Сестра Инна погладила газетный сверток ладонью. Все, все воспоминания об их краткой жизни с мужем, вся горечь, вся боль – тут, вот тут. Каждый стежок, каждый шов на подвенечном платье может рассказать столько… хотя вроде бы и нечего рассказывать.
Все видится, как сквозь пелену, – весь их недолгий медовый месяц с Кириллом.
Ее дядя снял им на этот месяц дачу в Сергиевом Посаде у лавры. Чтобы они посещали святые места и слушали колокола. Дачка – крохотный скворечник на четырех сотках. Садовый домик без печки с двумя обогревателями, которые она, тогда еще Наташа Зотова, ставила возле их супружеской постели.
– Наташа, милая моя, я что-то устал, – объявил ей муж Кирилл в их вторую ночь после свадьбы.
Первую они провели на квартире Наташи – за стеной мать и сестры. Поэтому – так тогда думала Наташа – ничего у них в брачную ночь с мужем не случилось – они просто улеглись рядышком на раздвинутый диван и спали как брат и сестра. Невинно.
Но и на вторую ночь муж Кирилл не захотел ничего. «Я устал, ты же знаешь – такой долгий пост, потом перед Пасхой столько всего – мы почти не спали, готовились, затем Пасха, после вся эта свадебная лихорадка…»
Да, они сыграли свадьбу на Красной горке. Наташа думала, что это к счастью.
Но вот наступил их медовый месяц в маленьком доме, где слышны колокола лавры, – и ничего.
Днем они гуляли, Кирилл потом возился в саду. Наташа готовила нехитрый обед. А ночью… она все ждала. Что же это он? Как же это?
На шестую ночь медового месяца Кирилл обнял ее, и она почувствовала такой жар внутри, что начала целовать его часто, нежно. Нежность и страсть переполняли ее, она хотела близости, она хотела наконец-то стать женой своего мужа. Она ощутила всем телом, как он напрягся, притиснул ее к постели. Нашла его губы своими губами, пила этот их первый настоящий поцелуй жадно, неистово.
И внезапно ощутила, как он слабеет.
Вот он отпустил ее, перевернулся на спину.
Он молчал. Потом повернулся на бок, спиной к ней.
– Ничего, ничего, Кирюша, – прошептала Наташа, – это ничего.
Тогда она была готова ждать.
Шли дни, пролетела неделя, затем другая, третья.
Однажды вечером, жарко натопив комнатные обогреватели, Наташа улеглась в постель первой.
Кирилл сидел за столом на террасе и что-то писал в ноутбуке. Все эти недели он много работал, читал, делал заготовки к будущим проповедям, вел переговоры по мобильному.
Приход им с Наташей обещали далекий – в леспромхозе на реке Свирь, но Кирилл говорил, что со временем можно перебраться и куда-то поближе. А так – выбирать не приходится. Молодой священник едет туда, куда направляют, где есть свободное место.
Наташа думала об этом леспромхозе на реке Свирь, о том, какая там церковь, какие там условия для жизни и вообще как они с Кириллом там будут существовать вдвоем.
Она на многое бы согласилась, если только…
Сестра Инна в своей келье закрыла глаза – та их ночь в жарко натопленной комнатке садового домика…
Она легла в постель первой. Поверх одеяла. И высоко подняла свою длинную ночную рубашку.
Кирилл вошел с террасы и увидел ее.
– Иди ко мне, – позвала она, уже не скрываясь, – я хочу тебя.
Он начал торопливо снимать с себя одежду, словно боялся, что не успеет. Он лег на нее – не целуя, не лаская, а просто пытаясь взять. И она ощущала его силу, ее снова переполняли нежность и страсть.
– Милый, милый, Кирюша… мой милый…
Но его штурм продолжался всего несколько минут. А потом она почувствовала, как он снова слабеет. Постыдно слабеет. Заливается краской стыда, все еще пытается, сопит, тискает ее бесплодно, как куклу.
И сдается, отпускает ее от себя нетронутой.
Вот он сидит на постели. И она тоже садится на скомканных простынях.
– Да ты ничего не можешь, – бросает она ему, своему мужу, – ты слабак, ничтожный жалкий слабак!
Она толкает его ногой в грудь. И срывается с постели, накидывает прямо на ночную рубашку куртку и выбегает в ночной сад – под майские звезды.
Та ночь…
Сестра Инна помнит, что случилось дальше в ту ночь.
Как она безутешно рыдала там, в саду у яблони. Жизнь, ее жизнь – она считала ее конченной, выброшенной под откос. В леспромхозе, в глуши, с таким мужем, который полный импотент… И ей никогда, никогда не позволят развестись с ним – они же оба дети священников. В их семьях развод – это…
В леспромхозе на Свири… где прихожане пьют, где нет ничего… И семьи у них тоже не будет, не будет детей…
Она плакала в саду под звездами, пока не окоченела.
