— До чего же типично, — сказала она неожиданно для себя, — что из сотен волшебных существ, населяющих фольклор и легенды, ко мне прицепился гном, страдающий раздвоением личности. Он меня с ума сводит.
— А сейчас он с нами? — спросила Джилли.
— Кто знает. Да это и неважно. — Моне оставалось только рассмеяться. — Господи, ты только меня послушай. Будто я жалуюсь на незадавшиеся отношения.
— Так это и есть незадавшиеся отношения.
— Вот именно. И не унизительно ли? — Мона покачала головой. — Если это реакция на Пита, так я думать не желаю о том, на кого я нарвусь, когда избавлюсь наконец от этого мерзкого карлика. С Питом хотя бы постель была неплоха.
Джилли вытаращила глаза.
— Но ты же не…
— Ну, послушай! Это было бы как спать с Сопляком, восьмым гномом, ну, тем, которого Дисней не допустил в свой фильм. И по веской причине.
Джилли невольно рассмеялась.
— Прости, но это просто до того…
Мона погрозила ей пальцем.
— Не договаривай. Ты бы не смеялась, если бы такое случилось с тобой. — Она взглянула на часы. — Нам пора.
Джилли допила кофе. Завернув недоеденную плюшку в салфетку, она положила ее в карман.
— И что ты намереваешься делать? — спросила подруга, когда они вышли из кафе.
— Я просмотрела объявления, но ни одна фирма, занимающаяся уничтожением крыс, бытовых насекомых и прочих не предлагает услуг по избавлению от свихнутых карликов, так что, пожалуй, мне от него деться некуда. Правда, я еще не поискала среди изгоняющих бесов.
— А он католик? — спросила Джилли.
Думаю, это значения не имеет. Они ведь просто изгоняют нечисть.
— Но почему не попросить его убраться? Ведь этого никто, кроме него, сделать для тебя не способен.
— Я уже об этом подумала, — ответила Мона.
— И?
— Видимо, этот номер не пройдет.
— Так не спросить ли тебе у него, что, собственно, ему дозволено для тебя сделать?
Мона задумчиво кивнула.
— Знаешь, мне это как-то в голову не приходило. Я просто решила, что все это в духе румпельштильцинских загадок — что ответ должна найти я сама.
— Что-что? — переспросил Нэки позднее в тот же вечер, когда Мона вернулась с выставки и попросила его возникнуть. — Вы хотите, чтобы я огласил перечень моих услуг, как в меню? Но я не ресторан.
— И не компьютер, — согласилась Мона. — Очень жаль: тогда бы я могла сама выяснить твои способности, а не уговорами и улещиваниями выковыривать эти сведения из тебя.
— Меня еще никто ни о чем подобном не спрашивал.
— Это против правил?
Нэки сердито нахмурился.
— С чего вы взяли, будто есть какие-то правила?
— Правила существуют всегда. Так что давай, выкладывай.
— Отлично, — согласился Нэки. — Начнем с наиболее популярных пунктов. — Он принялся загибать пальцы. — Зелья, талисманы, чары, заклинания…
Мона подняла ладонь.
— Погоди-ка. Вернись чуть-чуть назад. Что это за зелья, и чары, и все прочее?
— Ну, возьмем вашего бывшего дружка.
«Да Бога ради», — подумала Мона.
— Я могу наложить на него заклятие, и всякий раз, когда он взглянет на женщину с вожделением, у него кожа пойдет прыщами.
— Ты можешь это устроить?
Нэки кивнул.
— Или простой легкий зуд, но не проходящий.
— И долго будет длиться заклятие?
— А это уж как вы пожелаете. Хоть до конца его жизни.
И поделом Питу, подумала Мона. Хорошая расплата за все гадости, которые он наговорил в ее адрес и адрес «Зоны девушек».
— Очень соблазнительно, — сказала она.
— Так на чем остановимся? — деловито осведомился Нэки, потирая ладони. — Прыщи? Зуд? Или нервный тик, чтобы люди думали, будто он им подмигивает. Звучит безобидно, однако дает весомый повод для пощечин и более серьезных травм.
— Погоди! — остановила Мона. — Куда ты торопишься?
