Подлинные имена этих людей были известны только трем высшим руководителям Главного разведывательного управления — начальнику ГРУ, шефу Главного управления разведки и его первому заместителю. Как, впрочем, и места рождения этих людей, возраст, образование, семейное положение и другие казалось бы ничего конкретно не значившие автобиографические данные, являвшиеся тем не менее государственной тайной, разглашение которой считалось тягчайшим должностным преступлением и каралось смертной казнью без суда и следствия.
Повседневная жизнь, которую в пределах собственной страны вел каждый из них, была настолько обычной и естественной, что вычислить истинный характер их занятий было невозможно даже теоретически. Ни один из них ни разу в жизни не переступал порога организации, которая могла иметь даже косвенное отношение к ГРУ или Министерству обороны. Ни разу в жизни они не носили военную форму и не встречались с людьми, которые могли бы быть опознаны как сотрудники секретной службы. Одним словом, даже у себя дома, в своей родной стране они были «кротами» — глубоко законспирированными стратегическими агентами, внедренными в конкретную среду обитания на максимально длительный срок.
Они жили, работали, записывались в поликлиники и библиотеки, занимались спортом, оплачивали счета за электричество и телефон, получали два раза в месяц зарплату и пользовались летними отпусками как самые обычные советские граждане, под именами, с которыми, собственно, и появились на свет. У них были непридуманные, незалегендированные, а самые что ни на есть настоящие родители, школьные товарищи, подруги, друзья по работе… Каждый из пяти агентов, как это бывает в жизни любого человека, имел свою жизнь, свое прошлое, свои взгляды, свою дорогу в обществе… Один получил высшее образование и трудился в стенах средней руки НИИ, второй имел диплом об окончании техникума связи и каждое утро отправлялся автобусом на завод, третий занимался тренерской работой, воспитывая мальчишек в секции вольной борьбы, четвертый работал оформителем в городском управлении торговой рекламы, пятый являлся лектором в обществе «Знание». Внешняя ЗАУРЯДНОСТЬ ПРИКРЫТИЯ агентов была результатом кропотливого труда аналитиков и экспертов, планировавших каждый этап их жизни, мельчайшие детали быта с такой тщательностью, словно речь шла о состыковке компонентов многоцелевого космического аппарата. Понятно, что эти люди жили с целым рядом ограничений, одно из которых являлось наиболее принципиальным — ни при каких обстоятельствах не обзаводиться семьей. А потому о каждом контакте, который мог расцениваться их непосредственным куратором как романтическая, интимная связь, они были обязаны немедленно ставить его в известность. Правила игры, на которую они обрекли себя пожизненно, были суровыми: сокрытие информации такого рода автоматически расценивалось как нарушение контракта, подписанного в свое время каждым из них с руководителем ГРУ. В этом типовом контракте было тридцать шесть пунктов, каждый из которых начинался фразой «агент не имеет права…» и заканчивался «…в случае невыполнения — немедленная ликвидация».
Таким образом, эти пятеро, которых в верхушке ГРУ называли «агентами внедрения», были практически НЕ- ВЫЧИСЛЯЕМЫ. Они разумно, только в случае крайней необходимости и с необыкновенно высокой степенью эффективности использовались руководством как в разведку, так и в контрразведке. Причем использовались с заданиями, рассчитанными не более чем на пять-шесть дней — то есть именно на такой период, чтобы их отлучка на работе, которая обставлялась как служебная командировка, не могла вызвать даже тени подозрений. В своей стране и за ее пределами все пятеро были совершенно незаменимы в вопросах молниеносной и не вызывающей подозрений ликвидаций или похищений — в зависимости от сути приказа — людей, вышедших из-под контроля.
К идее создания такой сети руководство ГРУ пришло в середине шестидесятых годов. Именно тогда, в шестьдесят четвертом, все руководство Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии было буквально убито тем, что произошло в стане их «заклятых друзей», на площади Дзержинского. А произошло по тем временам совершенно непоправимое — из Женевы на родину после выполнения серьезного оперативного задания не вернулся заместитель начальника Первого главного управления (контрразведка) КГБ СССР Юрий Носенко.
Событие это наделало много шума. И не только на площади Дзержинского.
