Тут возле Кати остановилось желтое такси. Она села на сиденье и сказала: на Фрунзенскую. Таксист включил счетчик.
Отъезжая, Катя обернулась. Ей отчего-то казалось, что Страшилин устроит гонки по вечерней Москве. Но он сидел за рулем и не трогался с места.
Всю ночь Катя чувствовала досаду и злость. И утром тоже. Она пришла на работу в пресс-центр, швырнула сумку на стул и с головой погрузилась в обычную «текучку».
Провалитесь вы, Андрей Аркадьевич, к черту, к дьяволу.
Но он не провалился в тартарары.
Нет! Как и в прошлый раз после загула, он появился в кабинете Кати около полудня. Вошел без стука и прислонился спиной к двери.
Катя не поднимала головы от ноутбука, интенсивно писала – пальцы так и летали по клавиатуре.
– Она бывшая балерина музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, – сказал Страшилин.
Катя никак не отреагировала.
– Замуж не выходила, носила всегда фамилию матери – Полторак. Маргарита Полторак… Но она родная дочь Виктора Мурина по кличке Везунчик.
Катя замерла.
– О ком речь? – спросила она, хотя и так уже догадалась.
– О сестре Римме. – Страшилин чуть ослабил галстук. – Непросто было все это на нее откопать. Ну, в смысле театра, балета – легко, а вот по поводу ее дражайшего папаши… Он был третейским судьей у криминала, группировки преступные приходили к нему решать споры. Он из той, прежней еще, мафии, хотя был не такой уж и дряхлый. Влияние имел колоссальное, слушались его – как присудит, так и поступали. А потом, видно, надоело слушать. Петровка на него дело уголовное возбудила по линии ОПГ, скандал в прессе начался, он нанял таких адвокатов – закачаешься, и вроде как на следствии отбился. Дело стали прекращать за недоказанностью, а потом еще что-то поднакопали и начали по второму кругу расследовать. Полгода вся эта канитель длилась. А затем Мурина-Везунчика убили. Выстрел из снайперской винтовки, в висок ему угодили. Упокоился Витек Везунчик на Калитниковском кладбище – такой мавзолей из мрамора там ему отгрохали. Уж не знаю, дочка ли постаралась, или соратники-братва. Он был очень богатый человек, доли имел в разном бизнесе – не прямо, конечно, а через подставных лиц. Но после его смерти между крупными группировками война настоящая началась, многих просто убрали. Так что бизнес-то опасным стал. А дочке после скандала в прессе неуютно стало в театре и вообще. След ее потерялся на несколько лет. Оказывается – в монастырь она ушла, кто бы мог подумать. Была балетная дива Марго, а стала сестра Римма, скромная послушница.
– Она правда была балетной дивой? – спросила Катя, закрывая ноутбук.
– В театре справки навели по моему запросу – нет, то есть в молодые годы – да, танцевала несколько сольных партий, а потом только в кордебалете. Но жила широко, с поклонниками, с машинами роскошными, поездками в Ниццу. Видно, отец все оплачивал. А теперь она в монастыре.
– И что вы намерены делать?
– Встретиться с ней сегодня там, в монастыре.
– Но вы ведь не стали допрашивать сестер Пинну и Инну, когда узнали, кем они являлись в прошлом.
– А эту допрошу на протокол, – сказал Страшилин. – Из всей этой троицы она… мне кажется, именно ею стоит заинтересоваться особо.
– Вы ее подозреваете в убийстве Уфимцева?
– Их трое – монашек, но в доме Уфимцева женский след только один. То есть два, учитывая, что там побывала эта досужая старуха соседка – Глазова, – Страшилин отошел к окну. – Еще интересная деталь: все хлопоты по строительству часовни и выделению участка под строительство через администрацию района шли со стороны каких-то там спонсоров. И спонсоров этих нашла для монастыря именно сестра Римма.
– Значит, вы хотите ее допросить прямо сегодня? – спросила Катя.
– Угу, неужто вы со мной в монастырь собрались, мой сердитый коллега?
Катя уже деловито одевалась – день октябрьский выдался холодным и ветреным.
Страшилин молча ждал, когда она соберется и закроет кабинет.
И опять поехали знакомой дорогой туда – в «Маяк».
Но свернули не к поселку, не к железной дороге в промзону, а к станции и к монастырю.
Они уже хорошо ориентировались – когда приехали, Страшилин прямо направился к тому управленческому одноэтажному флигелю. У Кати язык не повернулся назвать это офисом.
Когда шли, Катя ловила себя на том, что пристально разглядывает всех, кто попался им на пути, – и монахинь монастыря, которых, кстати, во дворе было немного, и паломников. Ей все хотелось узнать, то есть опознать, то есть попытаться опознать…
– Что вы так встревожены? – спросил Страшилин. – Тут такая благодать, лепота, а вы как на иголках.
