договорились. Я обещал учить тебя тому, что знаю. А вовсе не рисковать
собственной жизнью ради твоих планов мести.
Девочка долго молчала, и я уже подумал, что теперь мне будет
непросто вернуть ее расположение.
— Ты прав, Дольф, — вздохнула она наконец. — Это не твоя война.
Она молчала еще некоторое время, а потом загоровила вновь:
— Знаешь, мы с тобой уже столько знакомы…
— Шесть дней, — с усмешкой уточнил я.
— Да? А ведь и правда… А кажется, что уже гораздо больше. Это,
наверное, потому, что ты за это время рассказал мне так много
интересного… но почти ничего — о самом себе, — она выжидательно
замолчала.
Я тоже хранил безмолвие. Стрекотал сверчок. И еще что-то негромко
шуршало и постукивало — кажется, ночной мотылек бился об окно.
— Ну что ты молчишь? — потеряла терпение Эвьет.
— Ты не задала никакого вопроса.
— Ну хотя бы… где твой дом?
— Его сожгли, — просто ответил я.
— Лангедаргцы? — с готовностью подхватила она.
— Нет.
— Йорлингисты? — я не видел этого в темноте, но был уверен, что она
нахмурилась.
— Нет.
— Тогда кто?
— Просто люди.
Снова повисла пауза.
— Дольф, ты не хочешь рассказать мне все с самого начала? -
спросила Эвьет, не дождавшись продолжения.
— За этим лучше к церковникам, — зевнул я. — Уж они все точно
знают. Сначала бог сотворил небо и землю и как там дальше…
— Я серьезно! — обиделась Эвелина.
— Тогда серьезный ответ — нет, не хочу.
— Почему?
— Это довольно грустная история.
— Знаешь, Дольф… — вздохнула она, — моя история тоже не из
веселых. Но когда я рассказала ее тебе, мне стало легче, правда. Хотя
тогда я даже совсем тебя не знала. Может быть, и тебе будет легче, если
ты все расскажешь?
А почему бы, в самом деле, и нет. Если это отвлечет ее от мыслей о
мести — уже хорошо.
— Ну ладно, — решился я. — Сначала, говоришь? О начале у меня как
раз слишком смутные сведения. Своих родителей я не знаю. Подозреваю, что
они и сами фактически не знали друг друга. Я родился на улице. То есть
я, конечно, не могу этого помнить. Но есть у меня подспудная
уверенность, что я появился на свет прямо на улице, где-нибудь под
забором, на безымянной улочке трущобного квартала. Было это в вольном
городе Виддене — это довольно далеко отсюда… Моя мать, наверное,
вскоре умерла, а может быть, просто бросила меня, как лишнюю обузу.
Кто-то, очевидно, все же подкармливал меня, раз я не умер, но я ничего
об этом не помню. Мое первое воспоминание относится, должно быть, годам
к трем или четырем. Я голоден, но это мне не внове, потому что я голоден
всегда. Однако на сей раз я чувствую умопомрачительно вкусный запах,
каких не бывает в моих трущобах. Должно быть, я забрел в другую часть
города. И я иду на этот запах, иду, кажется, через целый квартал — меня
чуть не сшибают колеса повозки, вокруг меня шагают ноги в блестящих
сапогах и башмаках с пряжками, одна из них брезгливо отпинывает меня в
сторону со своего пути, но я поднимаюсь и иду дальше, пока не упираюсь в
высокую дверь. Я не достаю до ручки, но тут кто-то выходит изнутри, едва
не сбив меня, и я проскакиваю в щель. Вокруг пахнет так, что мне
кажется, будто я попал в рай. Хотя рай — это, наверное, уже более
поздняя ассоциация, тогда я вряд ли знал это слово… Запах не один, их
много, они сочатся с высоких полок, один вкуснее другого. Но путь к ним
преграждает огромный жирный человек. Он делает шаг ко мне. Его брюхо
нависает надо мной, словно набрякшая грозовая туча, застя потолок. За
этим брюхом я даже не вижу снизу его лица. Но я протягиваю руку и
говорю, как меня учили (кто учил? уже не помню): "Добрый господин,
подайте немножко покушать!" В ответ оттуда, из-за брюха, словно небесный
гром или глас самогО разгневанного бога, раздается рев: "Пошел прочь,
грязный попрошайка, пока я не спустил собаку!!!" Этот голос наполняет
меня таким ужасом — даже не слова, а голос как таковой — что я, не помня
себя, бегу прочь, с легкостью вышибая тяжелую дверь — она открывалась
наружу — и мчусь дальше по улице, вглубь незнакомого района, пока не
