Хрустомудр всегда считал себя человеком мудрым и рассудительным. Только вот в последнее время как-то хотелось кого-нибудь убить, казнить, запытать, хотя бы.
На дворе у колодца, там, где ещё недавно красовалась виселица, срочно ставили сруб, готовили хворост для костра. Нет, это будет не погребальная крада. Не дождутся! Это он будет сжигать проклятого колдуна — летборгского знахаря.
Сколько князя ни убеждали, что присланный магистром знахарь не хотел его отравить, Хрустомудр не верил. Да, конечно, какашками от многих болезней лечатся, от чесотки той же телячий помёт хорошо помогает. И зола свиного помёта тоже. Но ведь это простолюдины так лечатся, а он — князь Великий! И что для другого лекарство, ему — отрава. Да и что народ скажет? Что князь их — говноед? Хрустомудр стиснул зубы и зажмурился от боли.
Несмотря на портящуюся погоду, казнь он решил не откладывать. Бирючи поскакали по городу, созывая народ, и вот княжий двор стал заполняться празднично одетыми горожанами. Бояр, правда, пришло немного, многие ещё болели после памятной драки, а Ложножлоб и Жуткослав сидели в погребе под охраной. Единственно, что его удерживало от казни родственников, это просьбы жены. Жалела она отца и брата. Ох и доброе у неё сердце! Надо же, такое сорное семя их род, спорынья сплошная, а жемчужину уродили. Впрочем, ещё Хитрожоп есть. Хитрожопа он простил, не со зла племянник правду скрывал. Вот он, рядом сидит, преданно в глаза смотрит.
— Что, племянник, видал, народу сколько собралось? То-то будет радость, когда запалим.
— Княже, — Хитрожоп выглядел озабоченным. — А знахарь точно сгорит? Может, у него какая магическая защита, наговор есть?
— Запомни, парень. Против хороших дров никакой наговор не поможет! А у нас в костре слой берёзы, слой сосны, а сверху ещё ель сухая и хворост. Гореть будет знатно! То-то будет праздник! Ещё бы зуб не свербил…
Хрустомудру не сиделось. Ещё раз покровительственно хлопнув племянника по спине, он развернулся к народу:
— Эй, там, у костра! Ведите отравителя да поджигайте уже! А то дождь вот-вот пойдёт.
Действительно, с востока надвигалась большая туча, и следовало поторопиться. Хрустомудр с удовлетворением наблюдал, как привели летборгца, возвели на сруб, привязали к столбу, обложили до пояса хворостом. Побрякушки и травы, которые носил на себе знахарь, никто тронуть не решился, боялись порчи. Впрочем, страх перед колдуном отнюдь не мешал народу радоваться в предвкушении замечательного зрелища. Людей пришло много, с семьями. Чумазые сорванцы бегали вокруг сруба, смеялись, подбрасывали веточки. Женщины ахали и азартно перешёптывались, мужчины посмеивались, обсуждая, как будет гореть.
Наконец, на сруб влезли бирючи, прокричали на все четыре стороны вину осуждённого. Хрустомудр махнул, выказывая своё решение, и снова сел. Поджигать доверили Послеблуду, как самому уважаемому средь бояр. Наложенная внизу береста занялась сразу, потом затрещали ветки, зачадило, задымило, и пламя стало охватывать сруб. Знахарь оказался слаб духом, завопил ещё до того, как огонь подобрался к нему вплотную. Должно быть, он изрыгал какие-то проклятия, но так как его никто не понимал, все лишь веселились, радуясь, что избавляются от злого отравителя.
Порывистый ветер начал быстро раздувать огонь, рвать его в разные стороны, выбрасывать снопы искр, и проклятия знахаря скоро перешли в надрывный крик, а народ раздался в стороны от наступившего жара и дыма.
