Я увидела, как из глаз Невельсона покатились слезы. Мне стало отчаянно жаль его – во второй раз за пару дней я испытывала это чувство, которое прежде мне было не очень знакомо. Я положила руку на его сжавший руль кулак и проговорила:
– Лайон, не нужно так. Давайте будем надеяться, что с Дайан все-таки ничего не случилось. Не может человек пропасть бесследно, я в это не верю.
Он повернулся ко мне и прошептал, вытирая слезы:
– Я так хочу верить в это…
– Вы хотели со мной о чем-то поговорить, – напомнила я.
– Давайте поедем ко мне домой, – предложил Невельсон, – я хотел бы кое-что вам показать.
Я согласилась.
Невельсон жил на Полянке в большой четырехкомнатной квартире, убранной так стерильно, что она походила скорее на операционную. Мне даже показалось, что я чувствую запах хлорки. Пока я снимала туфли, Невельсон успел пройти на кухню и вернуться оттуда с бутылкой вина и двумя бокалами.
– Проходите, Варвара, – распахивая двери в просторную гостиную, пригласил он.
В гостиной стоял огромный белый рояль – почти такой, какой был у нас, когда мы жили со Светиком, и я вздрогнула. Уловив мое движение, Невельсон сказал:
– Дайан прекрасная пианистка. Мы часто проводили вечера здесь, и она играла. Я очень любил ее слушать…
– И еще послушаете, я уверена.
– Вы хороший человек, Варвара. Мне намного легче рядом с вами.
Он разлил вино в бокалы и протянул один мне. Я всматривалась в его лицо и пыталась понять, что происходит в душе этого человека. Он так убит горем, что ему любой живой человек рядом кажется спасательным кругом. Подозреваю, меня он привез сюда как раз с этой целью – выговориться в обстановке, которая напоминает ему о жене.
– Вы умная женщина, Варвара… Скажите, ну, как она могла уйти и не оставить мне даже записки? – залпом выпив вино, спросил Невельсон. – Ведь я так любил ее. И она, я знаю, меня тоже любила. Как мне жить дальше?
– Пока нет официального свидетельства о смерти, не стоит хоронить Дайан, – сказала я, чтобы не молчать.
– Я уже ни во что не верю…
Горе заполняло эту вылизанную квартиру так очевидно, что я чувствовала его физически – оно вползало в двери, поднималось по стенам к потолку, как паутина. Неужели я ошиблась в Невельсоне, считая его грубым и жестоким? Может, у Дайан были иные причины для беспокойства и страха и муж тут совершенно ни при чем? То, что она сказала мне, касалось только деловой стороны его жизни и совершенно не могло означать, что дома он такой же. Я не верила, что можно так сыграть отчаяние и боль от потери. Горевал Невельсон абсолютно натурально…
Неловко повернувшись, я расплескала вино и посмотрела на залитую напитком руку:
– Вот коряга… Лайон, где у вас ванная?
– Прямо по коридору, – откликнулся он, и я, поставив бокал на столик, пошла в указанном направлении.
Из открытой двери ванной в нос ударил резкий запах хлорки, и я чуть отшатнулась. Такая чистоплотность удивляла – ну кто в наше время пользуется настолько древними средствами для уборки? Каменный век. Я вымыла руки и вернулась. Невельсон сидел в кресле с вновь наполненным бокалом и смотрел в стену. В глубине души я понимала, что сейчас с ним творится, потому что совсем недавно сама потеряла близкого человека. Это ощущение всеобъемлющей пустоты, из которой невозможно выбраться, преследует постоянно. Ты вроде живешь, что-то делаешь, пытаешься делать вид, что все нормально, – а это ложь. Ничего не нормально, ничего уже не будет так, как раньше, и все, что ты делаешь, ты делаешь через силу, просто для того, чтобы хоть на какое-то время вынырнуть из этой гнетущей пустоты.
