– От верблюда, – отрезал Страшилин. – Так вы, будучи несовершеннолетней, оговорили своего деда в том, что он вас сексуально домогался, или все же это было правдой?
Леночка отвернулась.
– Это официальный допрос, – повторил Страшилин. – Извольте отвечать на мои вопросы.
Катя не вмешивалась. Она вообще удивлялась сама себе – обычно по прошлым делам, работая вместе с шефом криминальной полиции полковником Гущиным, она всегда принимала самое активное участие и в беседах, и в допросах тоже. А тут, с этим Страшилиным, – нет. У него такая манера общения с людьми, со свидетелями, с подозреваемыми, с фигурантами, что остается лишь наблюдать, как он гнет свою линию, эту логику расследования, которая, увы, пока никаких ощутимых результатов не приносит.
– Тогда работал колл-центр, – тихо сказала Леночка.
– Что? Не слышу. Громче.
– Я в школе журналистикой увлекалась. Хотела поступить на журфак. И там тогда был колл-центр. Я узнала – можно обратиться, если дома притесняют, если проходу не дают в семье, ущемляют права. А дед… он меня просто достал. – Леночка сжала худые кулаки. – У меня был тогда парень, мы гуляли. И еще один человек был – взрослый, правда женатый, но я его очень любила.
– В девятом классе?
– Он ухаживал за мной, обещал, что разведется, что мы поженимся, когда мне восемнадцать стукнет. А дед… он все узнал. Стал кричать, обзывал меня по-всякому – проституткой и… Он грозил в полицию про того человека сообщить. Я все рассказала любимому, и он меня бросил сразу. Испугался последствий. А я… я любила его и… И тот второй мой парень – мы просто проводили друг с другом время. Да, мы спали, ну и что? – Леночка усмехнулась. – Я сама этого хотела. А дед, он… он все пытался разрушить. И тогда я решила – ах так, то – пусть тебе будет хуже, старый зануда. Он всегда считал себя ответственным за меня – жил тут, в этой квартире, нудил, нудил, воспитывал. Отцу постоянно на меня кляузничал, когда они по телефону говорили. Отец мне нотации читал из-за границы. Дед, он… да я говорю вам – он просто меня достал. И я сказала там, в этом колл-центре, что у меня дома не все хорошо. Я хотела просто припугнуть деда – они могли ему позвонить, но они сразу позвонили в мою школу, а те обратились в полицию. И… тоже вот такой, как вы, следователь все мне вопросы задавал – как, да что, да в какой форме – в обычной или извращенной – происходит домогательство. Такая гадость… Потом они деда стали вызывать. И я испугалась, что… в общем, отец тоже узнал, он сразу же прилетел из Парижа. Такой кошмар начался. И я… я поняла, что совершила ошибку. Я сказала следователю, что все это неправда, ничего не было.
– Так было или не было? – спросил Страшилин.
– Не было.
– Но с дедом вы с тех самых пор не виделись?
– Он уехал на дачу в «Маяк». Когда я еще в школе училась, приезжал сюда, следил за мной, бдил… А потом – нет. Сказал – глаза б мои на тебя не смотрели. Это из-за парней и вообще, ему не нравился мой образ жизни.
– Вот этот?
– Прежний.
– Лена, а почему вы сейчас так живете – совсем одна? – спросила Катя.
– Есть причины. Чисто личные. К деду это никак не относилось, честное слово.
– Слово чести? – усмехнулся Страшилин. – Ладно, зачтется. Что за человек был ваш дед Илья Ильич?
– Упертый, – ответила Леночка.
– Он ведь крупный пост занимал в партийных органах когда-то.
– Это очень давно. Он говорил. Но я помню уже другое, когда он в совместной фирме работал, там платили хорошо. Но он никогда на меня особо не тратился, скупердяй. Деньги в основном от отца шли.
