тщательно прижжены, дабы он не истек кровью; экзекуция наверняка
проводилась под присмотром сведущего медика. У него были длинные густые
волосы — именно на них он и висел, привязанный ими в нижней точке сука -
и, тем не менее, это был мужчина. Определить это можно было только по
торсу: узнать его лицо было невозможно.
И все-таки я его узнал. Просто потому, что уже видел эти длинные,
запачканные кровью волосы и голубые глаза, смотрящие с кровавого лица.
Тогда оно показалось мне лицом с содранной кожей. Но на сей раз кожа
_действительно_ была содрана. Нож прошелся по лбу у самых корней волос,
по вискам, по скулам и по щекам, но не замкнул свой путь через
подбородок — и теперь лицо несчастного кошмарной вывернутой маской
свисало ему на грудь. По обнажившемуся багрово-блестящему мясу во
множестве ползали мухи — их было, наверное, не меньше двух десятков. Я
видел, как конвульсивно дергаются не прикрытые больше кожей лицевые
мышцы. Глаза, лишившиеся век, превратились в жуткие шары, мучительно
вращавшиеся в своих орбитах — ведь страдалец не имел теперь возможности
не то что закрыть их, но даже моргнуть. Не менее жутко выглядели
обнаженные десны и оскаленные зубы, лишенные губ.
В какой-то мере именно этот парень, невольно убивший паромщика и
послуживший причиной гибели телеги с военным грузом, стал виновником
ужасного конца Комплена. Но то, что с ним сделали, явно не было местью
уцелевших горожан (они не могли знать об этой причинно-следственной
связи), равно как и простым развлечением победителей. Постарались,
конечно, грифонцы — но старались они не просто так (все жертвы, которых
мы видели доселе, были убиты пусть и жестоко, но быстро), как и сам он
не просто так стремился избежать встречи с ними на реке. Он явно был
каким-то агентом Льва, располагавшим ценной информацией — и лангедаргцы
знали это. Упустив на переправе, они настигли его здесь, в
йорлингистских землях, где он, видимо, уже чувствовал себя в
безопасности. Конечно же, ни он не знал ничего о назначении погубленной
им телеги, ни грифонцы не затеяли этот поход ради него — все просто так
совпало, к немалому, должно быть, удивлению обеих сторон.
Сказал ли он им в конце концов то, что они хотели от него услышать?
Похоже, что нет, иначе ему позволили бы умереть раньше. Но объяснялось
ли это невероятной стойкостью йорлингистского лазутчика? Я очень
сомневаюсь, что кто-либо может выдержать подобные пытки. Когда отрубание
конечностей используют как метод допроса, их не отсекают сразу целиком -
их режут по частям. С прижиганием на каждой стадии, естественно…
Скорее всего, подумал я, бедняга просто попал в худшую из возможных
тупиковых ситуаций — допрашиваемого, который на самом деле не знает
того, о чем его спрашивают. Дознаватели, разумеется, не верят и
удваивают усилия, а у него нет никакого способа доказать им это — ведь
это то самое "доказательство отсутствия", о некорректности которого я
говорил Эвелине…
Обдумывая все это, я в то же время, признаюсь, не без интереса
наблюдал за тем, во что превратилось его лицо. Все-таки не каждому
анатому удается увидеть вживую работу лицевой мускулатуры (хотя бы той
ее части, что сохранилась после ножа палача). Нет, безусловно, сам бы я
не стал проделывать такого с живым человеком даже ради науки. Но раз уж
это все равно произошло — возможностью следовало воспользоваться. К тому
же я был почти уверен, что после всего пережитого рассудок и сознание
покинули его.
Однако испещренные кровавыми прожилками шары глаз сосредоточились
на мне, и обнаженные челюсти раздвинулись. Но вместо слов раздался лишь
новый стон. Причиной было не отсутствие губ — без них еще можно
достаточно внятно говорить. Причина стала ясна мгновением позже, когда
следом за стоном изо рта выплеснулась темная густая кровь. У него был
отрезан язык! Вот это уже выглядело странным для допроса. Очевидно, это
был последний жест отчаяния палачей: "не хочешь говорить нам — не
скажешь больше никому!" Информация, которой они так и не добились,
должно быть, и впрямь была важной…
Но едва ли он теперь пытался сообщить эту информацию нам — тем
более, понимая, что сделать это не удастся. Человек в таком состоянии
может просить лишь об одном, и это понятно без слов…
— Дольф! — воскликнула и Эвьет. — Добей же его наконец, чего ты
ждешь?!
