Первая.
Шестая.
Первая.
Вторая.
Третья.
Четвертая.
Пятая.
Вторая.
Первая.
Третья.
Вторая.
Пятая.
Первая.
Вторая.
Первая.
Шестая.
Все (хором).
(В такт колотят белье.)
Занавес.
Картина вторая
Дом Йермы. Вечереет. Хуан сидит. Его сестры стоят.
Хуан. Говоришь, недавно вышла? (Первая золовка кивает.) Наверно, к роднику. Сколько повторять – не хочу, чтоб она одна ходила. (Все молчат.) Собирай на стол. (Вторая золовка выходит.) Тяжко мне хлеб мой дается. (Золовке). Вчера был трудный день. До вечера яблони подрезал, а кончил и думаю – да что я о тех яблоках пекусь, когда кусок в рот не идет. Сыт я по горло. (Проводит рукой по лицу.) И где она ходит?.. Нечего было одну отпускать – затем я и в дом вас взял, затем кормлю и пою! Я в поле, а честь моя здесь. А моя честь – она и ваша. (Старшая золовка опускает голову.) Не обессудь.
Входит Йерма с двумя кувшинами. Останавливается в дверях.
Хуан. К роднику ходила?
Йерма. Принесла свежей воды.
Входит Младшая золовка.
Йерма. Как работы?
Хуан. Вчера деревья подрезал.
Йерма ставит кувшин. Молчание.
Йерма. Останешься?
Хуан. Надо за скотиной смотреть. Сама знаешь, хозяйский глаз…
Йерма. Знаю. Можешь не повторять.
Хуан. У мужчин свои заботы.
Йерма. У женщин – свои. Я не прошу тебя остаться. Мне всего хватает. Сестры твои с меня глаз не спускают. Я у тебя и хлеб ситный ем, и сыр, и мясо, овцы твои росной травой объедаются. Живи себе с миром.
Хуан. Мир – когда на душе спокойно.
Йерма. А тебе не спокойно?
Хуан. Нет.
Йерма. Так успокойся.
Хуан. Ты порядков моих не знаешь? Овца – в загоне, женщина – в доме. А ты разгуливаешь. Сколько я тебя учил?
Йерма. Твоя правда. Женщина – в доме, когда это дом, а не гроб. Когда в нем лавки трещат и простыни рвутся. А здесь? Ложусь вечером, а кровать как новая блестит и все новей кажется, словно вчера из города.
Хуан. Вот видишь – не зря тревожусь. Не зря настороже.
Йерма. Чего стеречься? За мной вины нет. Ни в чем тебе не перечу, а боль свою в себе хороню. Все глубже ее загоняю. Кончим разговоры. Снести свой крест я сумею, только ничего у меня не выпытывай. Состариться бы мне за ночь! Вот тогда и улыбнусь я тебе жухлыми губами, тогда и заживу твоей жизнью. А до тех пор – оставь меня, не сыпь соль на рану.
Хуан. Наговорила – век не разобраться. В чем я тебе отказал? Захоти только, из соседних сел везу. Не всем я хорош, не спорю, да только не пойму, отчего не жить нам покойно. Заночуй я в поле, знал бы, что и ты спишь.
Йерма. Не сплю, не могу я спать.
Хуан. Если в чем нуждаешься, скажи. Что молчишь?
Йерма (пристально глядя на мужа, с силой). Да. Нуждаюсь.
Молчание.
Хуан. Опять ты за свое. Шестой год! Я уж и думать забыл…
Йерма. Ты не я. Мужчины другим живут – стада, поля, разговоры, а у нас только и света, только и жизни, что дети.
Хуан. Раз на раз не приходится. Хочешь – возьми на воспитание племянника. Я не против.
Йерма. Мне не надо чужого. От чужого у меня руки закоченеют.
Хуан. Помешалась ты на одном и больше знать ничего не хочешь, головой камень долбишь.
Йерма. В том-то и срам, что камень! Где цветам бы цвести да воде шуметь.
Хуан. Беда мне с тобой. Уймись, давно пора!
Йерма. Не затем я в этот дом вошла. Вот когда мне руки на груди сложат да челюсть подвяжут, чтоб не отваливалась, тогда уймусь.
Хуан. Хватит! Ты чего хочешь?