– Но это опять же давно было, – снова вмешалась Катя. – В последние годы ваш дед не работал, жил один за городом – старый, больной. Неужели вы вообще никогда его не навещали?
– Нет.
– Ни разу за все время?
– Я же говорю вам, он не желал меня видеть. И я не хотела. Я вообще никуда не хожу, я живу дома. Я так живу, может, я больна, я не знаю, но я живу только дома – вот здесь, на этой территории, – Леночка обвела рукой захламленную гостиную.
– Протокол вранья не терпит, – оборвал ее Страшилин.
– Что?
– Вранье ваше я даже фиксировать не стану. – Страшилин погрозил шариковой ручкой.
– Какое еще вранье?
– А вот это вот: «Я вообще никуда не хожу». Отвечайте на вопрос: куда вы ходили в тот вечер?
– В какой вечер?
– В тот самый, вечер четверга.
– Я дома сидела.
– Это вы в прошлый раз говорили, но это ложь.
– Почему? Да я клянусь вам, я дома…
– У меня пленки уличных камер здесь, во дворе, на Трубной, на бульваре и в метро. И на них везде вы. Там дата и время, – сказал Страшилин, – диск у меня с собой. Комп пашет? Хотите сами убедиться, какие у нас на вас улики?
Леночка откинулась на спинку дивана. Она кусала губы.
– Не стану я ничего смотреть.
– Потому что это правда? Так куда вас понесло в тот вечер?
– Я решила прогуляться.
– Но вы же никуда не ходите, не гуляете. Так куда вы гуляли?
– Я…
– Вы доехали на метро до станции «Бабушкинская», – подсказал Страшилин, – а там автобусы в «Маяк». Так в какой автобус вы сели? В котором часу приехали в поселок к деду?
– Я не приезжала, я…
– Лена, скажите правду, – мягко попросила Катя. – Вас никто пока ни в чем не обвиняет, но скажите правду. А то ведь у следователя есть право задержать вас как подозреваемую до выяснения. И не будет вокруг вас этой вашей привычной успокаивающей нервы обстановки, этой квартиры, этого дивана. А лишь голые стены камеры. Разве это хорошо? Куда это годится?
Страшилин покосился на Катю, кротко вещающую все это самым сочувственным тоном.
– У меня деньги зависли, – прошептала Леночка.
– Что? Как это?
– Папа… он сердит на меня, ну, что я вот так существую, ничего не делаю. Он мне позвонил и сказал… Он настаивал, чтобы я сходила к психологу, к мозгоправу, а я не пошла. И он назвал меня паразитом и пригрозил деньги больше не класть на карту. И не положил.
– И что дальше?
– Денег не было совсем.
– И вы решили обратиться к деду? – уточнил Страшилин.
– Нет… то есть да… Это минута слабости, отчаяния, – Леночка посмотрела на них в упор. – Я сначала хотела с собой покончить. Лежала вот тут на диване, думала, как это лучше сделать – из окна броситься или напиться снотворного. А потом… ну, дед, он же не бедный, только скупой. А я всегда знала, где он деньги хранил – всегда в одном и том же месте.
– И где же? В сейфе?
– Нет, в книге. Словарь Ожегова, толковый словарь, – толстый такой том, он всегда туда клал и ставил на нижнюю полку, – Леночка говорила тихо. – Я, когда в школе училась, ну, когда он еще тут жил, воровала у него потихоньку. И я… я не решилась покончить с собой. И подумала: раз так – попытаю счастья у него.
– Вы поехали в тот вечер в «Маяк»?
– Жест отчаяния, – ответила Леночка. – Пока шла, все думала – как мы встретимся, что мне говорить. Надо ли просить прощения. В метро ехала – там такая мука, столько народа… Все пялятся… Я подумала – нет, невозможно мне прийти к нему и просить прощения. И жить без денег тоже никак… Я хотела броситься под поезд, – она закрыла глаза рукой, – такой мрак, такой беспросветный мрак. И тут вдруг мне папа позвонил.