Мне вдруг стало неловко, как будто я была невольным свидетелем человеческой трагедии, и я неслышно вышла из гостиной, направившись на балкон. Там, на просторной лоджии, я закурила, чуть приоткрыв створку остекления. Внизу, во дворе, продолжалась жизнь, а в этой квартире ее больше не было. Там гуляли дети, сидела на лавочке стайка молодежи, возвращались домой с работы люди – а здесь уже никогда ничего не будет. Только стерильная, пахнущая хлоркой чистота – и оставшийся в одиночестве мужчина, не знающий, как ему жить дальше.
Мое внимание привлекла стоявшая на широкой тумбе орхидея в горшке – редкая черная орхидея таких крупных размеров, что у меня аж дух захватило. Судя по всему, это Дайан увлекалась, а Лайон теперь следил за цветком в память о ней – земля в горшке была хорошо полита. Правда, делал это Лайон довольно неаккуратно – из горшка на коричневый кафель натекла вода. Я убрала ногу, чтобы не намочить, и вдруг поняла, что это – не вода на полу, а какая-то засохшая коричневатая жидкость. Присев на корточки, я коснулась пятна пальцами. Оно было старым, засохшим намертво, но это была не вода… И натекло это не с горшка, а из-под дверки тумбы. Подталкиваемая любопытством, я приоткрыла дверку и увидела большую клетчатую сумку, в которых обычно переносят товар, раньше их называли «китайками» или «челночницами». И это именно из сумки сочилась коричневая субстанция, судя по цвету нижнего края. Я дернула «молнию» и в ужасе отпрянула, закрыв руками рот, чтобы не заорать – в прорези замка торчала человеческая кисть. Быстро задернув замок обратно и закрыв дверку тумбы, я отошла на другой край лоджии и постаралась унять навалившуюся панику и дрожь. Страшная догадка посетила меня – а ведь это может быть… Нет, об этом страшно думать. Невозможно, в голове не укладывается…
– Варвара, вы где? – раздался голос Невельсона, и я, вздрогнув всем телом от ужаса, постаралась придать лицу мечтательное выражение и уставилась на улицу:
– Я курю на балконе, Лайон. – Голос предательски дрогнул, но я надеялась, что Невельсон не заметит этого.
Он вышел на балкон, и лицо его на секунду сделалось озабоченным, но потом, окинув балкон быстрым взглядом, Лайон спросил:
– Все в порядке?
– Да. У вас отличный вид с балкона. И цветок красивый. – Сказав это, я прикусила язык – вдруг он сейчас поймет, что я подходила к тумбе и – что еще хуже – открывала ее? Если все так, как я думаю, у меня неплохой шанс оказаться ровно в такой же клетчатой сумке…
Но Невельсон то ли не заметил, то ли не придал значения фразе о цветке:
– Вы не могли бы посмотреть один документ, Варвара?
Сейчас я забыла о том, что не собиралась заводить с ним никаких общих дел, и готова была читать любые бумаги, лишь бы иметь возможность выбраться из этой квартиры.
– Да, конечно. Вам нужен мой совет?
– Было бы неплохо.
Мы вернулись в гостиную, и я, чувствуя, как трясутся руки, изо всех сил старалась овладеть собой. Невельсон подал мне папку с бумагами, я села на край дивана и попыталась сосредоточиться на чтении, но это мне совершенно не удавалось. Перед глазами стояла синевато-белая рука в прорези клетчатой сумки, и от этого видения было невозможно избавиться. А в голове билась одна-единственная мысль – нужно как можно быстрее убраться из этой квартиры, под любым предлогом встать и уйти, убежать, скрыться.
– Знаете, Лайон, у меня был тяжелый день, – начала я осторожно, – не могу сосредоточиться. Если вам не очень срочно, то не могли бы вы дать мне день-другой на ознакомление? И вкратце сказать, чего именно ждете от меня?
– Это не очень срочно, можете взять бумаги домой, – отозвался Невельсон, – я хотел, чтобы вы посмотрели, все ли правильно оформлено в комиссии по сносу старых и ветхих зданий. Я не очень хорошо знаком с вашим законодательством по этому вопросу. Ответ можете дать к концу недели.
