Первого ребенка мы взяли в семью в 2007 году. Нашли девочку в Доме ребенка для детей с ВИЧ и гепатитконтактом в Москве. На тот момент у них был прекрасный сайт с детскими фотографиями, малышей можно было увидеть. Мы посмотрели на фото пятимесячной девочки, она нам понравилась, и мы решили ее забрать. Лада быстро оформила документы, и мы поехали в Москву. Она специально оформила именно опеку, чтобы быстро забрать ребенка, а через некоторое время мы уже вдвоем подготовили документы для суда и удочерили ее. Девочку звали Саша – это наша первая приемная дочка. К счастью, ВИЧ, как подозревали изначально, у Саши не оказалось. Но к сожалению, у нее выявили рак. Выяснилось это уже в 3 годика, и я до последнего момента думал, что нам удастся ее спасти…
Когда мы приняли Сашку, первое, что я испытал, взяв ребенка на руки, – это то, что ребенок чужой. Когда я брал на руки кровного малыша, то чувствовал чудесный запах, ощущал его тепло, все его тело было приятным, родным. Просто очарование! Я испытывал любовь к кровному ребенку, которая была квинтэссенцией любви к жене, к плодам нашей любви, и все это было доведено до абсолюта. К своему ребенку сразу испытываешь глубокую привязанность, ничего для этого делать не надо. А тут я беру на руки маленькую девочку и не чувствую ничего. Но в тот момент я не испытал никакой паники – подумал, что привыкну и потом ее полюблю. Так и вышло. В результате Саша стала ребенком, к которому я испытывал невероятную любовь. В том числе и потому, что она была словно с другой планеты. Я понимал, что мы никогда сами не родили бы такую девочку. Я видел в ней то, чего нет в нашей генетике, и восхищался этим. Она была спокойная, смелая, в ней ощущалась невероятная щедрость. Саша для меня стала очень дорогим и родным человеком – настолько, что словами не передать. В приемном ребенке можно найти то, чего никогда не будет в твоем. Это очень круто!
Кстати, сильная привязанность чаще всего формируется постепенно. И еще срабатывает толчок. Например, начинаешь с ребенком жить, а потом он заболевает какой-нибудь простудой. Ребенку становится плохо, он температурит, ты начинаешь носить его на руках и мечтать о том, чтобы он поправился. А он видит в тебе спасение, нуждается в тебе. И в этот момент происходит такое взаимное проникновение. Кстати, приемные дети нередко заболевают, когда их забираешь домой, происходит своего рода крещение. Я не помню, как именно это было с Сашей, но прекрасно помню, какой я испытывал восторг, когда она подросла. А в последний год жизни и она меня просто обожала. Приходила ко мне почти каждую ночь – вылезала из своей кроватки, заходила к нам в спальню и стояла рядом со мной. Если я спал, она меня не будила. Когда я открывал глаза и видел перед собой Сашу, то откидывал одеяло, она залезала к нам и тут же засыпала. Спала до утра, спокойно, не просыпаясь. Под конец у нас была мощная связь и такая верность, какая не всегда бывает с кровными.
И вот, когда Саше исполнилось три годика, она простудилась, заболела. Наш участковый сначала прописала какие-то антибиотики, а потом вдруг решила, что у Саши воспаление легких, и отправила нас на рентген. Мы сделали снимок, и на нем врачи обнаружили новообразование. Чисто случайно. Мы могли бы ничего не знать, и тогда вообще не известно, как бы все повернулось. Опухоль вырезали, потом назначили курс химиотерапии. На химии она погибла… К вопросу о судьбах. Был момент, когда я считал, что на мне лежит Божья благодать. Впавший в гордыню, думал, что со мной такого случиться не может, был уверен, что я спасу ребенка. Но как оказалось, у Бога были другие планы на Сашу. Я хочу сказать, что момент гибели этого ребенка, на мой взгляд, имеет отношение к моей концепции резкой перемены судьбы. Я еще расскажу о ней чуть позже. Мне иногда кажется, хотя это, конечно, может показаться странным, что, если бы мы не забрали Сашу из Дома ребенка, она бы не умерла. Может, была бы судьба очень тяжелая, неизвестно какая. Но у меня есть ощущение, что в судьбе произошел резкий поворот, и она не удержалась на рельсах. Этот опыт очень тяжелый, но он бесценный. Потому что вместе с тем невыносимым горем, которое нам пришлось пережить, мы получили ресурс. Нам очень многое «объяснили» – нашей семье и детям тоже. Мы все очень любили Сашу.
Саше поставили диагноз в феврале, а умерла она в декабре 2009 года. Около года мы жили в больницах, последние два месяца – в реанимации, рядом с ней. Она лежала в коме. Вместе с Сашей у нас было трое детей, а после ее гибели снова осталось двое.