– Вам позвонил отец?
– Да, словно почувствовал. Спросил: ну как ты, дочура? Так хорошо, так ласково, как когда-то в детстве. Я плакать стала, я… прямо там, в метро, как идиотка. Боялась, что связь пропадет – метро же, но нет, папа сказал, что он сожалеет, надо как-то брать себя в руки. Я ему пообещала. Он сказал, что деньги на карте – купи себе что-нибудь и сходи в салон красоты.
Леночка замолчала.
– И что дальше? – спросил Страшилин.
– Я вышла, нашла банкомат, сняла деньги с карты. Поймала машину и вернулась домой.
Страшилин достал мобильный и набрал номер.
– ОВД? Где участковый Олег Гуляев? Срочно пусть едет в «Маяк» с оперативниками, открывает дом. Меня интересует стеллаж с книгами – нижняя полка, словарь Ожегова. Да, да, толковый словарь О-же-го-ва. Пусть проверит этот том. Меня интересует, что он там обнаружит.
Он отключил мобильный и начал старательно заполнять шапку протокола. Катя смотрела в темное окно. Леночка Уфимцева сидела, низко наклонив голову.
– Лена, и правда надо как-то брать себя в руки, – заметила Катя, – нельзя же так.
– Я хочу. Но не могу.
– Отец еще вам звонил?
– Да, сейчас ведь все это – похороны… он в шоке. Он сейчас не может никак приехать и просто изводится там. Спрашивал меня…
– О чем?
– Ну, как вы, когда я последний раз видела деда. Может, тоже думает на меня, что это я его. Но я его не убивала, поверьте мне. И в «Маяк» я не поехала. Я бы, наверное, скорее в метро под поезд бросилась, если бы не тот папин звонок.
– Есть у вас чай? Заварите нам чаю, – попросил Страшилин.
Леночка поплелась на кухню. Гремела там чашками в мойке. Потом загудел электрический чайник – видно, его давно не чистили от накипи.
Они не успели выпить чая. Расторопный участковый Гуляев позвонил из дома Уфимцева, который они открыли вместе с оперативниками.
– Так, так… нашли книгу? Да, толстый том, словарь и… – Страшилин слушал, – деньги между страниц. Купюры по пять тысяч? Считайте, сколько там всего? Шестьдесят пять тысяч рублей? Так, ясно, оформляйте, как положено. – Он посмотрел на Леночку. – Да, деньги в словаре целы. Что ж, Елена, придется наследство принимать.
Рука Леночки с чашкой чая дрожала.
– Я его не убивала, – сказала она. – И я не знаю, кто его убил. Поверьте мне, пожалуйста.
Она начала тихо всхлипывать, почти скулить.
Катя ощутила, как щемит сердце, как душно, затхло, гибельно в этой некогда богатой, благополучной квартире в самом центре столицы.
Глава 34 Из темных кустов
Любовь Карловна Глазова – соседка Ильи Уфимцева – ужинала на кухне и смотрела маленький «кухонный» телевизор, когда услышала, как к дому напротив подъехала машина.
Фары полоснули светом по окнам. Любовь Карловна сразу же оставила недоеденную куриную котлетку и вышла сначала на террасу, накинула куртку, потом очень осторожно – на темное крыльцо.
Она спустилась во двор – двигалась она сейчас гораздо проворнее, чем в тот раз, когда ковыляла открывать калитку незваным гостям из полиции.
То, что в дом Уфимцева снова приехали полицейские, Глазова поняла по патрульной машине с мигалкой, остановившейся у калитки.
Она прокралась вдоль фасада своего маленького дома из силикатного кирпича прямо к забору – туда, где росли густые кусты жасмина и боярышника. Старушка видела в темноте прекрасно, и она гордилась своей дальнозоркостью. А здесь можно наблюдать за происходящим. Ее никто не заметил бы в темных кустах – ни с дачной дороги, ни с участка Уфимцева. А вот она видела все. На дороге имелся фонарь, и он горел ярко.