А когда под утро вернулась в дом…
Ее поразила могильная тишина.
Она еще подумала – он спит? Муж ее спокойно спит после всего?
Она вошла в комнату и увидела Кирилла, лежащего поперек кровати. Рядом на полу валялась коробка из-под снотворного.
Кирилл хрипел. Она подбежала к нему, лицо его исказила судорога, пальцы скрючились, впиваясь в простыню.
– Грехххххх… – просипел он, – я ссссогрешил… вызови «Ссскорую» мне…
Она схватила мобильный со стола. Но вдруг…
Сестра Инна – тут, в своей келье, – закрыла глаза. Положила дрожащую руку на газетный сверток с подвенечным платьем. Что лукавить перед самой собой здесь и сейчас, когда все скоро решится? Она тогда, в ту ночь, не стала звонить врачам. То есть позвонила, но уже гораздо позже.
Муж хрипел в агонии, наглотавшись таблеток. А она вышла на террасу и закрыла за собой дверь. Приход в леспромхозе на Свири, вечная, бесконечная, постылая жизнь вдвоем без детей, без развода… Она думала об этом в тот момент.
Она стала звонить в «Скорую помощь», лишь когда Кирилл перестал дышать. Машина «Скорой» приехала на дачный участок из Сергиева Посада еще через сорок минут.
Все было кончено с их семейной жизнью.
Медовый месяц…
Потом пришлось через многое пройти, через полицейское расследование…
Но не это главное – главное, как смотрели на нее мать и дядя, требуя объяснений происшедшего. Наташа Зотова все объяснила своим родным. Мать и дядя приказали ей уйти в монастырь.
С тех пор минуло четыре года. И вот она в Высоко-Кесарийском монастыре. И все прошлое тут видится как сквозь пелену.
Открылась дверь кельи и вошла сестра Римма.
– Готово? – спросила она.
– Да.
– Покажи, – сестра Римма прислонилась спиной к двери кельи, – сюда никто не войдет, покажи мне. Хочу видеть.
Сестра Инна развернула газетный сверток и расправила подвенечное платье на своей жесткой монашеской постели.
– Очень хорошо, – похвалила ее сестра Римма. – Ты постаралась. Для НЕЕ – для Неотвратимой, для Святой. Ты постаралась. Скоро Она это оценит.
Глава 32 Жена академика
Явившись на работу в понедельник, Катя решила не тревожить Страшилина. Пусть, если нужно, сам ее разыскивает, приходит и звонит. Совместного воскресного обеда ей, как говорится, вот так хватило.
Закончилось все мирно, хотя под конец обеда с суши и роллами в японском кафе Катя все ждала, что ее коллега вот-вот начнет заказывать саке после пива. Но нет, на этот раз Страшилин скромно ограничился двумя бокалами пива «Асахи».
В кафе Катя настояла, чтобы каждый расплатился за себя. Страшилин лишь плечами пожал. И сказал, что отвезет ее назад домой.
И отвез. Две пинты пива никак не сказались на вождении. На Фрунзенской набережной у своего дома Катя вышла из машины и поблагодарила его. Страшилин кивнул. Он не улыбался.
Катя направилась к подъезду и… снова, как в прошлый раз, оглянулась.
Страшилин смотрел ей вслед. Но лишь только она обернулась, нажал на газ, и машина, взвизгнув покрышками, ринулась в сторону Крымского моста.
И вот на следующий день, работая у себя в пресс-центре над обычной журналистской текучкой, Катя все ждала, ждала…
Сначала терпеливо, с этакой внутренней усмешечкой, затем все более беспокойно. Но от Страшилина – ни слуху ни духу. К обеду Катя начала проявлять признаки нетерпения. Что же это он? Вчера сам напросился, пригласил, а сегодня… Да и где он? Может, на совещании? Или уехал в «Маяк»? А может, вообще с ним что-то случилось вчера, ведь нетрезвый, вполне мог вечером где-то в баре еще добавить и…
Черт возьми, с ним все в порядке? Может, он в аварию угодил?
Пять, нет, семь (!) раз Катя бралась за свой мобильный, где остался номер Страшилина. Хотела уже звонить, вот-вот готова была кнопку нажать в одно касание – и не нажимала.
Снова томилась в ожидании. Написание статеек для «Криминального вестника Подмосковья» шло из рук вон плохо, потому что голова занята не тем. Не обстоятельствами убийства Уфимцева, нет, не той информацией, которой они делились со Страшилиным, а тревожными мыслями о нем самом.
Как он?
Где он?
Почему почти целый день он не выходит на связь?