— Я-то не тороплюсь. Я думал, это вам не терпится. Я думал, чем быстрее вы избавитесь от Сопляка, восьмого гнома, тем вам будет приятнее.
А, так он был в кафе!
— Ну, хорошо, — кивнула Мона. — Но сначала я должна задать тебе вопрос. Все эти твои заклятия и прочие штучки, они обеспечивают только негативные результаты?
Нэки покачал головой.
— Нет. Они могут обучить вас языку птиц, тому, как заказывать сны на ночь, как создавать впечатление, что вас нет там, где вы находитесь…
— Погоди-ка. Ты говорил, что для этого нужно врожденное магическое свойство.
— Нет. Вы спросили — цитирую: «этот ТВОЙ трюк с невидимостью». С ударением на «твой». То, как я становлюсь невидимым, требует врожденного магического свойства. А талисман невидимости — это совсем другое.
— Но получается то же самое?
— По сути и форме да.
Черт, умеет же он довести!
— Так почему же ты мне сразу этого не сказал?
— Вы не спросили, — хихикнул Нэки.
«Я не выйду из себя, — мысленно скомандовала она. — Я само воплощение невозмутимости».
— Ну, хорошо, — произнесла она вслух. — Что еще?
Он снова принялся загибать пальцы, начиная с правого указательного и до левого мизинца.
— Привораживающие зелья, отвораживающие зелья. Чтобы удлинять волосы или делать их гуще. Чтобы стать повыше ростом или пониже… или, — он злоехидно ухмыльнулся ей, — похудеть. Чтобы беседовать с недавно умершими, чтобы исцелять больных…
— От чего исцелять? — осведомилась Мона.
— От того, чем они больны, — отрезал он и продолжал, зевнув: — Превращать чайники в лисиц и наоборот. Превращать…
Мона не выдержала:
— Достаточно, — сказала она. — Суть ясна.
— Но вы…
— Ш-ш-ш! Дай мне подумать.
Она снова откинула голову на спинку стула и закрыла глаза. В сущности, дело сводилось к тому, что она могла получить все, чего бы ни захотела. Отомстить Питу — не за то, что он ее бросил, но за подлость, с какой он это сделал. Она могла получить дар невидимости или обучиться языку птиц и зверей. И, хотя при первой их встрече гном заявил, что горшка с золотом у него нет, она, вероятно, могла бы приобрести славу и богатство.
Однако у нее исчезло желание мстить Питу. Ну, а невидимость, пожалуй, не такая уж хорошая идея, ведь Мона и видимая слишком много времени проводит в одиночестве. На самом-то деле ей следует больше бывать на людях, заводить новые знакомства, приобретать друзей — своих собственных, взамен друзей и знакомых Пита. Ну, а слава и богатство… как ни заманчиво это звучит, она искренне верила, что важен процесс, путешествие, в которое она пускается со своими рисунками и историями, а не то, где оно завершится.
Мона открыла глаза и поглядела на Нэки.
— Ну? — спросил он.
— Пошли, — сказала Мона, надевая куртку.
— Куда мы идем?
— Искать такси.
Мона назвала шоферу адрес детской больницы. Расплатившись, она вышла и остановилась на газоне. Нэки, в такси невидимый, внезапно возник чуть в стороне и зашуршал опавшими листьями, подходя к ней.
— Ну вот, — сказала Мона, указывая на большое белое здание. — Я хочу, чтобы ты исцелил всех детей.
Долгое молчание. Когда Мона обернулась к своему спутнику, она встретила его задумчивый взгляд.
— Этого я не могу, — признался Нэки Уайлд.
Мона покачала головой.
— Как не мог сделать меня невидимой?
— Нет, на этот раз дело не в семантике, — сказал он. — Исцелить их всех не в моих силах.
— Но таково мое желание.
Он вздохнул.
— Все равно, что потребовать мира во всем мире. Задача слишком глобальна. Но кого-нибудь одного я исцелить могу.
— Только одного?
Нэки кивнул.
Мона снова поглядела на здание.
— Ну, тогда исцели самого безнадежного.
Мона смотрела, как он шел через газон. Возле входной двери его фигура замерцала, и он словно пролился сквозь стекло двери, а не вошел в нее.