Йерма. Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили.
Хуан. Никакая ты не женщина! Одна погибель – и не хочешь, да изведешь!
Йерма. Кто я, сама не знаю. Оставь ты меня, отпусти с миром. Ни в чем я перед тобой не провинилась.
Хуан. Я не желаю, чтоб на меня пальцем показывали. Двери наглухо, и каждому – свой угол.
Входит Старшая золовка и направляется к буфету.
Йерма. Говорить с людьми – не грех.
Xуан. А сочтется за грех.
Появляется Младшая золовка, берет воду из кувшина.
Хуан (глухо). Сил моих больше нет. Заговорят с тобой – губ не разжимай и помни, что у тебя семья.
Йерма (изумленно). Семья?
Хуан. И семейная честь. Эту ношу вместе несут, в одиночку не сладить. В крови-то она еле теплится.
Старшая золовка торжественно проносит блюдо. Все молчат.
Хуан. Ты уж прости. (Йерма смотрит на мужа, он поднимает голову – и взгляды сталкиваются.) Смотришь так, что не прощенья мне просить, а гнуть бы тебя, под замком держать – на то я и муж.
В дверях появляются Золовки.
Йерма. Смолкни, сделай милость. Кончим на этом.
Молчание.
Хуан. Идем ужинать.
Золовки исчезают.
Хуан. Слышишь?
Йерма (мягко). Ужинай с сестрами. Мне не хочется.
Хуан. Как знаешь. (Уходит.)
Йерма (в забытьи).
(Глядит на дверь.)
Мария (с ребенком на руках). Я с ребенком… Ты опять расплачешься!
Йерма. Как не плакать… (Берет у нее ребенка, садится.)
Мария. Тяжело мне, что ты завидуешь.
Йерма. Это не зависть, это нужда.
Мария. Не убивайся ты.
Йерма. Как же не убиваться, когда все вы цветами тяжелеете, и мир весь цветет, и среди такой красоты одна я места не нахожу.
Мария. Каждому свое. Жила бы, как живется, да радовалась.
Йерма. Бездетная крестьянка – что сорная трава, всеми проклятая. Вот и меня Бог забыл. (Мария безотчетно тянется за ребенком.) Возьми, ему лучше будет. Не материнские у меня руки.
Мария. Зачем ты так?
Йерма (встает). Затем, что не могу я больше! На что мне они, мои руки! Стыдно мне и горько, горше некуда, когда вижу, как рожь колосится, как вода бьет, как ягнята сотнями родятся, щенки мать сосут, и словно вся земля поднялась и тешится детьми своими, теплыми, сонными, а у меня, горемыки, два молота вот здесь отдаются – вместо губ сыновьих.
Мария. Не по душе мне твои слова.
Йерма. Когда есть дети, не понять, каково без них. Вам и горя мало. В воде плещетесь – что вам чужая жажда!
Мария. Все я тебе сказала, не буду повторять.
Йерма. А жажда растет, да надежда тает.
Мария. Хорошего мало.
Йерма. Кончу тем, что приму себя за сына. Хожу по ночам волов кормить, а ведь раньше не ходила, не женское дело, и шаги впотьмах как чужие, будто мужчина шагает.
Мария. У кого что на уме.
Йерма. Ты не бросай меня. Видишь, как живу.
Мария. А что золовки?
Йерма. Чтоб я в поле околела, если словечко им вымолвлю.
Мария. А муж?
Йерма. Чтоб я в поле околела, если словечко им вымолвлю.
Мария. А муж?
Йерма. Все трое заодно.
Мария. Да что у них в голове?
Йерма. Бредни. От нечистой совести. Боятся, что другого найду, а того не видят, что я, хоть и полюблю, честью не поступлюсь – это у меня в крови. Камни, вот они кто. Загородили мне белый свет и не знают, что я река, захочу – всех смою.
Входит Золовка, берет хлеб и исчезает.
Мария. А все-таки, я думаю, муж тебя любит.
Йерма. Муж меня кормит и поит.
Мария. Тяжко тебе, ох тяжко! Что ж, Христос терпел…
Стоят в дверях.
Йерма (глядит на ребенка.) Проснулся.
Мария. Сейчас заведется.