Лада продолжала целенаправленно заниматься семейным устройством детей-сирот. Она много ездила по детским домам. И вот в одном из них увидела девочку, которая, по словам врачей, уже «отправлялась в последний путь». В свои два годика Ира весила всего семь килограммов. У нее были диагнозы один страшнее другого. И если Саша, когда мы ее брали, была самым здоровым ребенком в группе, то Ира оказалась самым больным ребенком во всем детском доме. Нездоровых детей-сирот много, но что-то тронуло Ладу именно в этом ребенке. Может быть, нам хотелось все-таки кого-то спасти. Ну и конечно, она нам понравилась. Я тоже познакомился с Ирой, съездил для этого в Дом ребенка. Лада переживала, что девочка мне не понравится – внешне она полная противоположность Саши. Но на самом деле я очень просто устроен. Если знакомлюсь с ребенком, то уже понимаю, что беру на себя ответственность. В момент, когда знакомился с Ирой, я уже принял решение.
Каждый раз встреча с ребенком происходит по-разному, это правда. В отношении Иры была особая мотивация – помочь выжить. Мы все были под очень сильной анестезией горя, которое только-только с нами произошло, и, мне кажется, чувствовали и воспринимали все несколько ненормально. Да и ребенок был настолько замученным, больным, что к нему невозможно было не испытывать жалости, не чувствовать потребности обогреть.
В апреле 2010 года мы забрали Иру домой. И вот тогда началась наша одиссея с тяжелым ребенком, которая продолжается и по сей день. Слава тебе, Господи, Ира постепенно компенсируется, но компенсируется очень медленно. Это самый сложный наш ребенок, который требует много внимания, сил и терпения. У Иры серьезная фитопатия, она по-прежнему очень легонькая. Ей 8-й год, а она весит всего 20 килограммов. Но это уже ничего, терпимо, а так долгое время вес был критически малым, и только в последний год наметился хороший прогресс. И все равно развитие Иры пока оставляет желать лучшего.
Ирина мама сильно пила, девочка родилась в очень тяжелом состоянии и только еле-еле, по краешку выкарабкивалась. Кроме того, она чрезвычайно психологически травмированный ребенок. Почти два года своей жизни Ира провела в учреждении, причем, на мой взгляд, весьма паршивом. Более того, она была там изгоем. Ее там просто не любили, и она это очень чувствовала. Последствия были налицо – Ира бесконечно качалась, сосала палец, и с этим никто ничего не мог поделать. Когда мы ее забирали, нас отговаривали и пугали, что это вообще ужасный ребенок. У нее букет болезней, порок сердца и куча всего. Мы до сих пор пытаемся компенсировать эти травмы, но реабилитируется Ира очень и очень медленно. Это ребенок, который не вкладывается в структуру семьи, с ней очень тяжело, потому что она не умеет нормально взаимодействовать с людьми. Единственный способ привлечения внимания, доступный ей, – это негатив. У нее отработанная схема, по которой она постоянно пытается вывести из себя родителей, брата и сестру. Делает она это мастерки. Естественно, мы время от времени испытываем некую фрустрацию, но в целом я считаю, что динамика очень позитивная. И если сравнить с тем, что было в самом начале, то перемены просто гигантские! Надеюсь, что когда начнется половая перестройка, обмен веществ перезапустится, и это может нормализовать ситуацию. Хотя в целом в отношении детей у меня нет амбиций. Большая родительская ошибка в том, что люди начинают строить планы в отношении своих детей. Это, как мне кажется, лишено смысла. Сейчас как родитель я вижу перед собой одну-единственную цель – чтобы ребенок, живя с нами, чувствовал себя счастливым. Чтобы у него была опора, чтобы родители были любящими и понимающими людьми, на которых он всегда может положиться. Чтобы благодаря маме и папе он получал такой опыт, который помог бы ему реализоваться в будущей жизни. Вот и все мои задачи.
С таким ребенком, как Ира, этого добиться непросто. Она была устроена так, что все в жизни воспринимала негативно. Потому что всю жизнь понимала, что все, что происходит, – не к добру, и потому на все реагировала плачем. Ведешь ее гулять на улицу, она плачет, возвращаешь с улицы, она плачет, выходишь из лифта, тоже плачет. Первое время она постоянно хотела быть на руках у Лады, и все, больше ничего. Меня она боялась, брата Ваню тоже. Иногда она занимала себя каким-нибудь деструктивным делом. У нас в кухне есть такие ящички, где лежит всякая нужная мелочь, обычная домашняя утварь. И вот она эти ящички потрошила, вываливала все на пол. С продуктами также – открывала шкаф, макароны высыпала, крупу, что под руку попадет. Мы к этому ее занятию относились как к полезному делу – она чем-то занята, что-то осваивает. Поначалу после ее вмешательств пытались все заново упорядочить, но потом плюнули и скидывали все в ящики как попало, иначе бы пришлось уйму времени просто убить – она проделывала это бесконечное количество раз. Есть фотки очень смешные, где Ирка стоит посреди всего этого бардака, устроенного ею.
