– Сестре Инне, например, всего-то за двадцать, пацанка еще. Да и две другие женщины молодые.
– Но Уфимцев – старик, больной, подагрик!
– Седина в бороду, бес в ребро. – Страшилин снова присосался к пиву. – Ладно, это я так, в порядке общих размышлений на тему. Пролитая похоть…
Катя уткнулась в свою тарелку с жарким. Ох, он сейчас напьется… Вот оно… Сколько надо выпить такому здоровяку?
– Исходя из данных осмотра дома, у нас два следа – оба женских. – Страшилин вытер губы салфеткой. – Кроме старухи Глазовой, обнаружившей труп, еще одна женщина входила в тот дом. От этого факта никуда не деться нам. И от надписи на полу тоже. И вы на возраст Уфимцева не кивайте. С возрастом ой-ой-ой какие фантазии порой в голову мужику лезут, какие картины рисуются.
Катя чинно, молча ела. Мясо на углях в этом пивбаре действительно славно приготовлено. Только вот жирное это блюдо на ночь.
От пива Страшилин совсем раскраснелся.
– Кофе заказать? – спросил он.
– Нет, спасибо, я вечером кофе пью, если только надо работать, – отказалась Катя, – а сегодняшний рабочий день закончен. Извините, я отлучусь на минуту.
Она пошла в туалет. Вымыв руки, долго смотрела на себя в зеркало. Ладно, поужинали, теперь надо чесать домой. Коллегу стоит оставить здесь, в баре, – пусть заканчивает вечер, как хочет.
Но не тут-то было!
Катя плохо знала Андрея Аркадьевича Страшилина.
Вернувшись в зал, она узрела его у барной стойки – он уже расплатился с официантом и теперь…
Четыре рюмки стояли перед ним на стойке, и он одну за другой опрокидывал лихо, по-молодецки.
Катя замерла – вот так в считаные минуты дойти до кондиции способен только алкоголик!
– Андрей Аркадьевич, мне пора, спасибо.
– Все, все, иду, – Страшилин отвернулся от стойки, – сейчас, сейчас…
– Андрей Аркадьевич…
– Сейчас, сейчас, сейчас…
Его уже здорово вело. Он карабкался по ступенькам лестницы, выводящей из пивбара, следом за Катей, которая почти бегом…
– Катя, подождите, я вас домой… от-ве-зу…
«Форд» пикнул сигнализацией и…
Катя похолодела – как же это? Как он поедет в таком состоянии, даже если она вот сейчас даст деру от него стремглав? Еще в аварию попадет. А если не в аварию – гаишники просто остановят пьяного, узнают, кто он, доложат на службу и…
– Андрей Аркадьевич, дайте мне ключи от машины.
– Что? Сади-тесь…
– Это вы садитесь, а мне дайте ключи. Ну, быстро! Вы не можете ехать в таком состоянии. Вы пьяны! Я вас сама отвезу.
Страшилин двумя пальцами протянул ей ключи от «Форда».
Катя скрепя сердце села за руль. Он плюхнулся рядом.
– Куда вас? Адрес какой?
– Таганка. Дом мой родной Таганка. Умеете водить?
– Плохо. Но вам я в таком виде сесть за руль не позволю.
«Форд» завелся мягко. И Катя осторожно, медленно, с великим бережением тронулась.
Поехали из Просвирина переулка через весь центр на Таганку – по ночному городу.
Страшилин всю дорогу смотрел на Катю, не отрываясь. Катя, напротив, – смотрела упорно только на дорогу – на светофоры.
Только к одиннадцати они доехали до Большого Рогожского переулка – хоть название родных мест Страшилин помнил, и на том спасибо. Катя въехала во двор – дом пятидесятых годов с тремя подъездами, дом-монолит.
– Ну все, вот вы и дома, машину я припаркую вот тут. – Катя кое-как нашла во дворе, где приткнуться. – Вот ключи, кладу вам в карман плаща.