Я кивнул, доставая нож — не тот, которым резал пищу, а тот, который
использовал при операциях.
— Смотри, — обернулся я к моей ученице. — Если хочешь быстро
избавить человека от страданий, удар наносится вот сюда, между ребрами и
краем грудины. Большинство людей считают, что сердце сильно смещено
влево, но на самом деле оно ближе к центру. Нож должен быть, по
возможности, с узким лезвием, чтобы легко проходить между ребрами, да и
проткнуть грудную мышцу им проще, — и с этими словами я, придержав
подвешенное тело левой рукой, правой резким и сильным движением вонзил
нож.
Туловище коротко вздрогнуло лишь один раз. На всякий случай я еще
проверил пульс на шее. Все было кончено.
И в тот же миг, выдергивая нож, я услышал испуганный крик Эвелины:
"Дольф!"
Я резко обернулся. Со стороны церкви к нам молча бежали пятеро -
четыре мужика лет по сорок и совсем молодой парень. Это были не солдаты.
Все они были заросшие, в грязной одежде — не иначе как отсиживались в
каком-нибудь подвале и вылезли наружу через не замеченный нами ход. Трое
были вооружены ножами, один держал занесенный топор, а парень размахивал
на бегу вырезанной из полена дубиной. И выражение их свирепых физиономий
было самое недвусмысленное.
— Стойте! — крикнул я. — Вы не так поняли! Я врач, я оказал ему
последнюю помощь!
— Мы не грифонцы, мы свои! — кричала и Эвьет.
Однако непохоже было, чтобы наши слова произвели на них
впечатление. Я заметил по крайней мере у двух из них пятна крови на
одежде, но двигались они слишком проворно для раненых.
— Остановитесь и опустите оружие! — крикнул я уже более грозным
тоном.
Первый из бегущих оказался возле Верного и грубо ухватил его за
повод. Конь возмущенно заржал, мотая головой.
— Не трожь моего коня! — рявкнул я, поспешно пихая окровавленный
нож в котомку и хватаясь за меч. — Всем стоять!!!
Нас разделяли уже считанные ярды, и, поскольку даже при виде
вылетевшего из ножен меча они не проявили готовности остановиться, я без
паузы выкрикнул:
— Эвьет, стреляй!
Но она не выстрелила! Ведь это явно были компленцы, а значит, для
нее — "свои". Она лишь отбежала назад, продолжая их увещевать.
Это была роковая ошибка. Ей следовало, по крайней мере, отскочить
ко мне — с толстым стволом дерева за спиной я занимал очень неплохую
оборонительную позицию. Но она предпочла сохранить дистанцию с
противником. Вообще-то с точки зрения стрелка-одиночки это была
правильная тактика, но теперь она была не одна. А главное — она все еще
не понимала, что всякий, бегущий на тебя с топором, является врагом по
определению, независимо от подданства и политических симпатий.
Мой меч со свистом рассек воздух слева направо, вынудив четверых
нападающих — пятый все еще пытался обуздать Верного — все-таки
остановиться. Сколь бы недалеким ни был их ум, а тот факт, что мое
оружие длиннее, чем у любого из них, включая парня с дубиной, был
понятен и им. Стало быть, не имея возможности зайти со спины, они
практически не имели шансов достать меня, а вот наоборот — очень даже.
Вероятно, будь я один, этими неприязненными взглядами на мой меч, с
последующим негероическим отступлением, все бы и кончилось. Мне не
пришлось бы даже применять иное средство. Но теперь… теперь они сочли,
что имеют дело с командой, в которой есть слабое звено. В то время, как
трое — с дубиной, ножом и топором — пританцовывали вокруг меня,
четвертый рванулся за Эвьет.
Она со своим арбалетом, конечно, показала бы ему, кто тут слабое
звено. Но она все еще надеялась решить дело миром! И потому, сердито
крикнув: "Да выслушайте же меня!", лишь попыталась увернуться, стремясь
уйти от преследователя и в то же время не слишком удаляться от меня.
Увы, не слишком удачно. Взрослый мужчина в хорошей физической форме
способен двигаться быстрее двенадцатилетней девочки. Ему удалось
схватить ее за руку, державшую арбалет.
схватить ее за руку, державшую арбалет.
