– А зачем им это, вы не подумали?
– А с безделья. Вас попугать. Дурную славу поддержать, к примеру.
Тут я кстати вспомнила о вчерашнем госте и спросила:
– А о местном колдуне по имени Слава вы знаете?
– Это который в гробу родился? Кто ж его не знает. Живет себе мужик в лесу, что такого?
– Да-а, – нараспев сказала Женька и побрела прочь. Я последовала ее примеру.
Паром подошел к берегу, народ начал рассаживаться по машинам. За рулем была подружка, а я первым делом позвонила мужу, минут пять расписывала местные красоты и выслушала речь о том, как осточертели ему учеба и одиночество. На одиночество он особо напирал и тут же поинтересовался, когда я вернусь. Я ответила весьма туманно, что Ромке не понравилось, однако он нашел в себе силы не скандалить по обыкновению, и мы простились вполне мирно.
– Звони Волкову, – сказала Женька, которая уже давно нетерпеливо поглядывала на меня. Я набрала номер телефона и с облегчением услышала голос:
– Да.
Узнав, кто ему звонит, Волков обрадовался. Мы сообщили, что находимся в городе и хотели бы встретиться. Тут он немного приуныл и сказал, что освободится только через два часа. Мы в свою очередь заверили, что нас это вполне устроит.
– Советую посетить наш музей, – сказал он на прощание.
– Непременно.
– Куда? – спросила Женька, останавливаясь на перекрестке.
– В музей.
Музей находился недалеко от центральной площади. Это было солидное двухэтажное здание девятнадцатого века из красного кирпича. Мы оставили машину на площади и вошли внутрь. Минут двадцать бродили по залам. Исторические реликвии никакого отклика в наших душах не нашли, наверное, потому, что мысли были заняты совсем другим. Увидев женщину с табличкой на груди, я подошла к ней и спросила:
– Простите, нас интересует Рождественский монастырь, что в тридцати километрах отсюда. Нет ли в вашей экспозиции… – Я не успела договорить, а она уже качала головой:
– У нас вы ничего не найдете. В городе есть музей русского православия, вот там имеется несколько экспонатов… а, собственно, что вас конкретно интересует?
– После войны там был лагерь военнопленных. Мы журналисты, хотели бы написать об этом.
– В соседнем здании есть небольшая экспозиция, все, что касается того времени. Я вас провожу.
Пока мы переходили в соседнее здание, женщина, звали ее Ирина, рассказала нам, как создавали экспозицию. Мы это уже слышали. Некоторое время назад в Рождествене собрались поставить памятник погибшим военнопленным. Но местные жители этому воспротивились.
– В результате памятник поставили на городском кладбище, а в музее открыли экспозицию, в этом нам очень помогли немецкие коллеги. Вот здесь, пожалуйста.
Мы вошли в небольшой зал, где на стенах висели фотографии: пожелтевшие довоенные снимки. В витринах были выставлены самодельные кружки, сохранившиеся письма, шинель.
– Лагерь просуществовал до сорок девятого года? – спросила я.
– Да.
– Куда потом отправили заключенных?
Женщина посмотрела на меня с непониманием:
– Вы, должно быть, не знаете. В сорок девятом году произошла трагедия, в результате которой военнопленные погибли. – Мы с Женькой переглянулись, а Ирина принялась объяснять: – В то время началась разборка Рождественского храма, который построили в середине девятнадцатого века, считалось, что никакой ценности он не представляет. Монастырь после революции был закрыт, успел основательно обветшать, вот и решили строительный материал пустить на хозяйственные нужды. Разборкой храма военнопленные и были заняты. В северном притворе хранилась взрывчатка, в результате неосторожного обращения с ней двадцать пятого апреля произошел взрыв, все военнопленные погибли.
– Двадцать пять человек? – спросила я.
– Да. На тот момент там находилось двадцать пять военнопленных. Вон их фамилии, – указала она на одну из витрин.
– Погибли только военнопленные? – уточнила я. – Никто из охраны не пострадал?
– Охраняли их всего восемь солдат, по четыре в смене, – пояснила Ирина. – Места здесь в то время были глухие, пленные свободно передвигались по деревне, без всякого конвоя. На ночь их запирали в монастыре, днем они работали на разборке храма. Когда произошел взрыв, рухнул свод, и все, кто в тот момент находился внутри, погибли. Все четыре охранника, по счастливой случайности, были на улице и остались живы.
– А что за взрывчатка там хранилась? – спросила Женька.
– Рядом строили железную дорогу, почва здесь каменистая, в общем, для нужд строительства.
– Довольно странно держать ее в такой близости от военнопленных.