Йерма. А глаза – твои. Правда? Ты приглядись! (Плачет.) Совсем как у тебя!
Йерма легонько подталкивает Марию к двери, та молча уходит. Йерма идет к другой двери – той, за которой скрылся ее муж.
Вторая подруга. Т-сс!
Йерма (оборачиваясь). Что тебе?
Подруга. Ушла наконец. Мать тебя ждет.
Йерма. Одна?
Подруга. С двумя соседками.
Йерма. Скажи, пусть подождут.
Подруга. А придешь? Не побоишься?
Йерма. Приду.
Подруга. Надо же!
Йерма. Пускай ждут – хоть поздно, да приду.
Входит Виктор.
Виктор. Хуан дома?
Йерма. Дома.
Подруга (тоном заговорщицы). Так я принесу кофточку.
Йерма. Приноси.
Вторая подруга уходит.
Йерма. Ты садись.
Виктор. Обойдусь и так.
Йерма (зовет). Хуан!
Виктор. Пришел проститься. (Вздрагивает, но берет себя в руки.)
Йерма. Уходишь с братьями?
Виктор. Так отец велит.
Йерма. Постарел он, наверно.
Виктор. Да. Совсем старик.
Молчание.
Йерма. Хорошо тебе, что уходишь.
Виктор. Везде одинаково.
Йерма. Не везде. Ушла бы я отсюда подальше.
Виктор. Разницы нет. И овцы те же, и шерсть у них та же.
Йерма. Для вас нет, а у женщин иначе. Ни разу не слыхала, чтоб мужчина говорил: «Хороши яблоки, просто загляденье!» Берете и грызете, без разговоров. А про себя одно скажу – опостылела мне вода здешних колодцев.
Виктор. Наверно.
Сцену окутывает вечерний сумрак.
Йерма. Виктор.
Виктор. Что скажешь?
Йерма. Почему ты уходишь? Здесь тебя любили.
Виктор. Я зла не делал.
Молчание.
Йерма. Не делал. Раз ты меня на руки взял, помнишь? Никогда не знаешь, как жизнь обернется.
Виктор. Все меняется.
Йерма. Нет. Не все. Что замуровано, не переменится – и никто его не слышит.
Появляется Младшая золовка и медленно идет к входной двери, на пороге останавливается, освещенная закатным солнцем.
Йерма. А вырвись наружу, от крика мир бы оглох.
Виктор. И остался таким же. Вода – в запруде, овца – в загоне, луна – в небе, мужчина – в поле.
Йерма. Жаль, не для меня стариковская мудрость!
Вдали протяжно и грустно звучат пастушьи рожки.
Виктор. Гурты.
Хуан (входя). Уже собрался?
Виктор. Хочу затемно пройти перевал.
Хуан. На меня не в обиде?
Виктор. Нет. Ты хорошую цену дал.
Хуан (Йерме). Я у него всех овец купил.
Йерма. Я и не знала.
Виктор (Йерме). Теперь они твои.
Хуан (доволен). Так-то вот.
Виктор. Мужу твоему все само в руки падает.
Йерма. На то и рук не покладает.
Хуан. Овец уже держать негде.
Йерма (сумрачно). Земли хватит.
Хуан. Идем, до ручья нам по дороге.
Виктор. Всякого блага этому дому. (Подает Йерме руку.)
Йерма. Аминь. Счастливо тебе!
Виктор идет к двери, но неуловимое движение Йермы останавливает его.
Виктор. Ты что-то сказала?
Йерма (с трудом). Сказала – счастливо.
Виктор. Спасибо.
Мужчины уходят. Йерма неподвижно смотрит на руку, которую пожал Виктор. Но вдруг спохватывается и берет платок.
Вторая подруга. Идем. (Молча закутывает ее платком.)
Йерма. Идем.
Крадучись, уходят.
Входит Старшая золовка со свечой. Почти совсем темно, видна только свеча. Золовка бредет в глубь комнаты. Издалека звучит пастуший рожок.
Старшая золовка (тихо). Йерма!
Появляется Младшая золовка. Они смотрят друг на друга, затем направляются к выходу.
Младшая золовка (громче). Йерма!
Старшая золовка (властно, с порога). Йерма!
Вдали затихают пастушьи рога. Полная тьма.