Помню, мы забрали ее в апреле, а летом поехали отдыхать на море. Летим на самолете, Ире все не нравится, ей все плохо. На берегу моря пальмы, цветы, Ире все это кажется и вовсе отвратительным. Все в жизни не к добру, и единственное, что можно сделать – это расстроиться. И потом, когда мы вернулись домой, а дом-то, оказывается, стоит на месте, никуда не исчез, она была очень удивлена и только в этот момент успокоилась. С тех пор стала потихонечку, медленно и неуверенно доверять миру. Но все равно спала плохо, постоянно качалась. И путешествия ей не годятся. Сейчас мы уже поняли, что сильные эмоции только выбивают ее из колеи. В силу слабости, тонкости и нестабильности нервной системы она реагирует очень сильно.
Но сейчас уже если ей уделяется нормальное внимание, персональное, то все намного лучше. В коллективе, конечно, с ней трудно, она проигрывает другим детям по всем параметрам. При этом стремится, как поросенок диснеевский, всех растолкать, раздвинуть, куда-то пролезть, вызывая тем самым всеобщее раздражение. А наедине она уже позитивная – успокаивается, уравновешивается, и с ней приятно проводить время. Ей гораздо лучше, когда нет внешних раздражителей и неожиданностей, когда жизнь обретает структуру – подняли, покормили, потом прогулка. В структуре у нее все начинает налаживаться. В школу, надеемся, она пойдет с 8 лет, через год. Я очень сильно рассчитываю на этот год, потому что опыт показывает, что это такой участок быстрого развития. Хотя пока отставание у нас капитальное, она сейчас по развитию как пятилетний ребенок.
В 2011 году Лада в очередной своей экспедиции по близлежащим городам, под Петербургом, обнаружила в одном из детских домов девочку 11 лет и как-то сильно разволновалась на ее счет. Дело в том, что Саша, наш первый приемный ребенок, была мулаткой, с непонятно откуда взявшимся происхождением. И вот эта 11-летняя девочка оказалась той же удивительной этнической внешности, она выглядела как родная сестра Саши. Я, разумеется, сказал Ладе, чтобы она даже не думала. Что это просто психоз и детей нам хватит. Но, естественно, через некоторое время мы ее забрали. Таким образом, у нас появилась Нина, наша старшая приемная дочь. Она с нами уже четыре года, в этом году ей исполнилось 15 лет. Когда мы брали Нину, я уже многое понимал, у нас был опыт приемного родительства. И потом благодаря деятельности Лады я много узнавал с ее слов, из общения с другими людьми у нас появилось очень много друзей-усыновителей. Мы понимали, что дети-подростки – это очень ответственно. К тому же Нина с рождения была в учреждении, провела там все 11 лет. Но мы решили, что рискнем, и рискнули. На мой взгляд, ребенок, который нам достался, – это Божий промысел. Нинка – один из самых надежных партнеров для нас с женой, она ответственная, на удивление не депривированная. Ее очень любят дети, они прекрасно ее приняли. Наша кровная дочка просто обожает Нину. И маленький, естественно, тоже – Алексей родился уже после того, как Нина пришла в нашу семью.
У нее стояла умственная отсталость, все как положено. Но, разумеется, она никакая не умственно отсталая. Просто была банальная педагогическая запущенность. В школе Лада сначала перевела Нину на заочное обучение, и дочка за один год прошла два класса – было отставание на один класс. Догнали, пошли в обычную общеобразовательную школу – в 6-й класс. Нина учится очень ответственно. Если сравнить с тем, как учился я или мой кровный сын, небо и земля. Она, как я говорю, человек с колдовством – для меня загадочная девушка совершенно. Она физически сильная, обладает медвежьей силой, и если была бы мальчиком, то точно была бы чемпионом по какой-нибудь спортивной борьбе. Мы ее сначала отдали на волейбол. Она пришла, 30 раз отжалась от пола, и ее сразу взяли в команду. Но потом секция закрылась. Я предложил ей пойти в дзюдо. Она тренировалась, тренер был ею доволен. Но я как-то пришел на соревнование, увидел разминку и понял, что она страшно халявит. Я говорю: «Нина, ты чего халявишь?» А она говорит: «Буду я еще на всякую фигню силы тратить перед схваткой!» У нее есть мотивация быть лучше всех, но именно спортивной мотивации особенно нет, хотя «Физики» немерено. Нина очень ответственная и собранная. Если в лагерь ехать или идти в поход, она сама все соберет по своему списку. Если вечером говорит, что не осталось сил на какой-то урок, то утром по будильнику встанет в 5 утра и сама все, что не успела, доделает.