С одной стороны, высшее руководство ГРУ не могло не радовать то бесспорное обстоятельство, что Лубянка предстала перед Старой площадью в весьма непривлекательном свете. С другой же, руководители советской военной разведки были очень крепкими, многоопытными профессионалами, многие из них имели бесценный опыт работы времен Второй мировой войны и не могли не понимать, что от подобного кошмара не застрахована ни одна спецслужба в мире. Последовавшая за невозвращением Носенко серия провалов весьма ценных агентов КГБ, глубоко внедренных в ряд ключевых стран Западной Европы, подтолкнула руководство советской военной разведки к ужесточению и без того сурового режима секретности и созданию небольших, но невероятно мобильных групп, предназначенных для выполнения оперативных заданий Центра. В эти группы входили, как правило, по четыре-пять прекрасно обученных агентов, никак не связанных между собой. Таким образом, провал одного из них — а панацеи от этой профессиональной неприятности так никто и не придумал! — никак не отражался на остальных.
Кроме того, в самом Главном разведывательном управлении была произведена внутренняя перестройка, в основу которой шефы ГРУ положили довольно нехитрый принцип: «Чем меньше знает ответственный работник, который по характеру службы связан с выездами за рубеж, тем стабильнее будут функционировать иностранные резидентуры».
Пятерка, в которую входили незнакомые друг с другом агенты, имела кодовое название «Дым». Периодически возникала неизбежная потребность в ротации — кто-то сходил с изнурительной, выматывающей дистанции, кто-то достигал критического возраста и утрачивал способность функционировать в максимально полную силу, кто-то нарушал священный внутренний кодекс спецслужбы, после чего обезображенные мужские или женские тела, которые было невозможно идентифицировать, случайные прохожие обнаруживали на обочине дорог или в каком-нибудь заброшенном кювете… На освободившееся место заступал следующий агент, наиболее подготовленный. Однако численность группы «Дым» никогда не превышала пяти агентов. Почему, собственно, пять, а не шесть или четыре, в ГРУ толком никто не знал. Генерал-лейтенант Никифоров считал, что здесь, скорее всего, имеет место обычная пролетарская символика, нехитрая фантазия одного из его предшественников на посту начальника Управления внешней разведки, представлявшего себе пять растопыренных лучей агентурной звезды, монолитность и связанность которых способен обеспечить только мобильный и глубоко законспирированный Центр…
Впрочем, в ту позднюю апрельскую ночь, когда Никифоров, приказавший адъютанту не соединять его ни с кем, кроме начальника ГРУ, склонился над своим рабочим столом и рассматривал под ярким пучком мощного рефлектора пять извлеченных из личного сейфа фотографий, меньше всего его занимали мысли о не имевших никакого практического значения символах. По мере того как, начавшаяся с шифровки Волкова операция «Бомж» буквально на глазах приобретала стратегическую направленность, настроение Никифорова последовательно ухудшалось. Как и всякий сильный человек, наделенный к тому же неограниченной, КОНКРЕТНОЙ властью, генерал не любил признаваться себе в том, что жалеет об уже сделанном. Эта стойкая нелюбовь опиралась на жесткую систему профессиональных приоритетов генерала Никифорова, превыше всего ставившего в любой работе НАДЕЖНОСТЬ задуманного. Теперь же, После того, как в его кабинет стеклась практически вся информация по «Бомжу», перед генералом отчетливо выстроилась вся схема операция, и Никифоров, то и дело морщась, даже не понимал, а чувствовал, что эта схема ему определенно не нравится. Чем реальнее представлял себе генерал Никифоров характер операции, тем больше склонялся к мысли, что использование в ней сотрудников иностранных резидентур ГРУ вряд ли принесет стопроцентный успех. После двухчасовых раздумий генерал принял наконец решение и направился к сейфу…
Группа «Дым» являлась особо секретным, стратегическим резервом Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии, использовать который разрешалось исключительно с письменной санкции начальника Управления и только в экстраординарных ситуациях. Секретная инструкция для высшего руководства ГРУ жестко и лаконично формулировала принцип подключения агентов «Дыма» к операциям: «…использовать только в том случае, когда не использовать невозможно». Генерал Никифоров понимал, что, не объяснив своему большому шефу ИСТИННУЮ причину задействования в намеченной операции кого-то из нелегалов «Дыма», он никогда не получит разрешения — несоответствие между характером спланированной операции и методами ее осуществления было совершенно очевидным. А объяснить своему шефу он уже ничего не мог: об этом надо было говорить в самом начале, когда Никифоров получил санкцию на проведение операции, сообщив начальнику при этом только ЧАСТЬ правды…