Занавес.
Действие третье
Картина первая
Дом гадалки Долорес. Светает. Входят Йерма и Старухи.
Долорес. А ты бесстрашная.
Первая старуха. Нужда все пересилит.
Вторая старуха. Да темень-то какая!
Долорес. Сколько ни водила я бездетных на кладбище молиться, все дрожали. Кроме тебя.
Йерма. Я в надежде пошла. И верю, что не обманешь.
Долорес. Господь с тобой! Чтоб у меня язык муравьи отъели, как у тех покойников, если я кого обманула. Прошлый раз молилась я с одной нищенкой, у нее детей еще дольше не было, а вскорости так раздало ее, что глаз не отвести, и родила она двойню, прямо в камышах, и позвать никого не успела. Мне же и принесла в подоле.
Йерма. И сама дошла? От реки?
Долорес. Дошла. И башмаки, и юбки в крови, а лицо светится.
Йерма. И обошлось?
Долорес. А как же? Милостив Бог!
Йерма. Милостив. Чего бояться? Родила детей – речной водою омыла. Звери же своих вылизывают, верно? И я бы смогла, своего не противно. Мне все кажется, что от матери точно свет исходит, а дитя спит себе и слушает теплый ручеечек молочный – и грудь набухает, сыночку на радость. А надоест ему, чуть отвернет головку – «Ну, еще капельку, сынок!» – и кропят личико белые капли.
Долорес. Будет у тебя ребенок. Поручусь, что будет.
Йерма. Нельзя ему не быть. Иначе мир рухнет. Как подумаю, что никогда уже, никогда… так и обдаст огнем, и пусто вокруг, и на улицах и быки, и камни – как из ваты, смотрю и думаю: каким ветром их сюда занесло?
Первая старуха. Замужней женщине как детей не хотеть? А не дал Бог, изводиться нечего. Жизнь течет, а ты плыви себе и радуйся, что жива. Я не корю тебя. Сама видела – вместе молились. Только какие такие поместья ты сыну уготовила, что за престол серебряный?
Йерма. Я не о завтрашнем куске думаю, я сейчас голодна. Ты свое отжила и глядишь на все, как на книгу дочитанную. А мне воды не дали и волю отняли. Мне, чтоб заснуть, надо сына к груди прижать; а тебе одно скажу – и ты слов моих не пугайся: знай я, что сын меня возненавидит, мучить будет, за косы на улицу выволочет, и тогда б ему радовалась. Пусть живой замучит, хоть до смерти, но живой человек, а не призрак, который столько уж лет душу гложет.
Первая старуха. Молода ты, не послушаешь совета. Надейся на милость Божью да на мужа своего.
Йерма. Эх! Отыскала рану и персты влагаешь!
Долорес. У тебя хороший муж.
Йерма (встает). Хороший! Много радости, что хороший? Лучше бы плох был! Да не станет. Днем овец пасет, ночью деньги считает. Со мной будто повинность отбывает, а тело холодное, как у покойника. Не терплю я распаленных женщин, а тут сама бы горой огненной заполыхала.
Долорес. Йерма!
Йерма. Я стыда не утрачу. Но и я знаю, что дети от мужчины родятся. Если б я одна могла!..
Долорес. Не забывай, что и муж мучится.
Йерма. Не мучится. Не нужны ему дети.
Первая старуха. Не может того быть!
Йерма. Я по лицу вижу, а раз самому не нужны, он и мне не дает. Не люблю я его, не люблю, да все спасенье мое в нем. И честь, и кровь моя. В нем одном!
Первая старуха (с беспокойством). Светает. Пора тебе идти.
Долорес. Скоро стадо погонят. Негоже, если тебя одну встретят.
Йерма. Я хоть передохнула у вас. Молиться сколько раз надо?
Долорес. Молитву к Лавру дважды читай, а в полдень святой Ане молись. А когда поймешь, что сбылось, принеси мне мешок зерна, как обещала.
Первая старуха. Над горами светлеет. Иди.
Долорес. Сейчас ворота пооткрывают, иди задворками.
Йерма (горестно). И зачем приходила – сама не знаю.
Долорес. Жалеешь?
Йерма. Нет.
Долорес (тревожась). Давай до угла провожу, если боязно.