Я в буквальном смысле слова выдохнула – сейчас я заберу папку и уйду отсюда и уже в безопасном месте решу, что делать с полученной информацией. А документы… Ну что ж – посмотрю, не рассыплюсь.
– Тогда я, с вашего позволения, пойду. – Я встала с дивана и направилась в прихожую, но Невельсон вдруг перехватил меня и взял за руку.
От прикосновения горячих пальцев мне стало не по себе, а он, пристально глядя мне в глаза, проговорил:
– Я надеюсь на вас, Варвара.
– О, не волнуйтесь, я сделаю все, что возможно, можете на меня рассчитывать, – затараторила я, чувствуя, что говорю излишне громко и быстро, что может навести Невельсона на какие-то подозрения. – Не провожайте меня, я хочу прогуляться. – И с этими словами я буквально выскочила за дверь и, не дожидаясь лифта, пошла по ступенькам вниз.
Услышав, что дверь за мной захлопнулась, я почувствовала себя немного лучше и почти бегом вылетела из подъезда, только на улице позволив себе перевести дух.
Домой пошла все-таки пешком, малолюдными переулками, и всю дорогу напряженно соображала, что теперь делать. Я не судебно-медицинский эксперт и не могу с точностью сказать, принадлежала ли увиденная мной конечность женщине или мужчине. Но какая разница, когда у человека на балконе хранится такое?! Откуда это могло там взяться, если Невельсон не причастен? Ну не на хранение же взял, в самом же деле! Кроме того, на улице еще достаточно тепло, а значит, скоро запах разлагающегося тела почувствуют соседи. Следовательно, Невельсон должен будет как-то избавляться от него… Не исключено, что он уже делает это – сумка слишком мала для того, чтобы в нее вошло тело целиком. Господи, о чем я думаю?! А главное – о чем я думала, когда вообще пошла к нему домой?! Если он поймет, что я видела, то постарается избавиться и от меня. Я дура, идиотка, безмозглая, тупая идиотка! Собственноручно подвергнуть себя такой опасности – это надо уметь… Туз меня прибьет… О, кстати! Туз же! Мне куда проще поехать сейчас к нему, чем идти в полицию. Меньше всего на свете я хотела быть замешана в уголовном деле – только этого не хватало! А Туз наверняка подскажет решение. Кроме того, ему только на руку такой компромат на Невельсона – этим в прямом смысле убойным аргументом он сможет прижать его и выжить с вожделенного участка на набережной.
Я решительно остановилась на Пятницкой у японского ресторана и подняла руку, останавливая такси.
Глава 22 Письмо
Туз был не один, и мое появление у него радости не вызвало.
– Ты стала слишком часто являться ко мне, – пробурчал он, – это может показаться кому-то странным. Чего молодой женщине делать у старика, если она ему не внучка? Посиди пока в гостиной, сейчас тебе чай принесут, я дела закончу. Не спрашиваю, торопишься ли – раз явилась не вовремя, сиди и жди.
– Я не тороплюсь.
Да и куда мне торопиться? Вдруг меня в собственном дворе уже поджидает Невельсон с топориком для рубки мяса? От собственного черного юмора мне стало не по себе, и я потихоньку позвонила Славе, попросив его подъехать к дому Туза, но в квартиру не подниматься – не хватало еще, чтобы старик понял, что я куда-то вышла без телохранителя. А так я совру, что Славка был со мной, только ждал на улице – как сейчас.
Чай мне принесла домработница, молча поставила чашку и вазочку с печеньем и вышла, успев, однако, бросить в мою сторону неодобрительный взгляд. А Туз-то, похоже, прав – она явно что-то крамольное обо мне думает. Да и наплевать, если честно. Зато я знаю, что в этой квартире мне, по крайней мере, ничего не угрожает, чего я не могу уже сказать о своей собственной.