Хрустомудр раздул ноздри, ожидая учуять знакомую по войнам вонь горелого мяса, но ветер донёс лишь сладковатый запах конопли и мухоморов. До высокого крыльца, где сидел князь и толпились бояре, дыма долетало мало, а вот в народе стали кашлять, толпа заволновалась, отступая, а потом вдруг, наоборот, стала вновь стремиться к огню. Знахарь повизжал и затих, а люди всё смеялись, словно он жарился и подпрыгивал на сковородке.
Дым тем временем, стал стелиться к земле, расплываясь по двору при порывах поднявшегося ветра. Запах конопли стал резче. Короткие шквалы будили всё больше искр, и вдруг внизу ахнули, указывая на что-то за спиной Хрустомудра. Он оглянулся. Язычки пламени и дымок пробивались из-под дранки на одной из маковок его терема.
— Горит! — в панике крикнул кто-то. А Хитрожоп, стоящий рядом, вдруг придурочно засмеялся.
— Хи-хи-хи! — заливался он, словно в угаре.
Хрустомудр хотел его приструнить, крикнуть, чтобы бежали тушить, но неожиданно ему самому стало смешно. Надо же, жгли знахаря, а подожгли терем! Терем подожгли! Горит! У него зуб болит, а терем горит! Болит-горит! Смешно!
— Ха-ха-ха! — он уже сам не мог сдерживаться, а потом и вовсе расхохотался в полный голос. Смех подхватили по всему двору, те, кто зачем-то несли от колодца вёдра, опрокинули их на землю и уже сами падали в грязь, хватаясь за животы.
— Эх! Потеха — души утеха! — заорал Хрустомудр, вскакивая с места. В три прыжка он сбежал с крыльца, растолкал хохочущую толпу и, выхватив из костра горящую ветку, рванулся обратно — поджигать трон. Дубовый, обитый кусками меди и золота стул занимался плохо, но тут подбежали другие, помогли, затем вместе запалили перила крыльца, бросили факел в дверь. Народ принялся помогать ещё шибче. Заливаясь от смеха, бабы пихали пылающие головешки в окна, мужики швыряли на крышу. Веселье было — что надо! Даже кричащая какие-то глупости, бегающая вокруг с ошарашенным лицом Краснославна не могла его испортить!
Возле терема вскоре стало не только смешно, но и жарко. Все побежали зажигать поварню, а князь долго пытался поджечь воду в колодце, швыряя туда целые горящие брёвна.
— Ха-ха! Вода не загорелась!!!
— Не горит! Хи-хи-хи! — смеялся рядом похожий на угольного человечка Хитрожоп.
Хлынувший неожиданно дождь ещё увеличил всеобщую радость, многие раздевались, пускаясь в пляс на пепле затухающего и беспощадно пышущего паром и едким дымом костра. Голые, грудастые, грязные девки и красующиеся обнажёнными телесами бояре тоже были очень смешны! Все смеялись и рыдали, таким едким был дым. А терем несмотря на дождь не переставал гореть.
Когда и чем закончился праздник, князь не запомнил.
* * *Хрустомудр проснулся от холода. Зола, в которую он зарылся, совсем остыла. Дождя не было, хотя небо было низкое и хмурое, словно боги сердились за что-то на людей. Едва он открыл глаза, как проснулся и его Нерв, словно вонзивший в челюсть раскалённую иглу. Да если бы только это! Голова болела как после страшного похмелья, глаза слезились, покрытые ожогами руки саднило…
Князь сел. Совсем рядом был колодец. За ним должен был быть терем…
Но его не было. Не было ни поварни, ни конюшни, ни овина, ни стайки, ни длинных домов, в которых жили дружинники. Над пепелищем возвышалась лишь часть обгорелой стены у отхожего места.
Голова прогудела что-то своё, колокольное, и перестала. И тогда он услышал много других неприятных звуков. Надрывались от крика дети, голосили, рыдали женщины, жалобно выли его охотничьи псы. Хрустомудр оглянулся в ту сторону и понял, в чём дело. Под крышей уцелевшей псарни ютилась вся его челядь, родичи, дворовые бояре с жёнами, в общем, все, кто раньше обитал в его стокомнатном тереме. Несчастные псы были изгнаны прочь и теперь сидели вокруг, с завистью взирая на своё бывшее жилище.