– Да вот все думаю про ту незнакомку на остановке автобуса, про монахиню, и все пытаюсь… может, узнаю ее среди них… Нет, не узнаю, это невозможно. Я ведь не видела ее. А там, в автобусе… я ведь ее разглядеть не успела. Боюсь, аноним так и останется для нас загадкой.
– Меня это не колышет, – сказал Страшилин, – порой важен не человек, а информация. Хотя в данном случае информация скудная и малопонятная. Скверна… Тут так у них чисто, убрано, столько цветов. И пахнет вкусно.
Катя снова ощутила аромат свежего хлеба из монастырской пекарни.
Они открыли дверь во флигель.
Сестра Милица – Катя сразу узнала ее – сидела на своем обычном месте за столом, заложенном бумагами и счетами.
Страшилин поздоровался. Сестра Милица тоже узнала их, но радости не выказала. Лишь вынужденно вежливо улыбнулась.
– Матушки Евсевии, к сожалению, сегодня опять нет, она в Москве на консилиуме у докторов, – сказала она, упреждая вопрос Страшилина.
– Да, что-то неважно у нее со здоровьем, – ответил тот.
– Мы молимся о ее здравии всем монастырем денно и нощно, – сказала сестра Милица. – Несколько лет назад она делала операцию на сердце. И вот опять, видно, нужно делать повторную. Молимся, верим, что Господь не оставит матушку игуменью. А вы по какому вопросу к нам опять?
– В рамках расследования уголовного дела, – ответил Страшилин. – Могли бы мы снова встретиться с послушницей вашего монастыря сестрой Риммой? Надеюсь, она сегодня в монастыре?
– Да, они поют с сестрами, у них репетиция, – сказала сестра Милица. – Ну хорошо, раз это нужно… Только я не понимаю, у вас дело уголовное, а у нас тут монастырь и… Хорошо, хорошо, я сейчас позову ее. Подождите, пожалуйста, в комнате для паломников.
По территории монастыря им передвигаться снова не позволили – появилась послушница – Катя вперилась в нее с любопытством – не та ли самая, с остановки, но… ах, нет, не узнать, может, только по голосу?
Но послушница, не произнося ни слова, проводила их в комнату для паломников. И оставила там.
Ждать пришлось очень долго. Катя терпеливо сидела на жестком стуле и разглядывала горшки с геранью на окнах.
За окном осенние тучи. Солнце выглянуло на минуту, а потом брызнул холодный дождь. Сестра Римма не торопилась приходить с репетиции монастырского хора. Видимо, ее не отпускали.
Прошел час. Страшилин уже потерял всякое терпение. Катя думала, что это их вот таким способом здесь, в монастыре, ставят на место – призывают к смирению. Мало ли что вы из полиции – тут свои правила. Раз приехали к нам – ждите.
И вот, наконец, сестра Римма появилась в комнате для паломников. В черной одежде – тихая и скромная. Вошла все той же своей легкой, почти невесомой, походкой.
Балерина…
Только они умеют ходить вот так – не касаясь земли.
– Добрый день, – поздоровался Страшилин, – у нас к вам снова вопросы, сестра Римма.
Она села напротив них на стул, сложила руки на коленях – все как в прошлый раз.
– Я слушаю вас. Чем могу помочь?
– Ваш отец…
– Мой отец?
– Да, ваш отец Виктор Мурин…
– Мой отец умер.
– Его убили, – сказал Страшилин. – Вы в миру Маргарита Полторак, всегда носили фамилию своей матери. Но ваш отец Виктор Мурин – известнейшая личность в криминальных кругах, очень влиятельная фигура.
Сестра Римма посмотрела на Страшилина в упор. И в темных глазах ее уже не было смирения.
– Что вам угодно от меня? – спросила она холодно.
– Мы расследуем дело об убийстве Ильи Уфимцева. Он ваш подопечный, вы навещали его с сестрами-монахинями. Выяснилось, что ваш отец, по сути, был крестным отцом мафии, третейским судьей преступного мира. Разъяснение таких вопросов, как устойчивые криминальные связи, – это как раз наша компетенция, следствия.
– Мой отец лежит в земле уже девять лет, – сказала сестра Римма. – При его жизни я всегда дистанцировалась от него и его дел. Не стану скрывать – я знала, кто мой отец. Он сам мне говорил. Он бросил мою мать, не жил с ней никогда одной семьей. Но меня он не оставлял своей заботой, давал деньги, был щедр. Оплачивал мою учебу в балетном училище. И потом всегда поддерживал меня материально. Это все, что нас связывало с ним долгие годы. Когда моя мать умерла, он снова не оставил меня в беде. Мы даже сблизились, он старел. Но я никогда не одобряла того, чем он занимался. Я всегда держалась в стороне от этого.