Чай оказался вкусным и не очень горячим, печенье – имбирным, и я с удовольствием съела пару штук. Наконец в прихожей раздались мужские голоса, и я поняла: Туз провожает посетителей.
Он вошел в гостиную и уселся за стол напротив меня, сложил на белой скатерти руки, изборожденные вздутыми синими венами, и спросил:
– Ну, и что тебя сегодня ко мне привело? Почему лицо бледное?
– Я подозреваю, что Дайан Невельсон никуда не исчезала, – сразу начала я, отодвинув от себя чашку, – никуда – потому что, как мне кажется, она находится в своей квартире. Правда, не совсем целиком.
Туз снял очки и, сунув дужку в рот, вопросительно смотрел на меня, не задавая никаких вопросов – ждал, что расскажу все сама.
– Понимаете, так вышло, что сегодня я оказалась в квартире Невельсона…
– Очень интересно, – хмыкнул Туз, не выдержав, – каким же ветром тебя туда занесло, дорогая?
– Служебным, – тут же соврала я. – Невельсона я опрашивала в связи с делом одного клиента, они связаны по стройке. У него не было времени встретиться в другом месте, и я поехала к нему.
– Пусть так, – кивнул Туз, и я почувствовала, что мое вранье не прошло.
– Я вышла на балкон покурить и увидела лужицу засохшей крови на кафеле. Открыла тумбу, а там – сумка.
– И ты, конечно, случайно сумочку-то и открыла, да? – усмехнувшись, продолжил Туз.
Я кивнула:
– Открыла, каюсь. А там – рука.
– Одна рука?
– Я не знаю. Видела только кисть, испугалась и закрыла обратно. Но мне показалось, что сумка маловата для тела целиком – Дайан была довольно крупной женщиной…
Туз помолчал, покручивая очки в пальцах. Я видела, он уже прикидывает, как именно использовать полученную информацию, как извлечь из нее максимум выгоды для себя. Но мне нужно было другое – чтобы при этом меня не задело, так сказать, осколками взрыва.
– И ты думаешь, – начал Туз, глядя мне в глаза, – что Невельсон шлепнул дорогую супругу и разделал на куски?
– Я не знаю. Но посудите сами – ни у меня, ни у вас на балконе не хранятся подобные… вещи?
– А ты пойди проверь, – насмешливо предложил он, и я вздрогнула.
– Это не смешно.
– Конечно. Откуда взяться трупу на балконе, если не хозяин квартиры его туда положил?
– И я об этом же. Но меня смущает вот что… Невельсон написал заявление в полицию. Не настолько же он глуп, чтобы не понимать – он будет первым подозреваемым. И потом – он слишком натурально горюет. Он буквально раздавлен, понимаете? У меня как-то не вяжется…
– А что тут вязать-то? Слыхала – крокодилы тоже плачут, когда жрут антилопу, например, – сказал Туз, барабаня по столешнице пальцами. – А в полицию он мог специально пойти, чтобы отвести подозрения. Сама подумай – кто будет себе могилу рыть? А тут – явился горем убитый муж, мол – ратуйте, господа полицейские, баба моя пропала, что делать – не знаю, спасите-помогите, найдите супругу мою единственную. Так ведь?
– Ну, не знаю. На практике всегда под подозрение сперва попадают супруги, а потом уж все остальные, – с сомнением сказала я.
– По-разному бывает. А Невельсон – жучара хитрый, организовал поиски, ходит везде с кислой рожей, страдальца изображает – вон, даже ты попалась. А супружница уже давно по кускам отдыхает. Вполне может такое быть.
– Может… Но зачем ему ее убивать?
– Кто ж знает. Может, знала лишнее, стала опасна. Сама ж говорила – к тебе приходила, предостерегала. А может, и не только к тебе. Давай лучше думать, что делать.
– А что тут сделаешь? Я же не могу прийти в полицию.