Князь поднялся, попробовал отряхнуть от грязи сорочицу, но только пуще размазал, плюнул и пошёл к колодцу. Хотел попить, но Нерв так уязвил его бедную челюсть, что желание тут же пропало. Тогда он пошёл помочиться. И вот ведь удача — торчат из земли остатки крыльца, его любимые балясины!
На душе потеплело. Он стянул штаны, пустил струю на дымящиеся ещё обломки. Вокруг было… так хорошо, просторно! Обширное пепелище открыло вдруг прекрасный вид на близлежащий еловый лес, речку… захотелось скинуть грязную сорочицу, побежать, искупаться…
— Бесстыжий! — совсем не ласковый голос жены подействовал не менее бодряще, чем купание. — Бесстыжий ты! Ну сколько можно тебе говорить, чтоб не мочился на балясины! Горе ты моё… луковое! — она зарыдала и побрела прочь, на псарню.
А зуб всё болел…
* * *Хитрожоп чувствовал себя чудовищно уставшим. До истории с Нервом он и на войне-то ни разу не был, а тут уже с третьей возвращается. Сначала начали их торговлю аниране притеснять, за лекарей мстить. Князь, вот уж добрая душа, а возмутился, приказал всех аниран, что в Древене живут, перевешать. Лабир-аниране в ответ войско послали. Большое войско, копья у всех длинные, щиты большие, шлемы с конскими гривами. Только со штанами у тех аниран плохо было, как и прежде у их лекарей. Видать вся ткань ушла на длинные рубахи, на штаны не хватило. Сильное войско было у аниран, грозное, и строй крепкий. Боязно стало даже опытным воеводам. Пока думали бояре как ловчее отступить, у Хрустомудра опять зуб прихватило, да так, что он как был, без доспеха, вспрыгнул на коня, заревел да и бросился на вражеское войско. Делать нечего, пришлось всем вослед скакать. А получилось неплохо. Аниране, увидав бешено скачущего князя, озадачились, а когда он щит свой начал грызть и потом голыми руками копья их ломать, струхнули. Дружина поспела, когда вражеское войско уже бежало. Хитрожопу только и оставалось, что рубить убегающих да потом обоз грабить. Победа была полной.
Но не успели они передохнуть, как новая напасть — летборгские рыцари стали приграничные деревни жечь. Слух шёл, что магистр летборгский очень к своему знахарю привязан был, всё его мумиём пробавлялся. И, узнав о смерти знахаря своего, обещал в мумиё всю венедскую землю превратить. Только не судьба ему была. Встретили они рыцарей у речки Росинки, и сеча злая была. Хитрожопу там плащ новехонький продырявили и шлем в двух местах прогнули. На летборгскую беду в пылу битвы кто-то Хрустомудру по челюсти заехал. В дружине шептались, что это вовсе не летборгец его достал, а старый Послеблуд неудачно замахнулся. Удар, видать, пришёлся по самому Нерву. Убить — не убил, выбить зуб — не выбил, но князь рассвирепел не на шутку. Хитрожоп сам видел, как он щит грыз, да уже и не свой, а вражеский, из железа кованный! И так князь ревел, так разошёлся, что самолично с десяток рыцарей с коней посбрасывал, кому руку оторвал, кому ногу!
Рыцари бежали! Полон был знатный, набрали и коней, и портов, и рухляди всякой! Тут бы отдохнуть и отпраздновать, рыцарями торгануть, да Хрустомудру не сиделось, он теперь уже сам начал нападать. И такого страху нагнал на соседей, что стоило ему зареветь да на поле полуголым выехать в медвежьей своей шкуре, как враги уже трепетали!
— Плевать, что зуб болит! — бахвалился государь в редкое время, когда Нерв чуть успокаивался. — Я этим самым зубом весь мир завоюю! До последнего моря дойду!