Группа «Дым» являлась особо секретным, стратегическим резервом Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии, использовать который разрешалось исключительно с письменной санкции начальника Управления и только в экстраординарных ситуациях. Секретная инструкция для высшего руководства ГРУ жестко и лаконично формулировала принцип подключения агентов «Дыма» к операциям: «…использовать только в том случае, когда не использовать невозможно». Генерал Никифоров понимал, что, не объяснив своему большому шефу ИСТИННУЮ причину задействования в намеченной операции кого-то из нелегалов «Дыма», он никогда не получит разрешения — несоответствие между характером спланированной операции и методами ее осуществления было совершенно очевидным. А объяснить своему шефу он уже ничего не мог: об этом надо было говорить в самом начале, когда Никифоров получил санкцию на проведение операции, сообщив начальнику при этом только ЧАСТЬ правды…
В этот момент генерал Никифоров испытывал к самому себе очень неприятное чувство брезгливости, словно только что побывал в загаженном общественном сортире. «Неужели тщеславие и зависть, которые я всегда презирал в других людях, свойственны в такой же степени и мне? — думал начальник Главного управления разведки ГРУ, перелистывая страницы досье. — Господи, до чего все глупо: на склоне лет, когда жизнь, можно сказать, уже прожита, бросаться очертя голову в откровенную авантюру и, главное, ради чего? Чтобы втиснуть свою задницу в еще более высокое кресло? Приблизиться к сильным мира сего? Получить неоценимую поддержку одного из редких брежневских фаворитов? Неужели жажда власти перманентна и не знает утоления? Неужели все мы, мечущиеся русские души, от рождения, с пеленок, обречены рисковать всем на свете, включая собственную голову, в слепой надежде заполучить безграничную власть над себе подобными?..»
Перед шефом Управления внешней разведки ГРУ болезненно, как только что ошпаренная крутым кипятком рука, разбухала, покрываясь волдырями недобрых предчувствий, очень неприятная дилемма: либо, используя собственную власть, подключить к операции людей из «Дыма» без санкции начальника ГРУ (что, учитывая должность и положение Никифорова в центральном аппарате ГРУ, было возможно), либо сейчас же, как можно быстрее, встретиться с Семеном Цвигуном, извиниться и заявить ему, что он вынужден отказаться от этой авантюрной затеи, в силу ее практической невыполнимости, а также непредсказуемости грядущих последствий? То есть признать, что он — заурядный дилетант и трепач в генеральском мундире, не сумевший соотнести сложность поставленной задачи и возможности ее выполнения…
Почти час Никифоров перекладывал содержание пяти нестандартных, размером в обычный тетрадный листок, папок с личными делами агентов группы «Дым». Делал он это сугубо автоматически, поскольку прекрасно помнил биографию, индивидуальные особенности и послужной оперативный список каждого из этой страшной пятерки. Но чтение секретных документов всегда позволяло ему лучше и полнее сосредоточиться на наиболее принципиальных вопросах ПЕРСПЕКТИВЫ. В данную минуту, взвесив все резоны, генерал-лейтенант Никифоров пытался решить для себя главное: какое же из двух зол для него лично может оказаться в итоге меньшим — должностное преступление в по-военному суровом аппарате ГРУ или могущественный враг в лице генерал-лейтенанта Семена Кузьмича Цвигуна, первого зампреда КГБ и ближайшего друга всесильного Леонида Ильича Брежнева?..
Окончательный выбор генерал Никифоров сделал уже далеко за полночь. Генерал аккуратно собрал папки досье, сложил их в замаскированный под обычный выступ специальный отсек в личном сейфе, затем закрыл массивную бронированную дверцу, набрал на панели блокирующий код из шестнадцати цифр, затем последовательно — сверху донизу — запер на ключи четыре замка, вернулся к столу и поднял трубку внутреннего телефона.
— Генерал Казанцев, слушаю! — негромко откликнулся на поздний звонок первый заместитель Никифорова, который никогда не покидал стены штаб-квартиры ГРУ раньше своего угрюмого начальника.