– Вы имеете в виду, что они могли ею воспользоваться? Но зачем? Война закончилась. Бежать? Куда? Здесь на сотни километров непроходимые леса. Немцы ждали возвращения домой и о побеге не помышляли. К тому же склад был заперт и, разумеется, охранялся.
– Вы сказали, взрыв произошел в результате чьей-то халатности?
– Да, была создана комиссия, главный инженер строительства давал объяснения, как это все произошло.
– Виновных наказали?
– Собственно, виновных не было, то есть ничего конкретно установить не удалось. Несчастный случай, такое бывает. Может быть, взрывчатку неправильно хранили, как-то не так складировали. Я в этом не особенно разбираюсь. Завал, образовавшийся после взрыва, пытались расчистить, но… техника тогда требовалась на строительстве железной дороги, и рабочих рук не хватало.
– И тела пленных до сих пор остаются под завалами?
– Сейчас там ведутся работы. Если останки будут найдены, их захоронят на городском кладбище. Хотя вряд ли там что осталось. Взрыв был очень мощный, да и столько времени прошло… Через несколько месяцев в монастыре уже была тюрьма.
– А это место просто огородили забором, – подсказала Женька.
– Да, все так и было. Несколько раз собирались разобрать завал, но… Только теперь, когда монастырь передали епархии…
– А фамилии солдат, охранявших пленных, имеются? – спросила я.
– Да, конечно. Вон та шинель принадлежала одному из них, Рогожину Семену Ильичу. Его потомки до сих пор живут в Рождествене.
– Так он был из этих мест?
– Вот этого не скажу.
– Послушайте, – не выдержала Женька. – Неужели ни у кого до сих пор не возникло вопроса: а был ли этот взрыв случайным?
– Что вы имеете в виду? – не поняла Ирина и тут же нахмурилась. – Что вы… местные жители относились к пленным с большой теплотой. Конечно, в первое время они их чурались, но потом даже подкармливали. И немцы помогали местным чем могли, в деревне же остались только старики, женщины и дети, без мужских рук, сами понимаете… помогали что-то починить, подправить. Я уже говорила, пленные свободно передвигались в пределах деревни, местные к ним быстро привыкли. Возможно, не все относились к ним по-дружески, но никаких инцидентов не было. Сохранилось несколько писем военнопленных к своим родственникам, так вот о жителях деревни они отзывались с благодарностью.
– Ага, сплошной праздник, а потом ба-бах – и двадцать пять человек отдали богу душу, – пробормотала Женька.
– Вот, кстати, фамилии солдат охраны. По воспоминаниям, у них с пленными были отношения едва ли не дружеские.
– Не сомневаюсь, – вновь буркнула Женька, я тем временем изучала список фамилий. Восемь человек в алфавитном порядке: Авдеев, Григорьин, Коноплев, Петренко, Плещеев, Рогожин, Снитков, Яшутин.
Конечно, я первым делом обратила внимание на фамилию Петренко. Петренко Степан Иванович. Только имя, фамилия и отчество. Но они полностью совпадали с фамилией, именем и отчеством отца Кошкиной, так что я была уверена, это он и есть. Еще три фамилии привлекли мое внимание.
– Какая фамилия у наших сестер? – спросила я Женьку, хотя сама прекрасно помнила.
– Коноплевы, – сказала она, а я ткнула пальцем в нужную строку. – А некто Рогожин сегодня спешно покинул деревню, узнав о несчастье в монастыре.
– И Наташа, – тихо произнесла Женька. – Это о ней сестры сегодня говорили. Она внучка Петра Плещеева.
– Вот и Плещеев, – кивнула я. – Петр Кузьмич.
– Ничего себе, – покачала Женька головой и замолчала, не находя нужных слов. Ирина топталась рядом, не понимая, о чем мы говорим, через минуту она спросила, нужна ли нам еще помощь, и поторопилась уйти. А мы с Женькой продолжали таращиться на пожелтевшие фотографии.
– Вот тебе и невинно убиенные, – вздохнула Женька. – Вот и тайна, которую так тщательно оберегают местные. Грохнули двадцать пять человек в одно прекрасное апрельское утро, а теперь зубами клацают.
Я не была уверена в том, что все так просто, и нахмурилась, размышляя:
– Допустим, они их убили. Хотя… ну скажи на милость, с какой стати?
– Ты что, не слышала? С войны из деревенских никто не вернулся. Отцы, мужья, братья, сыновья. Сколько их было? И все сгинули. А здесь эти живут. Может, тяжело живут, в плену, но живут. Это была месть, которую поспешили списать на несчастный случай. Храм не жалко, его и так разбирали, а пленных… их в первую зиму перемерло столько же, двумя десятками больше, двумя меньше.