Какое море «последнее» из тех, что он знал — Терпкое или Студёное, Хитрожоп не знал, спрашивать не решался, но соглашался, не колеблясь. Да и то ведь, много земель они завоевали, да пять городов, да два по сто селищ разных, да много богатств награбили. Враги тем временем стали князя Берсеркёром кликать. На венедский язык перевести — вроде как «полоумный медведь» означает. Свои воины так князя называть не решались, но уважение имели и стали в глаза его Грозным называть, а за глаза — Ужасным.
И было от чего. За два месяца непрерывной битвы и походов дружина порядком вымоталась. Хитрожоп уже таких мозолей набил, что в седле сидеть не мог. Начали вокруг роптать. И похоже, что этот ропот как-то в княжеском зубе отдавался, поскольку всех недовольных Хрустомудр принялся жестоко кистенем бить. Двоих забил насмерть, другие роптать перестали. Про лекарей же добрый князь и слышать не хотел. А всё у него были ужасные какие-то планы. Однажды он подозвал племянника в шатёр и зашептал на ухо:
— Поделиться хочу! Скоро уже всю поселенную захвачу! Будешь участвовать?
— А что надо делать? — состорожничал Хитрожоп, чувствуя, что ветер куда-то не туда ему дует.
— Я создаю особую дружину. Из непобедимых воинов. Этим воинам сам Ний будет не страшен!
Хитрожоп тяжело сглотнул. Ему был страшен и Ний, и Сатанаил, и вообще он не горел желанием стать непобедимым воином. Гораздо лучше ехать немного позади и вовремя поспевать к вражескому обозу.
— Это такая честь, что я её и не вынесу, — признался он, отводя глаза.
— От тебя и не требуется! — князь дружески хлопнул его по спине и подмигнул. — Ты лучше придумай способ, как мне пару дюжину зубных Нервов раздобыть! Если хотя бы у части моих воев начнут так, как у меня, зубы болеть, чую я, что мы Летборгские стены руками разломаем, даром, что каменные! Я создам из них дружину берсерков! Ты только представь, наденем на них медвежьи и волчьи шкуры, будем выпускать впереди войска! Это будет особая часть, опричная! Ты только придумай, как им эту заразу передать. Я уже начал людишек подходящих собирать, да пока мало, мало…
Хитрожоп поёжился. В шальных глазах князя светилась такая решимость, такая воля к победе, что впору было бежать в какие-нибудь чужие земли, до которых похудевший от страданий Хрустомудр ещё не мог дотянуться.
Он, конечно, пообещал, что постарается найти средство, а сам стал готовиться к побегу, сухари сушить.
На Хитрожопово и всех других счастье, стало у князя щёку раздувать. Дело было плохо. Все знали, что когда щёку раздувает, значит, Нерв начал кровушку из жертвы пить и в гной её превращать. Тут и Морена-смерть начинает рядом кружить. Хрустомудр, видно, понял, что его планы покорения поселенной могут быстро провалиться, и заспешил в Древень.
И вот теперь они въезжали в стольный город, приветствуемые толпами испуганных горожан. Несколько детишек описалось от страха, пара старух умерла от удара, с колокольни сорвался местный дурачок, но в целом было празднично. Ещё бы! Слава Грозного князя бежала впереди него.
* * *Краснославна не сразу узнала мужа. Худой, с отросшей бородой, глаза лихорадочно горят… Точнее, один глаз горит, а другой от распухшей щеки заплыл так, что его и не видно. Страх и ужас! И всё же это был её муж, её мужчина, которого она любила и с которым обязывалась быть вместе до самого края.
Бояре к встрече подготовились хорошо. Горожан обобрали до нитки, казну всю спустили, но терем к княжьему приезду успели отстроить новый, краше прежнего. И крыльцо ещё более вычурное, балясины… Краснославна только вздохнула, когда Хрустомудр одобрительно крякнул, попинав их носком сапога.
На совет сошлись не только бояре, но и старейшины веча. Все стояли вокруг ложа, смурнели. Понятно было, что сказать особо нечего.