– Ну да, театр, балет, спектакли, аплодисменты, – кивнул Страшилин. – Как же вы после такой яркой театральной жизни в монастыре оказались?
– Вообще-то я не обязана вам отвечать, – сказала сестра Римма. – Вы вторгаетесь в мою частную жизнь без всяких на то оснований. Но…
– Да? – Страшилин достал из своего кейса протокол допроса. – А это у нас с вами сейчас не частная беседа, а официальный допрос.
– Но я вам отвечу. Я расскажу. Чтобы не было никаких недопониманий между нами и подозрений. – Сестра Римма посмотрела на притихшую Катю, словно приглашая ее в союзники. – Да, то была криминальная разборка. Так мне потом объяснили такие же, как вы, следователи, оперы, занимавшиеся всеми этими уголовными делами, которые, как рой, внезапно стали клубиться вокруг моего отца. «Ваш отец – преступник, и прикончили его такие же бандиты, свои» – так мне тогда сказали в следственном управлении на Петровке, куда вызывали меня на допросы. Сама того не желая, я внезапно оказалась в аду. В настоящем аду. В газетах писали про отца бог знает что, по телевизору тоже… В театре узнали, что я его дочь. «Дочь мафиози», – шипели мне в спину. Возникли всякие сложности на репетициях, в коллективе стали придираться. А потом начались странные ночные звонки с угрозами. Я не знаю, каким бизнесом владел мой отец, где и что он имел, в каких банках лежали деньги. Но мне стали звонить и угрожать, заставляли отдать: «Отдай, что тебе не принадлежит, а то хуже будет». Я боялась за свою жизнь, я боялась за свое будущее. У меня имелись поклонники, но их мигом не стало – все от меня отказались, отвернулись. И я отчаялась… я поняла, что прежняя моя жизнь кончилась. Надо начинать новую с чистого листа. Под новым именем, разорвав все связи с прошлым.
– И вы ушли в монастырь? – спросила Катя.
– Да. Уехала в Калужскую область, там тихий монастырь. Потом уже, через несколько лет, когда началась реставрация Высоко-Кесарийского монастыря, я перевелась сюда с благословения игуменьи Евсевии.
– Вы жертвовали какие-то средства, деньги? – спросил Страшилин.
– Я пожертвовала некоторые средства, которые могла себе позволить. Я буду с вами откровенна – мой выбор монастырской жизни продиктован тем, что мне потребовалось убежище, – сказала сестра Римма. – Я могу долго говорить вам о духовных потребностях, о вере, но… прошлое научило меня, что полицейские – люди циничные и таким объяснениям не верят. Так вот я говорю вам как есть: мне нужно было убежище. И я его получила. После убийства отца и этого кошмарного уголовного скандала, который грянул, я стала парией в своей среде – в той среде, где прожила всю жизнь. Дочь мафиози… Ну а здесь я сестра Римма. Монастырь предоставил мне кров, и тут я обрела душевное равновесие и новый статус.
– Какой статус? – спросил Страшилин.
– Послушницы.
– Вы намерены постричься в монахини?
– Возможно, в будущем.
– Ну хорошо, с этим вопросом все ясно. – Страшилин покладисто кивнул. – Понимаю, что это для вас неприятно – вспоминать все это, но я обязан выяснить для следствия.
– Я не сержусь. Гневаться – это грех, – сказала сестра Римма.
– И у сестер Пинны и Инны, с которыми вы оказывали помощь Уфимцеву, в прошлой жизни тоже произошли трагедии. Одна – чемпионка по боксу, убила свою соперницу на ринге, у второй муж покончил с собой в медовый месяц.
– Вы и о них все узнали, – произнесла сестра Римма. – Сестры хлебнули горя в жизни. Я знаю, они не очень-то многословны, но мы говорили об этом. Я не буду от вас скрывать – мы говорили об этом. Для них монастырь тоже стал убежищем. Знаете, когда смерть являет себя во всей своей грозной неотвратимой мощи, что может сделать слабый человек?
– А с Уфимцевым вы или сестры о своем прошлом разговаривали?
– Нет, никогда.
– А он с вами говорил о своем прошлом?
– О каком прошлом?
– Ну, он когда-то занимал крупный пост в ЦК, почти министр. Партийный босс был.
– А, это, да, он иногда говорил о своей работе, но я не придавала этому особого значения. Я видела в нем лишь старика, за которым нужен уход, потому что он одинок и брошен.
– Но его интерес к религиозным вопросам, к Библии… Он ведь из старой породы – они в прошлом на Пасху устраивали концерты, чтобы молодежь церковную службу ночную не посещала. И вообще проповедовали атеизм, а тут вдруг – вас он стал привечать, тексты божественные читать. Мне непонятна эта метаморфоза, я хочу разобраться.