– Все это ясно, но… прошло несколько лет. Я понимаю, если бы это случилось сразу, но четыре года – большой срок, раны затягиваются, к тому же мы, слава богу, никогда особой злопамятностью не отличались. Тут должно быть что-то такое… Опять же, зачем сюда Кошкина приезжала? И что нашла в бумагах отца?
– Смотри, что получается, – горячилась Женька. – Погибли только немцы, охрана, скорее всего, была предупреждена, то есть папаша Кошкиной знал о злодействе. И возможно, оставил что-то вроде воспоминаний.
– И из-за них Кошкину убили? – вздохнула я.
– Да, как-то нескладно получается. Допустим, он назвал фамилии убийц, но их, скорее всего, уже нет в живых, да и срок давности…
– Опять же, ей незачем было приезжать сюда. Желала полюбоваться на дело рук папаши? Довольно сомнительно. Я могу понять местных, слава убийц им ни к чему, вот они о тех временах и предпочитают молчать. Однако по-прежнему не ясна роль Кошкиной. И все той же Натальи. Кто звонил из монастыря, зачем звонил? Полная неразбериха.
– Это точно. А еще надпись на кресте кто-то оставил.
– Слушай, а что сестры о своих мужьях говорили?
– Все трое погибли в результате несчастных случаев, – мутно посмотрев на меня, ответила Женька. – И волки выли… Анфиса…
– Только без мистических бредней, пожалуйста, – попросила я. – Предположим, взрыв не случайность, но даже это надо еще доказать.
– По мне, так все яснее ясного.
В этот момент у Женьки забренчал мобильный – звонил Петечка с вестью, что Петренко Степан Иванович служил как раз в тех краях, где мы с Женькой в настоящий момент голову ломали над загадками более полувековой давности.
– Спасибо, родной, – презрительно фыркнула Женька. – Мы это и без тебя успели узнать. – Поспешно и без всякого намека на благодарность она с ним простилась, после чего решила позвонить Волкову. – Пора бы ему освободиться.
Оказалось, что Волков находится в музее. Мы сообщили, где нас можно найти, и стали ждать его появления. Волков пришел через десять минут, улыбаясь, предложил выпить кофе. В тот момент кофе интересовал нас мало, и мы сразу полезли с вопросами.
– Значит, вас интересует та давняя история? – окинув взглядом экспозицию, произнес он. – История, скажем прямо, непростая.
– Мы считаем, что это был вовсе не несчастный случай, – решительно заявила Женька.
– Убийство из мести? – пожал он плечами. – Честно скажу, сомневаюсь.
– Почему?
– Время. Прошло слишком много времени, чтобы ненависть была столь сильна.
– Анфиса тоже мне эти четыре года в нос тычет, а я считаю, что все просто. Представился случай, ну и рванули монастырь, благо, что там был склад взрывчатки.
– Ничего подобного, – покачал головой Волков. – Никакого склада к тому моменту в монастыре уже не было.
– Как? – удивилась Женька. – Нам только что сотрудница музея сказала.
– Она, скорее всего, никогда этой историей особо не интересовалась и располагает лишь общими сведениями. Склад действительно был, когда вблизи Рождествена строили железную дорогу. На ней, кстати, пленные поначалу и работали. Потом дорога пошла на север, и гонять колонну каждый день на большое расстояние смысла уже не было. Тем более что рабочей силы хватало, в округе было полно лагерей, дорогу дальше строили зэки. В тридцати километрах севернее находилось большое село, вот там располагался штаб строительства, туда же перевели и склад. А немцы занялись разборкой храма, ну и другими работами. Клуб построили, железнодорожную станцию… Так что ни о какой взрывчатке, хранящейся в монастыре, и речи быть не могло.
– Что ж там тогда взорвалось в таком случае? – растерялась я.
– Официальная версия – артиллерийские снаряды, которые оставались в монастыре еще со времен гражданской войны. Немцы при разборке на них наткнулись и… кстати, это вполне вероятно, если учесть историю здешних мест. В гражданскую монастырь сильно пострадал, он подвергся разграблению одним из первых, потом там засела какая-то банда, в общем, много всего он повидал на своем веку. Другой версии просто не было. Хотя…
– Хотя? – поторопила я.
– Допустимое предположение: кто-то сознательно заложил взрывчатку и взорвал храм. Кстати, если такую версию принять во внимание, могу сказать: сделано это было весьма профессионально. Храм сложился как карточный домик, погребя под собой двадцать пять человек, а церковь по соседству практически не пострадала. То есть занимался этим человек, в таких делах сведущий.