Отсутствовал он очень долго. А когда наконец вернулся, его походка стала много медленней, а в глазах пряталось страдальческое выражение.
— Совсем маленькая девочка, которая вечером умерла бы от рака. Ее зовут…
— Я не хочу знать, как ее зовут, — остановила его Мона. — Мне надо знать только одно: она поправится?
Он кивнул.
«Я бы могла получить все, чего бы ни пожелала», — подумала она.
— Ты сожалеешь, что не использовала дар для себя? — спросил Нэки.
Она покачала головой.
— Нет, я только жалею, что в моем распоряжении было всего одно желание. — Она уставилась на гнома. — Не думаю, что если я опять по собственной воле дам тебе еще пару долларов…
— Нет. Этот…
— … номер не пройдет, — докончила она. — Я и сама это понимаю.
— Она опустилась на колени, чтобы не смотреть на него сверху вниз.
— И что теперь? Куда ты отправишься?
— У меня к вам вопрос.
— Она опустилась на колени, чтобы не смотреть на него сверху вниз.
— И что теперь? Куда ты отправишься?
— У меня к вам вопрос.
— Давай.
— Если я попрошу, вы позволите мне остаться у вас?
Мона засмеялась.
— Нет, я серьезно, — сказал он.
— И что? Теперь все будет по-другому или ты примешься снова язвить и огрызаться?
Он покачал головой.
— По-другому не получится.
— Понимаешь, моя квартира мне теперь не по карману, — сказала она. — Скорее всего, подыщу где-нибудь маленькую студию.
— Меня это устроит.
Мона знала, что соглашаться — чистое безумие. Всю последнюю неделю она только и делала, что старалась выбросить его из своей жизни. Но тут она вспомнила его глаза, когда он выходил из больницы… Пусть он и волшебный гном, но все равно ему пришлось жить на улице. Как тут не озлобишься? А вдруг ему требуется то, что требуется всем и каждому — счастливый шанс. И если обойтись с ним по-хорошему, он перестанет угрюмо хмуриться, не будет таким язвительным?
Но каково придется ей?
— Поверить не могу, что добровольно говорю это, — сказала Мона, — но ладно, можешь вернуться ко мне.
И тут она поняла, что еще ни разу не видела его улыбки. Его лицо просто преобразилось.
— Вы сняли заклятие, — сказал он.
— Что-что?
— Вы представления не имеете, как долго мне пришлось ждать, пока не нашелся кто-то, готовый и пожертвовать собой, и принять меня таким, каким я выглядел.
— Ну, не знаю насчет самопожертвования…
Он потянулся к ней и поцеловал ее.
— Благодарю вас, — сказал гном.
И тут он закружился по газону, как дервиш, как волчок. Его приземистость исчезла, он стал высоким и худощавым, гибким, как ветка ивы, танцующая под ветром. На дальнем краю газона он помахал ей. Долгое мгновение она была способна только смотреть, вытаращив глаза и открыв рот. Когда же она наконец подняла руку, чтобы помахать ему в ответ, он исчез, будто вырвавшаяся из костра искра, ярко засиявшая, прежде чем слиться с темнотой.
И она знала, что на этот раз он исчез навсегда.
«Моя жизнь, как птица». Заключительный монолог Моны из одиннадцатой главы.Странно то, что мне его не хватает. Нет, конечно, не его ехидства или серьезных пробелов в области личной гигиены. Не хватает мне доброты, которая иногда просвечивала — того в нем, что уцелело от заклятия.
По мнению Джилли, потому-то он и был таким злобным и грубым. Чтобы его труднее было расколдовать. Она говорит, что я вляпалась в волшебную сказку, а это круто — немногие могут сказать о себе то же.
Только будь это на самом деле волшебная сказка, у нее было бы окончание вроде «и зажили они счастливо-пресчастливо» или по меньшей мере я получила бы хоть какой-нибудь волшебный дар. Ну, скажем, талисман невидимости, а то и способность превращаться в птицу или кошку.
Но ведь на самом-то деле мне ничего такого не нужно.