И в половине шестого Катино терпение лопнуло. Нет, она не стала звонить ему. Она закрыла свой ноутбук с недописанным репортажем и направилась в уголовный розыск – там знают все, там она все и разузнает.
Как он?
Где он?
Почему почти целый день он не выходит на связь?
И в половине шестого Катино терпение лопнуло. Нет, она не стала звонить ему. Она закрыла свой ноутбук с недописанным репортажем и направилась в уголовный розыск – там знают все, там она все и разузнает.
Едва она заикнулась о «следователе следственного комитета» в дежурной части уголовного розыска, как дежурный молча показал ей в конец коридора на дверь самого последнего кабинета.
Катя шла мимо приемной шефа криминальной полиции полковника Гущина, находившегося сейчас в отпуске, и лишь вздыхала украдкой – как работа со Страшилиным отличается от того стиля работы, к которому она привыкла с Гущиным.
Она постучала в дверь кабинета и вошла. Маленький кабинет со столом – в нем страшно накурено, стол завален бумагами, протоколами. И посреди всего этого производственного следственного хаоса – Страшилин. Без пиджака, с распущенным узлом галстука, с сигаретой, прикушенной в углу рта. Что-то печатает на ноутбуке толстыми пальцами.
– Добрый вечер, Андрей Аркадьевич, – сказала Катя.
– Привет. Что же это вы?
– А что?
– Ни звонка, ни SMS. Я все ждал.
– Я думала, вы заняты.
– Да, бумаг накопилось, писанины, уголовное дело мы с вами расследуем, не в бирюльки играем.
– И правда, а я все удивлялась, что манера вашей работы…
– Манера моей работы?
– Ну стиль, он больше на стиль оперативника смахивает, а не на следственный, – сказала Катя, усаживаясь на стул напротив него и кладя ногу на ногу. Туфельки новые на высоченных шпильках.
– Так уяснить сначала требуется, с чем мы имеем дело, – сказал Страшилин. – А если сразу всех с ходу допрашивать, класть на протокол – бумаги не хватит, дело в десять томов не уложится. А меня интересует самая суть. Вот нащупаем ее, поймем, тогда я и за допросы в кабинете примусь.
– Но у вас же срок идет по делу процессуальный.
– Ничего, продлю.
– У вас тут от дыма сигаретного дышать нечем, – поморщилась Катя.
Он резко встал и рывком распахнул фрамугу окна. В кабинете повеяло холодом – октябрь, октябрь…
Катя украдкой разглядывала его – ну и как, состоялся вчерашний воскресный загул по барам или нет? Лицо немного опухло, но он гладко выбрит. И мятной жевательной резинкой от него не разит. Правда, сейчас шесть часов вечера, неизвестно, как он утром выглядел – с похмелья.
– Я ждала – есть ли новости, – призналась она кротко.
– Есть, как не быть новостям. Кое-какая информация опять появилась.
– О ком? – спросила Катя нетерпеливо, она уже не могла сдержать своего любопытства. – О ком из них, Андрей Аркадьевич?
– Об игуменье монастыря Евсевии. В миру ее имя – Алла Михайловна Никульшина. И она тоже есть в базе данных, правда, это дело, точнее, отказной в возбуждении уголовного дела, давно в архиве.
– О чем там речь?
– О суициде, – ответил Страшилин, – опять о суициде, как и в случае с прошлым сестры Инны. Только это тот еще суицид. Игуменья – вдова академика Никульшина. Он застрелился в 89-м. Был одним из ведущих специалистов военно-промышленного комплекса. Проверку самоубийства спецслужбы вели, не милиция… Информации о причинах самоубийства в базе данных – никакой. На его жену Аллу делалась установка, она была моложе мужа на двадцать лет. И работала в то время в партийных органах. Восемьдесят девятый год – это сейчас даже в телескоп не увидишь… Столько лет прошло. И вот надо же, к старости, как все изменилось – вдова академика, партработник – теперь игуменья. Матушка настоятельница…
Катя молчала. Потом она сказала:
– Иногда происходит мощный психологический толчок для таких перемен в жизни, в мировоззрении. Но… тут у нас получается, что для них – и для послушниц, и для настоятельницы – этим толчком была смерть? Андрей Аркадьевич, а мы ведь с игуменьей Евсевией так до сих пор и не побеседовали. А помните, сестра Инна нам сказала, что это по ее распоряжению они все трое посещали Уфимцева и помогали ему?
– А я пока не знаю, о чем с ней говорить, – ответил Страшилин. – Надо поднакопить еще информации. А потом с умом ею распорядиться.
Катя вздохнула – ну что ж, вот и пауза, кажется, в деле наступила. Нет, все же у Страшилина совершенно особая, своя манера вести поиск и расследование. Интересно, что это даст?
– Я пока не вижу никаких связей с нашим убийством, – призналась она.