– А вы как же доберетесь?
– Да не волнуйтесь вы за меня.
– Нет, бери машину, – сказал Страшилин, – оххххх, так не пойдет.
Катя запихала ему ключи от машины в карман пиджака.
– Доброй ночи, – сказала она и, повернувшись, почти побежала вон из тихого московского дворика – ноги, ноги, ноги делаем скорее отсюда…
Однако…
Пробежав немного весьма прытко, она обернулась – как он там? Ушел домой или нет?
Нет! Страшилин все стоял у двери в подъезд и тщетно сражался с домофоном – тыкал в панель, пытаясь открыть.
Катя секунду колебалась. Вот мрак-то! Потом повернула назад.
– Что тут у вас еще?
– Поз-за-закрывалиссссссь…
– Андрей Аркадьевич, какой код домофона?
– Три, три, два… нет, два, три, три, пять…
Катя быстренько набрала код на панели – дверь пискнула – нет проблем.
– Какой этаж? Где ключи от квартиры?
– Эти.
– Это от машины, от вашей квартиры?
Страшилин шарил по карманам, пока они входили в подъезд и ждали лифт.
Катя решила – черт с ним – доведу его до квартиры, нельзя, чтобы соседи видели следователя по особо важным делам в таком свинском состоянии!
– Пятый… клятый… ссссссюда, – Страшилин ткнул в сторону двери.
Он протянул Кате ключи на открытой ладони – на, бери.
Катя открыла верхний замок – тьма в передней. Она буквально втолкнула Страшилина внутрь, и он шлепнул рукой по выключателю на стене. В прихожей вспыхнул неяркий свет.
– Все, все, вы дома…
И тут что-то зашуршало, затрепыхалось, зашумело, рассекая воздух крыльями. Катя чуть не упала со страха – ей показалось, что в открытое окно квартиры попала летучая мышь. Но…
– Андрррррррррюшаааа кррррррррасавец! Опять нажжжррррррралсяяяя!
Голос – скрипучий, нечеловеческий, ехидный.
Катя увидела, как на комод у зеркала в прихожей приземлился попугай, взявшийся неизвестно откуда, из этой квартирной темноты пустых холостяцких комнат.
– Андрей Аркадьевич, ой… Птица… Ну я пошла, все, до свидани…
– Подожди, я провожу… ночь уже. – Страшилин внезапно крепко сжал ее руку.
– Никаких проблем, я сама доберусь, пустите.
– Ручку… ручку дай поцелую… не бросила, не оставила… п-п-позволь руку эту нежную поцеловать…
– Ой, да пойдите вы к черту! – В ярости Катя вырвала руку из его сильной горячей ладони. – Пойди проспись!
Она вылетела из квартиры, как пушечное ядро.
– Андрррррюшаааа кррррррррасавец! Не ррррробей! – орал полоумный попугай.
Катя захлопнула дверь. Ее душили, разрывали на части гнев и смех.
Глава 21 Евсевия
Настоятельница Высоко-Кесарийского монастыря игуменья Евсевия находилась на обследовании в институте сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева.
После анализов и исследований лечащий врач сообщил ей, что в скором времени назначит консилиум ведущих кардиохирургов. Игуменья Евсевия восприняла это внешне спокойно, но сразу же из врачебного кабинета отправилась в часовню, построенную при кардиоцентре, и погрузилась сосредоточенно в молитву.
Она горячо, истово молилась о процветании и благополучии вверенного ее заботам монастыря.
А еще она молилась о здравии. О своем здоровье.
Пожилая, очень тучная – с каждым прожитым годом, с каждым месяцем она чувствовала, как дряхлеет тело. То, что раньше казалось таким привычным, обыденным – подъем по ступенькам, прогулка, долгое стояние во время церковной службы, теперь дается с трудом и сопровождается слабостью, одышкой, болями за грудиной.