— Сергей Дмитриевич, зайди ко мне, — тихо приказал Никифоров. — И захвати все документы по «Бомжу». Надо помозговать как следует…
* * *
В числе нескольких десятков разъездных лекторов областного общества «Знание» Лариса Петровна Ваню- хина, среднего роста и телосложения тридцатишестилетняя блондинка в строгих очках в темной оправе и открытым, не лишенным некоего глубоко затаенного шарма, лицом, ничем особенным среди свои коллег не выделялась. Вот уже десятый год, как эта женщина работала в отделе эстетического воспитания, считалась вполне грамотным работником, вела самый обычный образ жизни и даже входила последние два срока в состав партийного бюро общества «Знание», отвечая в нем за работу культмассового сектора. Периодически, раз в год, как того требовали инструкции, Лариса Петровна представляла на суд методического совета общества «Знание» текст очередной лекции, после чего исправно читала его с кафедр сельских клубов, домов культуры микрорайонов и поселков городского типа, неся в массы суховато-формальный, но неизбежный при существующей идейно-политической системе заряд эстетических знаний и культурного-массового просветительства.
…Как обычно, Лариса Петровна вошла в помпезное трехэтажное здание городского общества «Знание», в котором до революции размещался и даже процветал крупный коммерческий банк, ровно без пяти минут девять. Кивнув вахтерше, Ванюхина поднялась на второй этаж, вошла в небольшую комнату, в которой постоянно размещалось три лектора, аккуратно развесила на плечиках невзрачный серый плащ с капюшоном, положила свой потрепанный черный портфельчик с двумя металлическими замками-защелками на стол, пригладила волосы и собиралась уже углубиться в текущие бумаги, как зазвонил внутренний телефон.
— Ванюхина слушает, — низким, грудным контральто откликнулась женщина.
— Доброе утро, Лариса Петровна! — недовольно проскрипел старческий голос председателя.
— Доброе утро, Степан Митрофанович!
— Зайдите ко мне, пожалуйста…
Ванюхина поднялась по устланной потертыми ковровыми дорожками мраморной лестнице с выщербленными ступенями на третий этаж, проследовала в самый конец широкого коридора и вошла в просторную приемную. Плоское, ненакрашенное лицо секретарши Лидочки изборождали три продольные, несимметричные полосы, которые отбрасывала тень от огромного фикуса в треснутом горшке, стоявшего строго за спиной угрюмой секретарши.
Не удостоив Ванюхину приветствием, Лидочка молча кивнула на обитую черным дерматином дверь председателя общества «Знание» с красовавшейся на ней бордовой с золотым ободком табличкой, на которой золотыми же буквами была выведена фамилия и инициалы председателя общество «Знание», — проходи, мол, нечего глаза мозолить с утра пораньше.
В кабинете председателя Ванюхина пробыла не больше трех минут. Ритуал был привычным, обыденно-тоскливым. Даже не подумав хоть на сантиметр приподнять при появлении женщины свою костлявую задницу, Степан Митрофанович Трофимов, кандидат исторических наук и заслуженный лектор РСФСР, «перегулявший» пенсию на добрый десяток лет, неразборчиво прошамкал сквозь отвратительно сделанные зубные протезы:
— Командировка на неделю, Лариса Петровна. В Узбекистан. Три лекции — в Ташкенте, Ургенче и Самарканде. Первая лекция — завтра в Ташкенте. Командировочное удостоверение у Лидочки. Счастливого пути, Лариса Петровна! Да, и не одевайтесь слишком тепло — в Узбекистане сегодня плюс 23 — я слышал по «Маяку»…
В 11.50 Лариса Петровна была уже на аэровокзале на Ленинградском проспекте, где проходила регистрация на рейс 513 Москва — Ташкент. Посмотрев на наручные часики и убедившись, что до окончания регистрации осталось еще сорок минут, Ванюхина поднялась на второй этаж, выстояла длиннющую очередь в кафетерии, положила на свой поднос творожный сырок с изюмом, булочку и стакан кофе с молоком, расплатилась на выходе и направилась в угол кафетерия, где присела у высокого столика с мраморным покрытием, цвет которого напоминал о прозекторской морга.
— Вы позволите? — невысокий паренек студенческого вида с подносом вопросительно кивнул на свободный стул.
— Пожалуйста, — пожала плечами Ванюхина, откусывая ровными белыми зубами булочку.
Паренек быстро умял две сосиски, залпом опрокинул в себя стакан с желтой «Фантой» и, оставив поднос на столике, ретировался. Ванюхина вытащила из граненого стакана жесткую салфетку, вытерла губы, потом неуловимым движением вытянула из-под подноса за торчащий уголок белый конверт, небрежно сунула его в сумку-ридикюль и направилась к стойке регистрации…