Эвьет поняла, что время для разговоров кончилось. Она развернулась
и со всей силы ударила его сапогом по голени (я уже успел рассказать ей,
что кость в этом месте фактически не защищена мышцами, и такой удар
весьма болезненен). Компленец, скривившись в мгновенной гримасе,
выплюнул грязное ругательство и невольно ослабил хватку. Девочка
вырвалась, но в тот же миг он достал ее ударом ноги, и Эвьет упала на
камни.
— Ах ты ублюдок! — рявкнул я, бросаясь с мечом вперед. Тот тип, что
пытался преграждать мне путь, размахивая ножом, был вынужден шарахнуться
в сторону, и вовремя — он разминулся со смертью всего на пару дюймов.
При этом он запнулся пяткой о камень и грохнулся на мостовую. Очень
хорошо. Но противник Эвелины уже успел навалиться на нее, не давая
подняться. Щелкнула тетива арбалета, но из такого положения баронесса не
смогла прицелиться, и стрела ушла в воздух, никого не задев.
— Брось меч! — крикнул мерзавец мне, прижимая нож к горлу девочки.
Ах, так. Ну что ж, твари, вы сами выбрали свою судьбу. Вам осталось
жить всего несколько мгновений.
Я остановился и, хотя и не стал бросать меч на мостовую, быстрым
движением отправил его обратно в ножны.
— Все, — успокаивающе сказал я. — Вы хотите денег? Сейчас я отдам
вам деньги, — и сунул руку под куртку.
Но в этот миг Эвьет, полузадавленная прижавшим ее к брусчатке
громилой, сумела все-таки поднять голову и крикнуть: "Дольф, сзади!"
Когда я рванул с мечом к ней на выручку, это не было мгновенной
вспышкой безрассудства. Да, я был здорово зол, но в то же время вполне
отдавал себе отчет в своих действиях. Я понимал, что открываю неприятелю
спину, но учитывал и местоположение каждого из врагов. В тот момент,
когда я остановился и полез под куртку, я знал, что в ближайшее
мгновение никто из них не успеет приблизиться настолько, чтобы нанести
удар — а следующего у них уже не будет.
Однако я не ожидал, что парень просто-напросто бросит мне в голову
свою дубину.
Я успел начать поворачиваться и одновременно, еще не видя
опасности, уклоняться. Успел увидеть и понять, что именно в меня летит.
Успел уйти от прямого удара, который, вероятно, раскроил бы мне череп.
Но не успел уйти и от удара по касательной — а дубина была все-таки
изрядно тяжелой.
Свет померк.
— Господин барон!
Барон? Я в гостях у какого-то барона? Или не в гостях, а…
— Дайте еще флягу!
Что-то булькает, льется мне на лоб, затем в рот. Надеюсь, не
спиртное и не какая-нибудь иная отрава. Нет, чистая вода. Тепловатая,
правда. Но все равно хорошо. Я жадно глотаю, кашляю, моргаю несколько
раз. Расплывчатые пятна внезапно обретают резкие очертания. Надо мной
синее небо и редкие облака. А несколько ниже — довольно немолодое уже
загорелое лицо с вислыми усами и плешивым лбом. Брови выгорели на
солнце, светлые волосы вокруг плеши срезаны очень коротко, но все же не
наголо — а может, успели отрасти после последнего бритья. В руке у
склонившегося надо мной фляга, но на нем кольчуга и стальные наплечники.
Солдат.
— Очнулись, господин барон? Как вы себя чувствуете? Голова не
кружится?
Вроде бы нет, по крайней мере, пока я лежу. Но ноет. Должно быть,
изрядная гематома. Точнее, целых две: с одной стороны меня огрело
дубиной, другой я приложился о камни при падении. Я протягиваю руку
потрогать и натыкаюсь на довольно грубую ткань повязки.
— Просто ссадина, ничего страшного, — поясняет вислоусый. — Я
промыл и перевязал. Я, изволите видеть, исполняю при отряде роль лекаря.
Коллега, значит. Вот уж кто точно университетов не кончал. Просто
старый солдат, освоивший, во многом методом проб и ошибок, смежную,
весьма полезную для солдата профессию. Обычное дело.
Я упираюсь локтями в землю — или на чем там я лежу? кажется,
брусчатка, только под головой что-то мягкое — и делаю движение
подняться. Вислоусый помогает мне сесть. В первый момент перед глазами
начинают роиться темные точки, но затем слабость проходит. Нет, голова
не кружится, и тошноты нет. Кажется, отделался легким испугом.