Проблемы с сердцем начались несколько лет назад. Она сделала шунтирование, однако не слишком удачно – после него относительно спокойных выпало всего-то четыре года. И вот снова встал вопрос об операции. Но теперь прибавились осложнения – не только возраст, но и диабет.
Игуменья Евсевия молилась о здоровье, о том, чтобы будущий консилиум прошел успешно и не приговорил бы ее к чему-то худшему.
Одна в пустой больничной часовне она молилась, молилась. Чтобы стало хоть чуточку полегче, чтобы сердце не прокалывало острой иглой, предупреждая о новом приступе, чтобы одышка хоть немного ослабела.
Игуменья Евсевия была очень тучной вовсе не из-за неумеренности в еде. Нет. Во время монастырских трапез с сестрами она ела всегда почти одно и то же – кашу и тушеные овощи. Всегда ограничивала себя в пище. Но вес становился все больше и больше. И виной тому была скапливающаяся в теле, в тканях, вода. Сердце работало плохо, и от этого ноги распухали, как кувалды.
Почти каждый месяц игуменья вынуждена была ездить к врачу и делать уколы лазекса, которые выгоняли избыток воды из тела.
Плоть дряхлела, старость наступала семимильными шагами.
Прожитая жизнь оставалась где-то там…
Но порой, как вот сейчас, прошлое напоминало о себе даже в молитвах. Пробивалось сквозь жаркие слова долгих молитв, как трава сквозь асфальт…
Красная ковровая дорожка, из тех, которые когда-то назывались кремлевскими…
Ноги в изящных туфлях на невысоком каблуке, такие стройные ноги с тонкими щиколотками… Никаких отеков, никаких распухших уродливых лодыжек – прекрасные ноги. Это она идет, быстро ступая по красной ковровой дорожке…
Запах духов. Это «Poison»… тогда, в восьмидесятые, этот парфюм сводил с ума…
Дверь в кабинет, обитая темной кожей, – приемная пуста, следующая дверь – и просторный кабинет.
Он стоит у окна и не слышит, как она тихо появляется на пороге.
Нет, конечно же, слышит, потому что ждет. Оттого и услан секретарь куда-то с бумагами…
Она подходит, и он заключает ее в объятия. И она обвивает его шею руками. Они уже не молоды… Да, даже в то время они уже не молоды – взрослые, солидные люди, но чувства…
Тот их поцелуй у окна в кабинете…
Красная кремлевская дорожка уходит из-под ног…
Кружится, кружится голова и мир… этот божий мир…
Игуменья Евсевия – тучная, пожилая, семидесятипятилетняя – низко склонила голову, прося прощения за все, за все. И за это тоже.
Прошлое… вся та жизнь… он…
Сейчас это лишь призрак, тень тени, по сути, уже ничто…
И если эти грешные воспоминания порой возвращаются даже во время молитв, это ничего не значит. Это уже даже не соблазн. Это все суета, прах и томление духа.
Дух томится в дряхлеющем больном теле и просит лишь одного – чтобы тело это еще послужило. Ну, хоть немного. Чтобы тело это не болело, а выздоровело, пусть и не надолго.
Сколько там осталось до крайнего срока…
Здоровье – это залог всего, но понимаешь это только тогда, когда этот залог уже утрачен.
Матушка Евсевия продолжила истово молиться о здравии. И с каждым мгновением молитвы ее становились все настойчивее.
А воспоминания – они словно линяли, как краски осени за окном кардиоцентра имени Бакулева.
Ту красную кремлевскую дорожку давно съела моль…
А он, с кем у нее был в прошлом долгий служебный роман… что же случилось с ним?
Глава 22 Внучка
Утром Катя явилась на работу и опять упрямо занялась своими обычными текущими делами криминального обозревателя пресс-службы. Она работала весьма плодотворно, написала пару репортажей для интернет-изданий и отправила их по электронной почте. Пальцы ее порхали по клавиатуре ноутбука, набирая текст, умные мысли выстраивались в стройный ряд предложений.