Страшилин прислонился к подоконнику и сунул в рот новую сигарету. Он выглядел усталым.
Глава 33 Допрос под протокол
Но все это – усталость, тень раздражения и недовольства, нерешительность и задумчивость – расселялись в мгновение ока, словно сигаретный дым в порыве осеннего ветра, ударившего во фрамугу.
– Айда, – объявил Страшилин и стукнул кулаком по подоконнику.
– То есть? – удивилась Катя.
– А смотаемся сейчас, вечерком.
– Куда?
– К внучке-затворнице, – сказал Страшилин. – Как говорится – без козырей мы в остатке. Но тут у нас козырь красивый – пленки видеозаписей с камер. Мне эту маленькую врунью допросить надо на протокол официально и уже с предъявлением неопровержимых улик в том, что она не сидела дома в тот вечер, когда ее деда прикончили. Вот и допросим мы ее с вами, Катя… Не пропадать же такому прекрасному вечеру. Тем более вы сами сюда ко мне пришли.
– Я пришла, Андрей Аркадьевич, потому что…
– Да я рад, – Страшилин ей широко улыбнулся, – я чертовски рад. Сейчас все тут сворачиваю, беру протокол допроса, и мы едем на Трубную.
И они вдвоем поехали на Трубную. И для начала застряли в кромешной пробке на бульварах.
– Честное слово, в час пик по Москве передвигаться без машины проще. Но расстояния все же приличные. – Страшилин осторожно лавировал в пробке и все пытался кого-то там обогнать на сантиметр.
До Трубной добрались уже в восьмом часу. Въехали по двор дома Уфимцева, полный дорогих машин. Страшилин позвонил в домофон подъезда, вызвал консьержа, предъявил удостоверение. Все, как в прошлый раз, и они поднялись на лифте.
Страшилин сразу начал громко звонить в дверь.
– Елена Уфимцева, это я, следователь по особо важным делам Страшилин, мне надо с вами побеседовать. Открывайте. Я знаю, вы дома. Открывайте сейчас же, иначе вызываю сотрудников полиции, и мы дверь вскрываем с понятыми!
Катя прислонилась к стене в ожидании. Снова эти смешные нелепые угрозы. Но на внучку-скрытницу они опять-таки подействовали.
Клацнул дверной замок, звякнула цепочка, и Елена – Леночка Уфимцева открыла дверь – узенькую щелку.
Катя увидела, как тревожно блестят ее глаза. Сравнение напрашивалось само собой – зверек-хорек из норки выглядывает.
– Открывайте, открывайте, не бойтесь, это мы, – объявил Страшилин.
Леночка впустила их.
Катя разглядывала ее с любопытством – одета все в тот же серый худи и спортивные брюки, длинные волосы – по плечам, челка на лбу. Девушка похожа на тень – тщедушная и худая, высокого роста. Худоба ее не красит, не добавляет изящества и женственности, фигура костлявая и угловатая, как у подростка.
– Чем это у вас тут так пахнет? – Страшилин потянул носом.
– Я пиццу разогревала. Подгорело. – Леночкин голос снова шелестел, как сухой лист. – Что вам опять надо?
– Я обязан официально допросить вас, как ближайшую родственницу убитого, – сказал Страшилин. – Я буду задавать вам вопросы, а вы – отвечать честно и правдиво, потому что я официально предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.
– Лена, где мы можем поговорить спокойно? – спросила Катя.
Леночка кивнула в сторону гостиной.
В этой огромной, когда-то роскошной квартире с высокими потолками и хрустальными люстрами, сейчас донельзя запущенной, стоял тяжелый запах – пыль, пот, подгоревшая пища.
Катя оглядывала стены в выцветших обоях. На стенах – много картин, но они все в пыли, тусклые золоченые рамы. Телевизор – огромный, дорогой, но уже устарелой марки. Антикварные вазы с засохшими цветами. Диван – тоже дорогой, большой, угловой – весь засален, в пятнах.
Везде тлен, тлен, тлен…
И хозяйка квартиры – юное привидение: волосы давно не мыты и не расчесаны, под ногтями – траурные полоски грязи.
– Так когда вы виделись с дедом Ильей Ильичом Уфимцевым в последний раз? – спросил Страшилин, усаживаясь на диван и раскладывая на низком журнальном столике, заставленном чашками и коробками, протокол допроса.
– Я сказала – давно. Очень давно. Несколько лет назад.
– А почему вы с ним так долго не общались?
– Потому что.
– Это не ответ для протокола допроса, Елена.
– Потому что я не хотела, и он… он тоже не желал меня видеть.
– Не из-за того инцидента, что случился в вашей семье, когда вы учились в средней школе в девятом классе?
Леночка вскинула голову, темная челка упала ей на глаза, но она не убрала ее со лба.
– Откуда вы про это знаете?