Любовь Карловна плотнее запахнула куртку. Отвела от лица ветки боярышника. Приехали трое полицейских. Одного из них Любовь Карловна сразу узнала – здешний участковый. Он приходил к ней в тот самый день, когда она позвонила в полицию от соседей. А после участкового к ней явились следователь и его помощница.
Любовь Карловна из своего тайного укрытия наблюдала, как полицейские через сад идут к коттеджу. Вот они снимают полицейскую ленту, налепленную поперек перил лестницы, и всходят на крыльцо. Открывают дом.
Что им там нужно?
В том, что полиция еще не раз явится сюда, Любовь Карловна даже не сомневалась. Вся логика событий вела к этому… Да, вся логика известных ей событий и тех, о которых она могла лишь догадываться и делать далеко идущие умозаключения.
Она вспомнила тот свой разговор со следователем. Она запомнила его фамилию – Страшилин. Кажется, он и его молодая напарница приняли ее в тот раз за старую дуру.
Да, за старую любопытную дуру…
Что ж, и в этом есть своя прелесть.
Пусть все так идет пока – старая дура-соседка, живущая в доме напротив…
Может, они даже вообразили, что она, словно старухи из детективных романов, готова сама раскрывать убийства. Вся эта несусветная чушь, весь этот книжный маразм.
Любовь Карловна прокручивала в голове ту свою беседу со Страшилиным. Нет, она все сделала тогда правильно, нигде не ошиблась, ни в чем не оступилась.
Она вела себя предельно осторожно с ними. И они, кажется, поверили ей. Приняли на веру то, что она им говорила.
Это хорошо, это просто отлично.
Но зачем полиция снова явилась в дом… в этот пустой мертвый дом? И на ночь глядя?
Тут только один участковый и патрульные. Следователя с ними нет. Значит… что-то не слишком важное… Или наоборот – что-то чрезвычайно важное, что немедленно следует проверить, не откладывая до утра.
Любовь Карловна быстро прикидывала: что, что они снова должны там проверить, в этом доме, где и она побывала в тот роковой день?
А в это самое время участковый Гуляев, отыскав на нижней полке стеллажа словарь Ожегова, листал толстый том и выкладывал обнаруженные деньги на журнальный столик. Потом он позвонил Страшилину по поводу находки.
Пока считали деньги и составляли протокол изъятия – там, внутри, – тут, снаружи, в темных кустах, Любовь Карловна Глазова не покидала свой секретный пост.
Она смотрела, она запоминала.
Вот полицейские вышли на крыльцо. Переговариваются тихо. Запирают дом на ключ, возвращают на место полицейскую ленту.
Участковый снова звонит кому-то по мобильному.
Что они там нашли?
Любовь Карловна напряглась, вглядываясь во тьму.
Полиция приедет еще раз. И к этому визиту следует хорошо подготовиться. Все обдумать, все взвесить.
Все будет зависеть от того, до чего все-таки они там, в этой полиции, докопаются.
Может, и ни до чего. И тогда она тоже сохранит свою тайну.
А если они что-то узнают – самую суть – и начнут уже задавать не те глупые вопросы, а вопросы настоящие, ей, живущей здесь, в «Маяке», надо очень хорошо подумать, что отвечать.
Глава 35 Дочь третейского судьи
Там, на Трубной, вечером они жестоко поссорились. А ничего вроде не предвещало.
Как только вышли из квартиры внучки, Страшилин тут же сунул в рот сигарету.
– Поверили ей? – с любопытством спросила Катя.