падаю, поскользнувшись на какой-то грязи и расшибая себе лоб о
булыжник… Можно сказать, что таково мое первое впечатление от этого
мира. Нет, конечно, не все были, как тот лавочник. Кто-то что-то
подавал, что-то я сам находил среди мусора, дотянув, таким образом, лет
до шести или семи — я ведь так и не знаю точно своего возраста. Словом,
до того времени, когда рост уже позволял мне стянуть какую-нибудь еду с
прилавка. Это было куда выгодней, чем просить — хотя, конечно, и куда
опаснее. Из лавок таких, как я, разумеется, прогоняли сразу — а вот
рыночная площадь, особенно при большом скоплении народа, предоставляла
шанс. Но, если бы меня поймали, избили бы до полусмерти — а то и не до
"полу-". Много ли ребенку надо? Один хороший удар подкованным сапогом,
особенно если по голове упавшему… Один раз я видел, как такое
случилось с таким же воришкой. Они не сразу поняли, что он уже мертв, и
все продолжали его пинать. Потом разошлись, сплевывая и ругаясь, оставив
труп на мостовой. Особенно возмущался торговец, ставший жертвой
воровства — мальчишка не просто стянул у него гирлянду сосисок, но и
успел одну из них надкусить, нанеся тем самым почтенному негоцианту
невосполнимый ущерб в целых полтора хеллера… Кстати, это не были
голодные годы. Это были времена, которые ныне принято считать золотым
веком — царствование последнего императора… Но мне везло. Наверное,
потому, что я был очень осторожен и расчетлив. Однако никакое везение не
длится вечно. Меня заметили и за мной погнались — целой толпой, как это
у людей водится. И, конечно, догнали бы. Но я заметил двоих мальчишек,
на пару лет старше меня, подававших мне знаки из переулка. Я помчался
туда. Там была щель между домами — такая узкая, что взрослому не
протиснуться, да и ребенку-то непросто. Они буквально впихнули меня в
эту щель, где я еле мог дышать, а затем криками "вон он, вон! держи!"
направили погоню по ложному следу. Когда опасность миновала, они помогли
мне выбраться. А дальше, как водится, объявили, что помощь была не
бесплатной, и что, во-первых, я должен отдать им свою добычу, потому что
без разрешения промышлял на их территории (это был настоящий медовый
пряник размером больше ладони и ценой в шесть хеллеров, один из лучших
моих трофеев — правда, они милостиво разрешили мне откусить от него один
раз), а во-вторых, отныне я буду работать на них. Разумеется, очень
быстро выяснилось, что последнее заявление было явным преувеличением -
во главе воровской шайки, членом которой я стал, стояли вовсе не они.
Вся шайка состояла из детей не старше двенадцати лет, но главарем у нее
был взрослый. Такой неопрятный сутулый старикашка с длинными сальными
волосами вокруг плеши. Мы должны были звать его "мастер". Он корчил из
себя "мастера воровского цеха", а мы были вроде как ученики и
подмастерья, которых он обучает воровским премудростям. В качестве платы
за науку мы, естественно, должны были отдавать ему все, что добывали в
ходе "практических занятий" — утаить добычу было невозможно, свои же
товарищи тут же донесли бы мастеру — а он, в свою очередь, давал нам еду
и кое-что из одежды. У нас было даже несколько довольно дорогих костюмов
разного размера, но они не принадлежали никому персонально — это была
специальная одежда, чтобы "работать" в богатых кварталах, не вызывая
подозрений, и надевали ее, только отправляясь на такое дело. Мне,
правда, в таком пощеголять так и не довелось — и, может, оно и к
лучшему: один мальчик как-то порвал рукав такого костюма, так мастер
избил его ремнем так, что тот потом неделю не мог сидеть… Надо
сказать, организация подобной шайки — дело чертовски выгодное. Маленький
ребенок вызывает меньше подозрений, способен пробираться туда, куда
взрослому не пролезть чисто физически, ему легче спрятаться, а если его
поймают, то даже не посадят в тюрьму — просто отлупят и все, что
возьмешь с ребенка? В то время как сам мастер ровно ничем не рисковал -
он ведь никогда не выходил на дело, и даже краденое сбывал не сам, а