Но все это не означало того, что она…
Ах, конечно же, она ждала.
Андрей Аркадьевич Страшилин появился в кабинете пресс-центра около полудня – без стука. Он закрыл дверь и прислонился к ней своей широкой спиной – в костюме, плащ скомкан под мышкой, руки в карманах брюк. Идеально выбрит, но галстук чуть съехал набок, и аромат мятной резинки свидетельствует о многом лучше всяких слов.
Катя оторвалась от своей писанины.
– Ну все, все, – сказал Страшилин, – пардон, тысяча извинений.
Катя молча взирала на него.
– Да, да, виноват. Гадкий я. А вам, Катя, спасибо.
– Да не за что, – ангельски ответила Катя.
– Так выручили меня вчера. Машину вы водите тихонько, точно она хрустальная. Ну и заодно теперь знаете – где живу, как живу.
Кате вспомнился попугай-фантом.
– На колени вчера перед вами там не падал, нет? – спросил Страшилин.
– Нет, – Катя фыркнула. Как хотелось быть серьезной, неприступной, ледяной, но ее опять душил смех.
Андрррррррюша крррррррасавец!
– И то хорошо. Вот дурак. – Страшилин потер лицо ладонью.
– В общем, я теперь знаю, чего от вас ждать, – сказала Катя.
– И чего?
– Загогулин, – Катя сложила руки на груди. – Служебной деятельности это мешать не должно – такое мое условие.
– Принято. Работаем дальше совместно? – спросил Страшилин.
– Вы старший группы, я лишь приданные силы.
– Ага, понятно, – он кивнул. – Продолжаем разговор. Утром кое-какие новости пришли.
– Какие? – Кате сразу стало интересно.
– По приюту монастырскому. Оказывается, все воспитанницы этого приюта – девочки из семей, чьи родители находятся в тюрьме за уголовные преступления, а также рожденные в тюрьме, от кого матери-заключенные отказались.
– Это, наверное, такая социальная направленность их деятельности – помогать заключенным и их детям и сиротам.
– Да, как мы узнали в районной администрации, организацией приюта и всеми связанными с этим вопросами занималась непосредственно сестра Римма. Она привлекала спонсоров, там у них солидное финансирование налажено. Ничего такого в этом нет – сейчас многие монастыри приюты патронируют. Одно необычно: сестра Римма – простая послушница и ворочает такими делами.
– Может, у нее есть связи?
– Интересно, что это за связи такие, – хмыкнул Страшилин, – но мы с вами сегодня займемся другим.
– Чем?
– На Трубную сейчас поедем. Внучка Уфимцева Елена так никаких откликов на смерть деда до сих пор и не сделала. Повестку ей в дверях оставляли наши сотрудники – не явилась, не позвонила даже. А соседи утверждают, что в квартире она, вечерами слышат они то музыку, то телик.
– Вы говорили.
– Более чем странное поведение для родственницы, – заметил Страшилин. – Я на Трубную прямо сейчас, вы со мной?
Катя закрыла ноутбук и взяла свою репортерскую сумку.
От Никитского переулка, где располагался главк, до площади Трубной совсем недалеко. Страшилин сверился с адресом, и они завернули во двор хорошо отремонтированного дома старой постройки. Катя отметила: дом явно элитный, в самом центре.
– Нехилое местечко, – отметил и Страшилин и нажал кнопку домофона, вызывая консьержа, – ого, да тут везде во дворе камеры понатыканы. Это надо запомнить, возможно, пригодится.
После переговоров с консьержем они вошли и поднялись на лифте на шестой этаж.
Дверь квартиры, обитая черной кожей. Страшилин нажал на звонок.
Нет ответа.
Он снова позвонил. Никто не открывает.
Тогда он начал трезвонить что есть силы, потом застучал в дверь кулаком:
– Откройте! У вас вода течет! Вы заливаете соседей внизу! Откройте сейчас же, мы из ЖЭКа и станем дверь ломать!!