— Да, — сидевший у изголовья Послеблуд взмахнул своей вонючей обмоткой, решившись высказаться за всех. — Ничего не остаётся, как рвать, княже. Иначе Нерв тебя прямиком на краду загонит.
— Вам что, беззубый князь нужен? — процедил Хрустомудр, недобро смотря на старика.
— Да, то есть да, то есть нет! — Послеблуд вытер портянкой пот с лица. — Без зубов тебе, княже, нельзя, да.
— Так да или нет? — начал свирепеть князь.
— Нам нужен… поэтому нам нужен кузнец!
— Так ты что, харя вонючая, из меня кузнеца хочешь сделать?!!!
— Нет. Это нам кузнец для тебя, то есть тебе, нужен.
— Зачем это нам кузнец? — подозрительно осведомился князь.
— А кузнец выкует тебе новые, железные зубы!
— Железные?.. — Краснославне показалось, что её муж думал очень долго. В упавшей как попало тишине слышно было, как гудят мухи, попёрдывает от переживания Послеблуд и сопит за её спиной Хитрожоп. — А что, — Хрустомудр задумчиво погладил себя по распухшей щеке. — Это мысль! Только не железные, а золотые! Зовите кузнеца!
Кузнец Людота пришёл скоро, зачем-то вытер руки о грязный, прокопченный передник, заглянул князю в рот, попытался почесать свою голову сквозь огромную шапку спутанных волос, но не смог сквозь них пробиться и досадливо сплюнул.
— Могу, как не мочь.
— А хорошо сделаешь, не мелковата для тебя работа? — засомневался Послеблуд, глядя на огромные руки кузнеца.
Кузнец, теперь уже презрительно, сплюнул в стоящие рядом сапоги, раздвинул космы, чтобы лучше видеть боярина.
— Не боись. Я и по мелкой работе мастер. Давеча блохе новые зубы выковал. Теперь, знаете, как она больно кусается? Во! — ничуть не стесняясь Краснославны, кузнец приспустил штаны, продемонстрировав здоровенный кровоподтёк на правой ягодице. Вокруг ахнули. Княгине показалось, что укус больше похож на лошадиный, но свои сомнения она оставила при себе. Кузнец — человек уважаемый, куёт хорошо, а значит, врать не станет. Мало ли какие зубы он там наковал? Да такую попу она бы и сама укусила!
Хрустомудр явно обрадовался ловкости кузнеца, но только все облегчённо вздохнули, как возникла новая загвоздка: кузнец наотрез отказывался выдирать у князя больной зуб.
— Нет, княже, я тебе хоть сотню новых зубов накую, а драть не стану, ты ведь меня по ходу дела убьёшь!
— Не убью, говорю же тебе!
Однако мужу Краснославны никто не верил, даже она. Уж больно неровно князь зубную боль переносил. Дело сдвинулось с мёртвой точки, только когда Хрустомудр потянулся за кистенем, обещая научить кузнеца уму-разуму. Людота, похоже, терпеть не мог учиться и начал переговоры. Рядили ещё долго, всё решали, как удержать князя, когда он озвереет при удалении Нерва вместе с зубом.
— А если меня… в цепи!? — предлагал Хрустомудр, еле сдерживаясь, чтобы не наброситься на кузнеца тут же.
— Порвёшь, княже.
— А в колодки?
— Сломаешь!
— Может, это, его на мельнице между жерновов зажать?
Однако и жернова не казались надёжными в таком деле.
И всё же выход нашли. Не очень надёжный, но решили попробовать. Уговорились на утро. Кузнеца же посадили в яму, чтоб не сбежал.
Краснославна проводила бояр и уже собралась идти к себе на женскую половину, как прибежала девка, зашептала, что до князя какие-то чужие люди пришли. Хрустомудр как раз прикорнул, и она решила его не тревожить, сама вышла во двор.
У ворот стояло полторы дюжины мужчин. Люди как люди, одеты прилично, но что-то в них было не так, даже отважные мужнины дружинники и свирепые венедские псы держались на почтительном расстоянии.