через старших мальчишек, доставлявших товар скупщикам. Хотя, конечно,
некогда он изучил воровское ремесло на личном опыте, иначе не смог бы
давать уроки нам… Несерьезные кражи еды с рынка мастера, конечно, не
давать уроки нам… Несерьезные кражи еды с рынка мастера, конечно, не
интересовали. Более того, нам было строго запрещено рисковать по
пустякам — мастер ведь не хотел лишаться своих работников, даже на
время, нужное, чтобы оправиться от побоев. Основных направлений
деятельности у шайки было два — кражи кошельков и иных ценных вещей у
прохожих на улицах и кражи из квартир. В последнем случае были особенно
ценны детские габариты, позволяющие пролезть, скажем, через дымоход, или
через маленькое оконце. Большие мальчики тут годились хуже, чем мелюзга
вроде меня. В то же время доход от удачной операции мог быть просто
фантастическим, вплоть до нескольких сотен крон — понятно, конечно, что
доставались они мастеру, а исполнителям — в лучшем случае пирожное в
качестве премии… Так что ответственность была велика, и посылали "на
квартиры" только самых смышленых из младших, способных, в числе прочего,
отыскивать домашние тайники. Я, пройдя соответствующий курс обучения,
оказался в их числе. И вот — мне было семь или восемь лет, и на моем
счету уже было несколько успешно "сработанных" жилищ — мастер указал мне
на каменный дом, стоявший слегка на отшибе от других. Я, как обычно,
подошел к делу тщательно, сначала долго наблюдал за зданием снаружи,
убедился, что там, похоже, на два этажа всего один жилец, который,
однако, выходит из дома не слишком часто и на непредсказуемо разное
время. Я принял решение не ждать его ухода, а "работать" ночью, пока
хозяин будет спать. Ложился он, правда, поздно — свет в окне гас далеко
за полночь. Но тем крепче он должен спать, говорил я себе. Перелезть
через ограду — это был один из немногих городских домов, имевших
собственный забор — было плевым делом. Все окна были закрыты, однако
южная стена дома поросла плющом, который наверняка не выдержал бы вес
взрослого человека, но мне помог взобраться до самой крыши. На крыше
было оборудовано что-то вроде открытой башенки — круглая площадка с
высокими перилами по периметру; очевидно, оттуда существовал спуск вниз,
но я знал, что эта дорога может окончиться у запертой с другой стороны
двери чердака, и потому для начала оценил знакомый мне путь — через
трубы дымохода. Их было три. Одна, судя по запаху — кухонная, дымила еще
недавно и до сих пор источала тепло; я побоялся, что очаг еще слишком
горяч, чтобы в него приземляться, тем более — босыми ногами. Другая
труба выглядела более гостеприимно, но, когда я спустил в нее камень на
веревке, он быстро стукнулся о препятствие. Похоже, этот дымоход
изгибался коленцами, проходя через несколько комнат — в таком легко
застрять и задохнуться, я слышал подобные жуткие истории от старших
мальчиков. Наконец, третья труба вроде бы вела напрямую в какое-то
помещение второго этажа — но мне совсем не понравился идущий из нее
запах. Он был почти выдохшийся — но даже и на этой стадии в нем
угадывалась резкость, от которой, будь запах посильнее, наверное,
слезились бы глаза и першило бы в горле. А главное, я вообще не мог
понять, чем это пахнет. Никогда прежде, даже проходя мимо мастерской
кожевенника, мне не доводилось вдыхать ничего подобного. В общем,
спускаться вслепую туда, откуда так пахло, мне совсем не хотелось — да и
вряд ли, сказал я себе, в таком месте хранят деньги. Так что я полез
через ограждение круглой площадки. Светила луна, и в ее свете я различил
на полу площадки изображение, которое мне захотелось рассмотреть
поподробнее. Я зажег огарок свечи, который был у меня с собой. Пол был
выложен плиткой таким образом, что она делила круг на двенадцать равных
секторов. Я уже видел солнечные часы, устроенные подобным образом, но
часам нужен центральный стержень, а здесь его не было. Лишь стоял, да и
то не в центре, а возле перил, трехногий табурет — самый обыкновенный.