Катю насмешила эта беспардонная ложь. Однако, как ни странно, простейший способ сработал. Щелкнул замок, и дверь приоткрылась.
Страшилин тут же сильно толкнул ее рукой, в которой держал удостоверение.
– Следователь по особо важным делам, а это из полиции. У нас к вам срочное дело.
Катя увидела на пороге худую высокую девицу с темными волосами, непричесанными, рассыпавшимися в беспорядке по ее костлявым плечам.
– Елена Уфимцева?
– Да, я.
– Вы получили нашу повестку?
– Нет, я…
– Может, в квартире все-таки поговорим, а не на пороге? – Страшилин потеснил ее в прихожую.
Катя огляделась – большая, даже роскошная четырехкомнатная квартира, но сумрачная, неубранная, прихожая-холл захламлена какими-то коробками, вещами, скомканной бумагой.
Запах пыли и застарелого пота.
Она оглядела Лену Уфимцеву – юное создание, на лице – одни глаза. И в этих глазах сейчас дикая, почти паническая тревога. Чего она так боится, эта девушка?
– Мы расследуем убийство вашего деда Ильи Ильича, происшедшее в «Маяке». Мы звонили вашему отцу за границу, он сказал, что свяжется с вами, Лена. Мы оставляли вам повестку дважды. Но от вас никаких известий. В повестке указан телефон, вы даже не позвонили. Не приехали в ваш загородный дом в поселке «Маяк».
– Я… я не могла приехать. Я плохо себя чувствую, я болею, – сказала Лена… Леночка Уфимцева.
– Что ж, болезнь есть болезнь, – кивнул Страшилин, – но ведь убили вашего деда.
– Я никуда, никуда не выхожу, – голос Леночки шелестел, как мятая бумага.
– Даже в магазин за продуктами? – спросила Катя.
– Я сейчас все заказываю по Интернету.
Катя увидела на подоконнике коробки из-под пиццы и пустые картонные стаканы из-под кока-колы.
– Лена, когда вы виделись с дедом в последний раз? – спросил Страшилин.
– Не помню уже.
– То есть как это – не помню?
– Давно, – Леночка повернулась и пошла на кухню, – очень давно мы не встречались.
На кухне тоже невообразимый беспорядок, отметила Катя. Горы немытых тарелок и снова коробки из-под пиццы, пластиковые пакеты, стаканы, сумки.
– Как давно? Месяц, год?
– Много лет, – ответила Леночка. – Что вам нужно от меня? Зачем вы пришли? Я его не убивала.
– Мы вас пока и не обвиняем.
– Я вообще никуда не выхожу из дома. Я так живу.
– А вы что, нигде не работаете? – спросила Катя.
– Сейчас нет.
– А на какие же средства вы существуете?
– Отец мне деньги присылает.
– Вы живете тут совсем одна? – спросил Страшилин.
– Да, у меня никого нет.
– А приятель, парень?
– Нет у меня никакого приятеля! – в голосе Леночки появились истерические нотки. – Вообще я не понимаю, что вам нужно от меня?
– Мы расследуем обстоятельства убийства вашего деда. Вы не хотите знать, что случилось в вашем доме в «Маяке»?
– Нет, у меня с дедом ничего общего. Я никаких дел с ним не имела и иметь не хочу. Отстаньте от меня.
– Отец с вами связывался?
– Кажется, звонил, я видела звонок на мобильнике.
– И вы что, не стали разговаривать с отцом?
– Я была занята.
– И не перезвонили даже, не узнали, в чем дело?
– Меня это не касается, – сказала Леночка, – меня все это не касается.
– И даже похороны деда?
– Он был старый. Пришла пора умирать.
– Его убили, – жестко сказал Страшилин, – а вы как-то слишком холодно к этому относитесь.
– Никак я к этому не отношусь вообще. Слышите? Оставьте меня в покое. Я не хочу с вами разговаривать.