– Еще не хватало, – посуровел Туз, – ты и так уже наворотила, давай еще к ментам заявись. Нет, мы иначе сделаем. Погода теплая, труп разлагаться начнет, запах, то-се. А это значит, что он его вывозить будет, если уже не начал – по кускам-то проще. Надо за ним хвоста пустить, а там уж можно и ментам слить информацию, пусть теплым берут, прямо на месте.
Это показалось мне вполне логичным, а главное, полностью исключало мое участие в процессе. Пусть Туз сам решит, что делать. У него есть в полиции свои люди, он им запросто может подарить такое громкое дело, которое и раскрывать не придется, если накрыть Невельсона с сумкой с трупом в руках.
– Сделаем так, – подытожит Туз, чуть хлопнув по столу ладонью, – ты сейчас со Славкой поедешь домой, а мои ребята – к дому Невельсона, и будут его пасти. Дальше дело техники. А ты свое сделала, отдыхай теперь и ничего не бойся. А я тебе потом, как все закончится, расскажу в деталях.
Не то чтобы меня интересовали детали… Но перечить я не стала, а попрощалась и пошла в прихожую. Туз провожать меня не стал, я слышала, как он звонит кому-то и отдает распоряжения. Мне стало немного легче – сейчас поеду к себе, залезу в ванну и смою с себя всю грязь сегодняшнего дня.
Слава ждал, как и условились, у подъезда, но, едва я села в машину, накинулся на меня с упреками:
– Вы вообще отдаете себе отчет в том, что делаете? Куда вы из офиса исчезли? Мы же договаривались, что без меня – ни шагу?! А если бы случилось что-то? Да мне Анатолий Иванович голову открутил бы!
– Простите, Слава, я очень виновата, – искренне сказала я, – и вы правы – я влипла.
Пока ехали домой, я успела рассказать телохранителю все, что произошло со мной сегодня, и Слава только головой качал.
– А если бы он вас там прирезал? Не подумали?
– Подумала. И испугалась – аж ноги подкосились, – призналась я, открывая окно и закуривая.
– Вечно вы – сперва делаете, потом думаете! – кипел от гнева телохранитель.
– Я больше не буду.
– Ну, детский сад – штаны на лямках! Взрослая женщина!
– Ой, Слава, ну, все!
– Отличный аргумент – «ой, все»! – передразнил он, въезжая в подземный гараж. – Я, кстати, узнал, что камеру на площадке сегодня проверять приходили. Правда, не нашли, как вы понимаете. И столкнулся я с юношей бледным прямо в процессе поиска аппаратуры – выхожу из лифта, а он шарится. Кто, спрашиваю, такой, а он мне – «Мосэнерго»! Ну, я его за шиворот потрепал. Юноша рассказал, что попросил его один дядя штучку из стены вывернуть и ему принести. Взял я этого товарища бледного и пошел с ним в скверик на Бахрушина. Сидели-сидели на лавке, но так никого и не дождались. Думаю, увидел заказчик, что он не один, и не подошел. – Слава помог мне выйти из машины и, закрыв ее, сунул ключи в карман. – Пришлось юношу отпустить.
– Мне кажется, это уже не так важно, – сказала я, направляясь к лифту.
– Думаете, это Невельсон?
– Тут и думать нечего. Больше просто некому.
– Ну, если сегодня-завтра его закроют, будет хорошо.
– Будет – если он поедет труп вывозить. А если нет?
– Ага – дождется, пока завоняет! – фыркнул Слава. – Поедет, ему деваться некуда.
В кухне на столе лежала сегодняшняя почта, вынутая из ящика домработницей. Я машинально перебрала газеты, и из их стопки на пол спланировал почтовый конверт. Я смотрела на него и боялась поднять, хотя всего пару дней назад ждала этого письма. Но сейчас мне казалось самым страшным открыть его и прочитать то, что я ожидала. Я опустилась на табурет, продолжая тупо пялить глаза на белый прямоугольник, лежащий на полу. Вошедший Слава удивленно посмотрел на меня:
– Все нормально? Вы почему не раздеваетесь?
– Да, сейчас, – пробормотала я, начиная выдергивать руки из рукавов плаща.