмотреть-то всякий горазд, а платить — говорят, денег нет. За еду,
мол, выступайте, ага, спасибо большое… Говорят, они там все деньги на
оружие спустили…
— Оружие? В городе стоят солдаты? — заинтересовался я.
— То-то и оно, что нет! Раньше стояли, а теперь ихнее сиятельство
местный граф куда-то их услал, в более, мол, важное место. Одно тамошнее
ополчение осталось, вот они его спешно и вооружают. Да толку-то? Видывал
я ополченцев в бою, ну что сказать — бараны баранами, не знают, с какого
конца за меч держаться… Знающих парней надо нанимать, а не покупать
железяки необученным олухам. Оружие, оно само воевать не умеет. Я вот
сам пятнадцать лет наемником, пока не…
— А на чьей стороне вы воевали? — осведомилась Эвьет невинным
голоском Девочки-Внимающей-Герою.
— Да на обеих, конечно же! — хохотнул Гюнтер. — Уж за пятнадцать-то
лет я за кого только не воевал! Даже восточными варварами успел
покомандовать, был у Грифонов такой полк, так и назывался — Дикий.
Визжали так, что уши закладывало, и в плен к ним было лучше никому живым
не попадать — честно, меня самого тошнило, как видел, что они творят…
да только против тяжелой рыцарской конницы жидковаты оказались, одно
слово — неверные. А потом еще черномазых обучал, этих уже Львы из-за
южного моря привезли, тоже язычники, конечно. Ну, тоже те еще солдаты.
Росту за два ярда, головы рубить горазды, но понятия о дисциплине -
никакого, о тактике уж и не говорю. Только и пользы, что лицом страшны,
будто демоны… Но это только поначалу работало, пока в новинку было. А
потом на Латирольских холмах их из длинных луков всех положили, ни один
со своим копьем даже добежать до грифонских порядков не успел. Я тогда
опять к Грифонам перешел. В нашем деле что главное? С одной стороны,
конечно, кто больше платит, но с другой — где меньше шансов без головы
остаться. А за пятнадцать лет оно столько раз менялось… Пожалуй, в
общем выходит, что за все время я и Львов, и Грифонов примерно одинаково
на тот свет отправил, — подвел он итог своей военной карьеры.
Иными словами, с точки зрения противоборствующих сторон результат
деятельности Гюнтера был нулевым. Он просто убил без всякой пользы
большое число народу и получил за это от обеих партий неплохие, надо
полагать, деньги. Каковые, скорее всего, просадил по кабакам, раз вместо
того, чтобы мирно уйти на покой, допрыгался до потери руки, а теперь вот
разъезжает по стране, показывая уродов зевакам. Каковые этими уродами
брезгуют, но, чем большее отвращение испытывают, тем больше денег за это
платят.
Очень разумно устроен мир людей, не правда ли?
Я бросил быстрый взгляд на Эвьет, заметив, как затвердело ее лицо и
сжались пальцы, обхватившие ложе арбалета. Но, перехватив мой взгляд,
она заставила себя расслабиться и даже слегка улыбнулась: не волнуйся,
Дольф, я держу себя в руках.
Самому Гюнтеру, столь охотно рассказывавшему о своем прошлом
незнакомцам, похоже, не приходило в голову, что кто-то может захотеть
отомстить ему за пролитую кровь. Если бы он был сторонником Льва или
Грифона, то есть убивал за идею — тогда, конечно, стоило бы попридержать
язык, не зная, с чьими приверженцами имеешь дело. Но он убивал ради
денег, а значит — какие могут быть претензии? Просто работа, ничего
личного. Возможно, впрочем, уверенности в своей безопасности ему
придавало и соотношение сил. В случае ссоры, вероятно, подопечные
Гюнтера встали бы на сторону своего хозяина. Правда, у меня был меч, у
Эвьет арбалет, а ни у кого из уродов я оружия не видел (только у самого
Гюнтера висел на поясе кинжал в обшарпанных ножнах) — но кто их знает,
что они там прячут под одеждой или в своих кибитках…
— Славные были времена, — произнес владелец цирка. — Вы-то, сударь,
не воевали?
— Нет, — не стал кривить душой я.
— То-то я смотрю — хоть и при мече, а осанка не солдатская… Меч
фамильный? — он, очевидно, принимал меня за дворянина.
— Нет, — буркнул я, догадываясь, что иначе он на правах "старого
солдата, знающего толк в таких вещах" попросит посмотреть. Не хватало
еще выслушивать его пренебрежительные реплики о моем мече. Я и сам знаю
цену этому куску железа, но терпеть не могу, когда ко мне обращаются в
покровительственном тоне, тем более — такие вот субъекты.
— А, — понимающе кивнул он, — младший сын, верно? Старшему
достается и поместье, и все дела, а младший даже приличного меча не
может себе позволить? Знавал я вашего брата… то есть не в смысле
вашего брата, а в смысле таких, как вы, сударь. Из них часто получаются
знатные вояки, — он хохотнул над своим нехитрым каламбуром. — На вашем
месте я бы поступил на службу. Война — это лучший способ заработка для
мужчины! Тем паче, сейчас и Льву, и Грифону чертовски нужны люди. Я бы и
сам тряхнул стариной, кабы не… — он покрутил в воздухе свой крюк. -
Приходится теперь сами видите чем зарабатывать. Впрочем, это тоже
честный хлеб. У меня уроды настоящие, не то что у других.
— А что же, другие используют грим? — заинтересовался я.