– Это метаморфоза возраста, – ответила сестра Римма. – Я вам повторяю, смерть, она…
– Но религия больше о вечной жизни рассуждает…
– Смерть, – повторила сестра Римма, – это единственное, что начинает нас волновать в определенный момент. Для Ильи Ильича тот момент наступил. Он страшился смерти. Он боялся умереть. Он спрашивал нас… Он хотел слышать слова поддержки и утешения. Мы порой разговаривали по душам – так ведь это называется, да? Вы это от меня хотели услышать? Мы с сестрами с ним разговаривали по душам. Пытались его успокоить.
– Как успокоить? Про рай рассказывали? – спросил Страшилин.
Сестра Римма глянула на него своими темными глазами.
– Придет такой час, когда и вы не захотите слышать ни про рай, ни про ад, – изрекла она. – Это час истины. И он ко всем к нам приходит. Некоторые стараются предугадать – когда. Обращаются к гадалкам, к экстрасенсам. Но другие пытаются, как бы это сказать – отсрочить… да, отсрочить неизбежное. Так вот и Илья Ильич тоже… Он порой спрашивал: может ли быть смерть милосердна? Может ли она повременить, чуть обождать?
Катя слушала сестру Римму с напряженным вниманием. Что-то есть во всем этом… во всех этих ее словах – таких туманных и вроде как отвлеченных.
– Так не отсрочил он ничего, – сказала она, – его убили.
– Не повезло старику, – ответила сестра Римма просто, – а можно мне, в свою очередь, вам задать вопрос?
Страшилин кивнул, он записывал показания в протокол.
– Вы что же, меня и сестер в его убийстве подозреваете?
– Мы расследуем дело, – ответил Страшилин. – Вы и сестры Пинна и Инна в числе тех, с кем потерпевший Уфимцев имел непосредственный контакт.
– Но ни я, ни сестры старика не убивали, – сказала сестра Римма. – Как нам убедить вас в этом?
– Мы расследуем дело, – повторил Страшилин. – Вот показания записываем свидетелей – видите, тут у меня надпись «Протокол допроса свидетеля». Вы проходите по делу как свидетель. Я еще спросить вас хотел.
– Я слушаю внимательно.
– Вы патронируете приют для детей, чьи родители находятся сейчас в местах заключения.
– Монастырь патронирует.
– Но вы, так сказать, куратор этого приюта от монастыря. Именно вы – сестра Римма.
– Да, это один из моих обетов послушания – заниматься организацией приюта для бедных детей.
– И спонсоров вы нашли, да?
– Приложила много усилий для поиска.
– Нет ли среди спонсоров прежних знакомых вашего отца?
– Есть, – ответила сестра Римма, – что толку скрывать от полиции? Вы все равно узнаете. Есть такие люди. Да, в прошлом судимые… Многие сейчас уже очень пожилые, и они богаты. Это самое главное. У них есть деньги и желание помогать. Дети ведь не виноваты, что их родители в тюрьме.
– Да, конечно, – кивнул Страшилин. – А вот часовня…
– Какая часовня?
– Та, что в Каблуково.
– А при чем тут часовня?
– Вы вроде как взяли на себя все бремя хлопот в районной администрации по поводу выделения участка и строительства.
– Монастырь хотел построить часовню, – кивнула сестра Римма, – в Каблуково уже готов план новой застройки и реорганизации. Там построят таунхаусы и коттеджи через несколько лет. Тогда цены на землю взлетят невообразимо. А сейчас там земля дешевая, ну и… Надо воспользоваться моментом и построить сейчас.
– Да, логично, и вы искали и нашли спонсоров?
– Я нашла, – ответила сестра Римма. – Там не такие уж крупные расходы на строительство.
– Место-то чудно называется: Смерть майора.
– Да, я тоже слышала. Люди порой называют места странным образом.
– А я часом подумал, не в честь ли покойной Надежды Крыловой вы там часовню воздвигли?
– Никогда не слышала ни о какой Надежде Крыловой. А кто она?
– Майор ОБХСС. Боролась с расхитителями тогдашней социалистической собственности.
– Да? Но это случилось, наверное, очень давно?
– Ужасно давно, – ответил Страшилин. – Вот, пожалуйста, прочтите протокол и распишитесь.
Глава 36 Белые цветы
– Не стала прикидываться овцой, в некоторых вещах призналась весьма цинично эта сестра Римма – Маргарита Полторак-Мурина, – подытожил Страшилин, когда они покинули комнату для паломников и шли по монастырскому двору к машине. – Посчитала, что лучше частично поведать нам правду.
– Частично? – переспросила Катя.
– А вам так не показалось разве? Тут – правда, тут – не совсем правда.