Я кивком благодарю "коллегу" за помощь и оглядываюсь по сторонам. Я
все еще на площади в Комплене. Но теперь вокруг солдаты. Похоже,
небольшой конный отряд. Ага, и Верный тоже здесь! Двое спешившихся
кавалеристов осматривают его с явным почтением. А рядом еще один
рыцарский конь — без собственных доспехов, которые по карману немногим,
но в остальном в полном боевом оснащении — к седлу приторочены копье и
пятиугольный щит с дворянским гербом. Должно быть, командира отряда… а
где же он сам? Я поворачиваю голову в другую сторону и вижу сидящего в
седле знаменосца. Ветра нет, и тяжелое знамя бессильными складками висит
на древке. Но в его цветах ошибиться невозможно.
Серебряное с черным.
— Эвьет!
Я резко вскочил, не думая, что расплатой за подобную прыть может
быть новый обморок. Действительно, в глазах потемнело, но вновь
ненадолго. Я оглядывался по сторонам. Девочки нигде не было.
— Эвьет!!!
Я вновь обернулся к солдату, только что оказывавшему мне помощь. Он
подался назад, удивленно вздергивая брови — должно быть, выражение моего
лица в этот миг не располагало к близкому общению. Я бы, наверное,
схватил его за грудки, не будь он в кольчуге.
— Где она?! Где девочка?! Что вы с ней…
— Я здесь, дядя!
Эвелина шла ко мне, выйдя из-за дерева в сопровождении нескольких
воинов. Но арбалет в ее руке в еще большей степени, чем улыбка на ее
лице, убедил меня, что это — почетный эскорт, а не конвой.
— Представь себе, — начала она рассказывать еще по пути, — они
пытались забрать мой арбалет! Мол, "мы подержим это у себя, пока ваш
дядя не очнется, а то вы можете случайно пораниться!" Нет, ты
представляешь? "Случайно пораниться!" — она прыснула. — Пришлось
преподать им небольшой урок стрельбы. А вот мои трофеи, — она подняла
кулак, в котором был зажат целый пук арбалетных болтов. — За каждую
истраченную стрелу — и попавшую в цель, само собой — я брала с них
четыре. Продешевила, наверное, — вздохнула она.
Один из сопровождавших ее выделялся среди прочих кованым
нагрудником поверх кольчуги и похожим на ведро глухим рыцарским шлемом,
который он нес на полусогнутой руке. Он был постарше меня, но не так
чтоб намного — наверное, лет тридцати пяти или чуть больше. Его волосы
были пшеничного цвета, а широкая щетка усов — темнее, почти коричневая;
в отличие от большинства своих солдат, бороду он брил. Он направился
прямо ко мне.
— Ваша племянница — настоящая амазонка, господин барон, — широко
улыбнулся он, подходя. — Еще немного, и она оставила бы нас вовсе без
боеприпасов.
"Возможно, это и было ее целью", — подумал я, перехватив
искрившийся лукавством взгляд Эвьет.
— Позвольте представиться — Робер Контрени, командир этого отряда,
— продолжал рыцарь.
Очевидно, я должен представиться в ответ. Но как? Меня же здесь
считают каким-то бароном…
Но Контрени даже не заметил моего замешательства. Очевидно, он уже
знал мое "имя". Черт, перемолвиться бы с Эвьет хоть минутку без
свидетелей…
— Счастлив познакомиться с вами, сударь, — не останавливался
Контрени. — Знаете, я имел честь начинать службу под знаменами вашего
батюшки. Как он, кстати, поживает?
Не ловушка ли это? Что, если меня спрашивают о здоровье человека,
давно покойного? Правда, командир отряда производил впечатление человека
прямодушного и неискушенного в тонкостях подобных провокаций — но
первому впечатлению никогда нельзя доверять… Однако теперь уже
необходимо что-то ответить об этом совершенно неизвестном мне "батюшке".
Человек, годящийся по возрасту мне в отцы, притом старый вояка — значит,
что?
— К сожалению, не очень хорошо, — опустил уголки губ я. — Старые
раны дают о себе знать.
— Да, да… Жаль это слышать. Ну, во всяком случае, я рад, что смог
оказать небольшую услугу его сыну и внучке.
— Ах да, сударь! Вы ведь спасли нам жизнь, а я все еще не
поблагодарил вас! И должен заметить, что вовсе не считаю эту услугу
небольшой. Покорнейше прошу вас простить мою неучтивость. В свое
оправдание могу сослаться лишь на полученную контузию, — я дотронулся до
повязки и смущенно улыбнулся. Кажется, выспренний аристократический