— Да нет, это-то вряд ли, за такое мошенничество в первом же городе
в смоле и перьях вываляют, это самое малое… Они просто детей покупают
у всякой голытьбы, которой кормить нечем, ну или воруют, но это уж
дурни, купить — оно безопаснее, и обойдется недорого… Ну и делают из
них уродов. В бочку там засовывают и так держат, чтоб горбатый вырос,
руки-ноги ломают и бинтуют, чтоб неправильно срослись, надрезы всякие
хитрые, ну и всякое такое. Иной раз забавно выходит, а иной прямо
оторопь берет, что у них получается…
— И что же вас удерживает от подобной практики? — ровным тоном
осведомился я.
— Ну так, во-первых, долго это, много лет надо ждать, пока из
ребенка урод вырастет, а деньги-то сейчас нужны. А потом, ну,
неинтересно как-то. Ногу сломать всякий может. Интересней, когда само
такое уродилось, а ты его отыскал, и другого такого ни у кого нету. Вот,
к примеру, всем этим искусникам с их инструментами, сколько б ни бились,
ни в жизнь человека с двумя носами и тремя глазами не сделать, да чтоб
третий глаз еще и видел. Верно, Хуго?
— Это точно! — самодовольно подтвердил трехглазый.
— Скажите, Гюнтер, — осведомился я, — а у вас у самого есть дети?
— Ну а у какого мужчины их нет? — хохотнул он. — По всей стране, я
полагаю. Правда, ни одного из них я не видел…
— Возможно, видели, просто не знаете об этом. В каком-нибудь цирке.
Их матерям едва ли был в радость такой подарок, не так ли? Или на поле
боя. Самым старшим из них ведь уже должно быть хорошо за двадцать? Так
что кто-то из тех, кого убили вы или ваши люди…
— Хха, — он тряхнул головой, ухмыльнувшись. — А ведь и впрямь может
быть. Никогда об этом не задумывался. Жизнь вообще — забавная штука,
верно?
На его лице не было ни тени смущения, так что я решил не стучаться
в глухую стену и вернуться к сугубо практическим вопросам.
— Как нам лучше доехать до Комплена? — спросил я.
— А вот по этой дороге прямо до второй развилки, на ней направо, а
как лес кончится, до разрушенной крепости и за ней опять направо, через
разоренные виноградники, потом дорога изгибается налево и в конце концов
сливается с другой, что с юга идет. Вот по той уже на север прямо до
Комплена, — объяснил он, не удивляясь резкой перемене темы.
— Лес еще долго тянется?
— Миль двадцать будет. Так что до жилья скоро не доберетесь.
Хотите, тут ночуйте, место в фургоне найдется. Если в общий котел чего
добавите, совсем хорошо будет.
Я посмотрел на Эвьет. Ошибиться в значении ее ответного взгляда
было невозможно, и я хорошо ее понимал. Впрочем, с научной точки зрения
мне было бы интересно обследовать столь редкие патологии — однако едва
ли мне позволили бы сделать это бесплатно. Гюнтер, судя по всему,
нуждался в собеседнике, точнее, в слушателе его разглагольствований о
войне, коими он, вероятно, уже успел утомить своих подопечных — однако
не стал бы ради этого отказываться от денег за то, чем, собственно, вся
компания зарабатывала на жизнь. Все же я закинул удочку, сообщив о своих
врачебных познаниях и предложив осмотр циркачей.
— Благодарю, но в этом нет нужды — у нас все здоровы, — ответил
Гюнтер, как мне показалось, чересчур поспешно (и, разумеется, не подумав
узнать мнение своих "здоровых" подчиненных). Не иначе, он опасался, что
мое искусство способно превратить кого-нибудь из них в нормального
человека. Опасался он зря: возможно, некоторым из них хирургическая
операция и могла бы помочь, но риск смерти от болевого шока и
кровопотери был бы слишком велик, да и желания браться за столь сложную
работу без солидного вознаграждения у меня не было. Но как было убедить
невежественного наемника, что мой медицинский интерес не опасен для его
бизнеса?
— Я не возьму платы, — уточнил я. — И ничего не буду с ними делать,
просто осмотрю.
— Вы очень добры, сударь, но — не нужно, — повторил он уже с
нажимом.
— Ну, в таком случае мы, пожалуй, поедем дальше, — пожал плечами я.
— Как вам угодно. Доброго пути, — ответил он с явным облегчением.
— Ну и мерзость! — с чувством произнесла Эвьет, когда фургоны
циркачей остались позади. — Неужели люди платят деньги, чтобы смотреть
на такое? По-моему, если им и платить, то за то, чтобы они никому не
показывались.
— Людей влечет все отвратительное. Даже шуты и скоморохи,
родившиеся совершенно нормальными, стараются как можно сильнее
изуродовать себя нелепым костюмом и гримом, дабы собрать больше денег.
Человек, опять-таки, единственное существо, которое ведет себя столь
нелепо. Животные сторонятся своих уродливых собратьев, бывает, вообще их
убивают. Это перебор, конечно, и все же стремление сохранять свою породу
в чистоте куда логичней, чем поведение человека… Мы, кстати, еще не
всех видели. В шести фургонах явно едет больше народу, даже учитывая
реквизит. И кого-то среди них Гюнтер очень не хотел показывать врачу.
Пожалуй, я догадываюсь, почему. Вопреки его словам, не все они родились
уродами. Кого-то сделала таким болезнь, и эта болезнь опасна. Скорее
всего, речь идет о проказе на поздних стадиях. Такие больные очень редко
демонстрируют свою внешность на публике, и потому невежественные зеваки
не в состоянии отличить ее от безвредных форм уродства…
— Они возят с собой прокаженного? Но это же безумие! Они заразятся
сами!
— Проказа — очень хитрая болезнь. Она внушает людям едва ли не
больший ужас, чем чума и холера, но, на самом деле, она куда менее