– Деньги в книжке, в «Маяке» ее никто из свидетелей не видел. Если она все же добралась туда и прикончила деда, то это она написала там, на полу, «Матушка». А это значит, что она знала о посещениях дома монашками. Но те про нее от Уфимцева ни слова не слыхали, и соседи тоже. По логике вещей это дед прибить ее должен был за то, что опозорила, очернила его тогда. А если не очернила и все это правда – домашние домогательства, игры педофила, то…
– Андрей Аркадьевич, вы себя убеждаете и одновременно сами себе противоречите, – усмехнулась Катя, – а мне, если честно, жаль ее. Ей в этой квартире хуже, чем в карцере. Это не монастырь даже, не место уединения, а какая-то добровольная тюрьма.
– Из которой она благополучно может выскользнуть вечером и отправиться куда угодно, – парировал Страшилин.
Они спустились на лифте и вышли из подъезда к машине. Давно уже стемнело. Где-то там, за домами, шумел Цветной бульвар.
– А чего она заперлась-то добровольно? – Страшилин пожал широкими плечами. – Я так этот момент и не просекаю.
– Может, личная причина. Парень бросил… Учитывая тот факт, что она весело жила еще в школе, такие перемены, конечно, странны. Но знаете, сейчас некоторые молодые люди так и живут.
– Не выходят из дома?
– Мир пугает, действительность пугает. Надо что-то делать, пробиваться в жизни как-то, работать, строить карьеру. А они не хотят. Многие на родителей надеются, родители их содержат, вот как нашу Елену Уфимцеву.
– Про самоубийство нам плела. Нет, мол, денег, папочка не скинул на карту. А у нее в гостиной, кажется, Поленов на стене висит. Картина дорогая, взяла бы да и загнала.
– Затворники к коммерции не способны.
– Такие уж никчемные… – произнес Страшилин. – А убить все же могут.
– Я делаю вывод, что вы ей тоже не поверили, – подытожила Катя.
– Уж такой гадкий я. Вообще такая морока с женщинами. – Страшилин распахнул дверь машины. – Садитесь, Катя. Довезу вас до дома скоренько. А потом сам расслаблюсь чуток. В горле совсем пересохло.
– Андрей Аркадьевич…
– Что?
– Вы что, опять напиться собираетесь? – спросила Катя.
– А это, простите, не ваше дело. Садитесь в машину.
– Никуда я не сяду. Зачем вы пьете?
– А это уж не ваша забота.
– Но нам работать завтра!
– Вы насчет работы не беспокойтесь. И не надо со мной говорить таким тоном.
– Да нормальный тон, я просто прошу вас…
– Таким прокурорским холодным тоном, – повторил Страшилин. – Долго мы еще тут с вами во дворе станем препираться, капитан Петровская?
– Недолго, – сказала Катя, – я вообще с вами не поеду.
– Куда вы? Подождите!
Но Катя уже широко шагала из двора по направлению к Трубной площади.
Страшилин догнал ее на машине.
– Не блажите, садитесь, я отвезу вас домой.
– Это не ваша забота, – отрезала Катя мстительно. – Езжайте, у вас уже горло пересохло. Так что не медлите, езжайте! Я сама отлично доберусь.
Она вышла из двора на Трубную и подняла руку, голосуя. Страшилин не уезжал.
– Я не потерплю, чтобы мне читали нотации, – объявил он.
– А я вам никаких нотаций не…
– Как моя бывшая. Пилила меня ржавой пилой.
– А я не ваша бывшая! – Катя махала рукой, призывая такси или частника остановиться.
Но машины мчались мимо.
– Мне сорок лет, – выдал страстно Страшилин, – и я сам могу решать, как мне жить и что мне делать, ясно вам, капитан?
– Мне дела нет до вашего образа жизни, Андрей… Аркадьевич. Только нам работать завтра и все последующие дни. Думаете, мне приятно работать и общаться с выпивохой?!
Тут возле Кати остановилось желтое такси. Она села на сиденье и сказала: на Фрунзенскую. Таксист включил счетчик.