Но в каждом секторе, ближе к ограде, был выбит какой-то непонятный
символ, везде свой. Для меня, правда, тогда любые символы были
непонятными, ибо читать и писать я не умел, однако видеть обычные буквы
и цифры мне доводилось, и я был уверен, что это — не они. Такие же
символы через те же интервалы были нанесены и на перила, но они не
совпадали с теми, что на полу! Осмотрев их, я понял, что они идут в том
же порядке, но смещены относительно пола на четыре сектора. Не знаю даже
почему, вероятно, из какого-то подсознательного представления о
гармонии, мне захотелось устранить этот сдвиг, и я, ухватившись за один
из тонких вертикальных столбиков ограды, потянул на себя! Глупая затея,
да — пытаться сдвинуть вручную не то балюстраду, не то пол под ней? Но,
не успел я об этом подумать, как все кольцо ограды действительно начало
поворачиваться! Причем довольно легко и без скрипа. Я совместил знаки на
перилах и на полу и замер в ожидании, что сейчас что-то произойдет — ну,
например, откроется проход вниз. Но ничего не происходило. Приблизив
огонек свечи к перилам, я заметил, что, помимо больших символов, на них
нанесено что-то вроде зарубок с мелкими надписями рядом — но эти знаки
шли уже вовсе не через регулярные промежутки. Больше я ничего не успел
рассмотреть, потому что на луну набежала туча, и почти сразу же порыв
ветра задул мою свечу. Мне вдруг стало страшно. Вспомнились истории о
злых алхимиках и чернокнижниках, которыми мы, мальчишки, пугали друг
друга по ночам в общей комнате, служившей нам спальней. Таинственные
знаки, странная башенка с крутящимися перилами и загадочный неприятный
запах прекрасно вписывались в антураж подобных историй. Проникать в
подобный дом, да еще ночью, резко расхотелось. Однако мысль о вполне
конкретных побоях, которые ожидают меня, если я вернусь ни с чем,
оказалась сильнее воображаемых страхов, и я снова вернулся в центр
круга, отыскивая ход внутрь. Здесь не было никакой ручки или кольца, за
которое следовало бы тянуть, но ведь как-то хозяин попадал на эту
площадку? Если, конечно, его не возносила прямо сквозь крышу колдовская
сила… Но я предпочел поискать более разумное объяснение и стал
старательно шарить ногой по полу. Действительно, вскоре я почувствовал
под пальцами тонкую щель. В центре площадки был круглый люк, как я и
предполагал — тщательно и плотно пригнанный, чтобы дождь и снег не
попадали внутрь. Оставалось понять, как его открыть. Люк был,
естественно, поделен на те же двенадцать секторов, что и вся площадка; я
принялся с усилием ощупывать их по очереди, и действительно, четвертый
или пятый слегка просел под пальцем моей ноги, и раздался громкий
щелчок. Люк дрогнул; я поспешно отскочил в сторону, и он открылся, сам
собой откинувшись вверх! Это было устроено с помощью простого
противовеса, но мне тогда показалось лишним подтверждением колдовской
версии. Однако, убедившись, что из люка никто не показывается и вообще
ничего страшного не происходит, я отважился сесть на край открывшегося
отверстия и нащупать ногами ступеньки круто уходившей вниз лестницы.
Подождав для верности еще немного, я начал спуск в кромешную темноту.
Снова зажечь свечу я не рискнул, опасаясь, что ее огонек выдаст меня
внутри дома. Опасения насчет запертой двери чердака не подтвердились;
вскоре у меня под ногами оказался еще один люк, но он был самый обычный,
с кольцом, за которое надо было потянуть. Однако, когда я пролез через
него и продолжил спуск, две ступени подо мной как-то странно спружинили,
и люк сам захлопнулся над моей головой. Я замер — звук был довольно
громкий — но никакого переполоха не поднялось и на этот раз, и я,
наконец, спустился на голый каменный пол какой-то комнаты второго этажа.
Было по-прежнему совершенно темно — окна были закрыты ставнями. И в
воздухе стоял необычный запах, точнее, целый букет запахов — иной,
нежели из трубы, без той резкости, но тоже незнакомый и не слишком
приятный. Первым делом я затаил дыхание и прислушался. Острый слух -
одно из главных качеств для вора-домушника. Поскольку после того, как
свет погас в окне на первом этаже, он не зажигался больше нигде в доме,
я был уверен, что спальня хозяина внизу — однако осторожность никогда не
повредит. Тем более, что в комнате, куда забрался вор, его может
поджидать не только человек, но и собака. Хороший сторожевой пес,
конечно, поднял бы лай, когда я был еще на чердаке — но и избалованный
домашний любимец, дрыхнущий, пока на него не наступишь, может устроить