– Тщательно спланированное убийство? – присвистнула я.
– А мотив? Месть? Но никто из жителей сделать этого не мог, у них ни навыков не было, ни той же самой взрывчатки.
– А охрана?
– Теоретически, конечно, возможно. Вопрос: зачем им это понадобилось? Оттого официальная версия – об артиллерийских снарядах – кажется мне более вероятной.
– А если солдат кто-то об этом попросил или заставил?
– Предполагать можно все, что угодно. Только сами подумайте, какова вероятность этого? А почему, собственно, вы этим делом так заинтересовались? – додумался спросить Волков.
– Сегодня в монастыре произошел несчастный случай. Наталья погибла. Упала в ваш раскоп и разбила голову о каменную плиту.
– О господи! – ужаснулся Волков. – Наташа? Невероятно. То есть я хотел сказать… даже не знаю, что я хотел сказать, – вздохнул он. – Бедная девочка.
– Это еще не все. Кто-то написал на кресте, что стоит у монастырской стены, цифру «25». Ведь погибших военнопленных было двадцать пять человек, а взрыв произошел двадцать пятого?
– Да, точно.
– И деревню спешно покинули двое мужчин с фамилиями Рогожин. А мы слышали, как в гостинице болтали, что Наташа внучка Петра Плещеева, скорее всего одного из бывших охранников. Обстановка в деревне весьма нервная, нас уже попросили съехать.
– Наталья – внучка Плещеева? – удивился Волков. – Признаться, я не знал.
– А у сестер, что работают в гостинице, мужья погибли в результате несчастных случаев, фамилия их Коноплевы.
– Значит, опять несчастный случай, – задумчиво произнес он. – Вот что, наш офис здесь неподалеку. Идемте, я вам кое-что покажу, – кивнул он. И мы отправились в офис. По дороге Волков стал объяснять: – Я этими несчастными случаями давно заинтересовался, с тех самых пор, как впервые приехал в монастырь, примерно три года назад. Не буду вдаваться в детали, почему я вообще обратил на них внимание, скажу главное: меня поразило обилие несчастных случаев, которые происходили вблизи Рождествена, точнее, сначала привлекла внимание дурная слава села. Человек я любопытный, вот и попытался разобраться.
Офис располагался на соседней улице, минут через пятнадцать мы уже были в кабинете Волкова. Стол, компьютер на нем, два шкафа, заваленных бумагами, и полки вдоль стены, на которых вперемешку лежали какие-то черепки, осколки камней и прочие малопонятные исторические реликвии. Волков предложил нам присаживаться, а сам долго копался в столе, пока не нашел зеленую папку с завязочками.
– Вот, – положил он ее перед нами. – Город у нас небольшой, а я человек общительный, знакомых много, есть и в милиции. Они и помогли мне собрать кое-какие материалы.
То, что он нам показал, признаться, произвело впечатление. За последние пятнадцать лет в окрестностях Рождествена произошло тридцать семь несчастных случаев. Народ тонул, разбивался на машинах и прочих транспортных средствах, людей придавливало деревьями, убивало молнией, они замерзали неподалеку от родной деревни, падали с крыш и увязали в болоте. Изучив все это, я вздохнула и, взглянув на Волкова, поинтересовалась:
– А что творится по соседству? Например, в вашем городе?
– Количество несчастных случае действительно велико, – поняв мою мысль, ответил он. – Что, в общем, объяснимо. Народ здесь пьющий, а вокруг озера, железная дорога, болота и непроходимые леса. Опять же пятнадцать лет – срок немалый. И в среднем приходится по два с половиной несчастных случая на год. Не так уж и много.
– Тогда в чем дело? – спросила я.
– Вы обратили внимание на повторяемость фамилий? Из тридцати семи человек семнадцать – это Рогожины, Плещеевы и Коноплевы. И все они имеют отношение к Рождествену. Либо жили там, либо родились.
Женька заметно поежилась и спросила:
– Ты помнишь, что сказала Маша? Они – дети убийц и отвечают за грехи отцов. Это что ж здесь творится? Какой, на хрен, Тарантино? «Коламбия пикчерз» отдыхает. Вот тебе, кстати, ответы на два вопроса. Первый тот, что задала Маша: почему они своих детей отсюда отправляют, а второй – эта надпись на кресте: «25». Двадцать пять погибших – это понятно, а может быть и по-другому: список со знакомыми фамилиями должен увеличиться до двадцати пяти человек.
– Подожди, опять ты со своей мистикой.
– Мистика или нет, но выходит прелюбопытно.
– Сомнений в том, что это несчастные случаи, не возникало? – повернулась я к Волкову.