В общем, Нина просто не поддается нормальному описанию. Ваня, наш старший сын, в отношении учебы, по моим понятиям был бездельник и балбес, который все делал, как положено мальчишке – прогуливал, отлынивал. Я сам был такой. Я хоть и окончил английскую школу, но учился просто кошмарно. Еле-еле исправлял 2 на 3 и, кроме языка, ничего оттуда не вынес. А мое высшее образование – это вообще смех на палке. После школы я поступил в архитектурный, но тогда же влюбился в Ладу и подумал, что не стану тратить драгоценное время любви на какую-то муть. Хотел взять академку, но мне академку не дали, просто отчислили. А позднее мой тесть помог мне перевестись на заочное в вуз, в котором сам преподавал. Я тогда уже много работал и учился по самому минимуму. Каждую следующую сессию я просто проверял систему на прочность – насколько меньше можно сделать, чтобы сдать сессию. Напрягался все меньше и меньше, но экзамены, впрочем, всегда сдавал.
А у Нины даже близко разгильдяйства такого нет. Она собранная, ответственная, умная, и у нее педагогический дар. Если я объясняю что-то своей дочке Наташе, это один результат, а если объясняет Нина, то Наташа схватывает все на лету. Я долго бился, учил Наташу кататься на велосипеде – бесполезно. Хотя поощрял, хвалил, не ругал, но она только уставала. А тут приезжаю в деревню, и Наташа спокойно катается на велосипеде. Спрашиваю: «Как тебе это удалось?» А она: «Мне Нина просто сказала – садись, езжай и смотри прямо». Ну вот, разве не колдунья?
С кровной родней Нины у нас пока контактов никаких нет. У нее такая история: она была первым ребенком, мать родила ее в 16 лет. После Нины у нее родилось еще 5 детей, и ни от кого из них она не отказалась. Оставила только Нину, потому что сама была ребенком, а помочь, видимо, было некому. В итоге так и не смогла Нинку забрать, хотя пыталась алименты платить. Она не пьяница, не наркоманка, просто человек со сложной судьбой. Нина, конечно, испытывает потребность увидеться с матерью, говорит, что будет ей помогать. Но проблема в том, что мать живет в 400 км от Петербурга, не так легко доехать. Скорее всего мы поедем и познакомимся, когда Нина станет совершеннолетней. Хотя, конечно, у меня есть сомнения, к чему это может привести и стоит ли это предпринимать. Когда мы ехали домой из детского дома, Нина сказала нам: «У меня мама пьяница и наркоманка». Лада спросила: «Кто тебе сказал?» Воспитатели, говорит. «Нет, Нина, это неправда. Мама у тебя нормальная. Не пьяница и не наркоманка». Вот зачем такие вещи детям внушают в детских домах? Человек всегда понимает, что родился от отца и матери, от которых многое взял.
В общем, на данный момент у нас пятеро детей. Трое кровных – последний родился 3 года назад, совсем малыш, старшему кровному 22 года. Разница почти 20 лет. Наташа посередине, ей 11. Про Нину и Иру я уже рассказал – им 15 и 7.
Мы, кстати, ШПР не проходили – когда брали первого ребенка, никаких школ еще не было и в помине. Походили на занятия, они тогда были необязательные, в «Родительский мост» – у них было кризисное сопровождение, и они занимались подготовкой приемных родителей. Но никаких сертификатов нам не выдавали. Когда мы брали второго ребенка, от нас уже потребовали ШПР, однако, поскольку у нас за спиной было одно усыновление, можно было этот вопрос обойти. Сами мы уже считали себя матерыми родителями. С Нинкой мы тоже не проходили ШПР. К этому времени я сам иногда читал лекции в школах приемных родителей Петербурга. У нас появились контакты со многими психологами, и нас приглашали. У меня на самом деле сложных или шокирующих ситуаций, связанных с педагогикой, не было. Но был личный опыт, которым, я считаю, чрезвычайно важно поделиться с другими приемными родителями. Это касается опыта с Сашей и с Ирой. Причем это скорее экзистенциальный опыт.
Как я чувствую и как мне кажется, когда мы берем приемного ребенка – это важный момент, потому что происходит поворот в судьбе. Изменение как минимум двух траекторий – траектории ребенка и взрослого. Происходит колоссальный, невероятный вираж. Судьба человека стоит на неких рельсах, и она по этим рельсам едет, и вдруг происходит невообразимый толчок, взрослый как будто ловит большую массу и дальше тащит ее по своему пути. Врач один знакомый сказал: «Когда вы берете приемного ребенка, вы принимаете чужую судьбу». Может, это стоит немножко по-другому сформулировать, но в принципе трое приемных детей – это то, что сильно меняло нашу судьбу. Хотя справедливости ради надо сказать, что любой ребенок меняет судьбу, кровный тоже.