У меня есть «Зона девушек», и на ее страницах я могу быть тем, кем мне заблагорассудится. Роккит Герлой, спасающей Галактику, Яшмой Юпитера, которая ну никак не может проявиться физически в собственной жизни. Или просто самой собой.
У меня есть мои сны. Вчера ночью, например, я видела просто замечательный. Я шла по улице и была женщиной-птицей: ноги тонкие-претонкие, на месте носа — клюв, а за плечами свисают длинные крылья, будто рваный плащ. А может, на мне просто был птичий маскарадный костюм. Никто меня не узнавал, но все равно все знали, что это я, и думали: до чего же это невероятно.
И ведь я соприкоснулась с подлинным волшебством. Теперь, каким бы серым, пустым и бессмысленным мне порой ни представлялся мир, надо просто вспомнить, что на самом деле в нем таится куда больше, чем мы способны увидеть.
Это большее есть во всем.
И во мне тоже.
Перевела с английского Ирина ГУРОВА
Далия Трускиновская Вихри враждебные
Двое подручных домового дедушки Лукьяна Пафнутьича, Акимка и Якушка, пробирались домой в великом трепете. Домовые и так-то ходят бесшумно, а эта блудная парочка — и вовсе по воздуху плыла, едва касаясь шершавого бетона. А час был немалый. Глубокий ночной час, ближе к рассвету, чем к полуночи.
Новый дом, куда перебрались с хозяевами из городского центра Акимка и Якушка, стоял на окраине, в трех шагах от замечательного леса, и люди там поселились в общем солидные, несуетные, при машинах, при добротном имуществе, и не удивительно, что в восьми квартирах обнаружились соседи-домовые.
Человеческой молодежи там было негусто — и та сидела тихо, кроме одного оболтуса, пятнадцатилетнего Игорехи, который повадился по ночам слушать громкую музыку. Он жил на девятом этаже, что и навело юных домовых на неожиданную мысль.
Всем известно, что обычаи сватовства и обручения у домовых соблюдаются свято. Встречаться с будущим мужем или будущей женой, проводить с ними время — нехорошо, не по-дедовски. Лучше всего, конечно, когда молодые знакомятся уже за свадебным столом.
В новом доме оказалось три девки на выданье. А достойных женихов им не находилось. Ведь девке кто нужен? Домовой из богатого жилья ей нужен, чтобы из одного крепкого хозяйства в другое пташкой перепорхнуть. А Акимка с Якушкой — пока всего лишь подручные. Ни одна сваха не согласится им невест искать. С другой стороны, девкам скучно, да и телевизора тайком от старших насмотрелись. И вот надумали они впятером устраивать на чердаке под Игорехину музыку дискотеки. Старшие заснут — а молодежь наверх!
Но дискотека бесконечной не бывает. Попрыгали — и по домам.
Однако после такой суеты сразу в постель не хочется — а хочется посидеть, потолковать, угомониться.
Акимка с Якушкой выбрались из дома и присели на краю газона.
Тут надо сказать, что с места, которое они выбрали для своих горестных размышлений о недоступности юных домових, была видна шоссейка, отделявшая микрорайон от лесопарка. Домовые сидели как бы в торце асфальтированной дорожки между домом и шоссейкой. А зрение у них — кошка позавидует. Потому и увидели странную суету.
Сперва вроде бы шарик на шоссейку выкатился, за ним — другой, третий. И пропали из виду. А за ними — серый столб, опасно накренившийся, как если бы собрался грохнуться. Столб этот, основанием почти касаясь шоссейки, пролетел по воздуху и тоже исчез, а домовые услышали крик.
— Ахти мне, — прошептал Акимка, а Якушка, который был норовом побойчее, сорвался и поспешил на голос.
— Ты куда это? — и трусоватый Акимка пронесся следом, чтобы удержать товарища.
— Куда-куда! Наших бьют!
И точно — если судить по голосу, верещал какой-то домовой. Возможно, сосед.
Не докапываясь, чего этот сосед забыл в ночном лесу, Якушка поспешил на помощь. Не помочь в беде — опасно. Узнают свои, и окажешься хуже безместного.
Они выбежали на шоссейку и завертелись, отыскивая пострадавшего. Но пострадавший забился в кусты и там время от времени всхлипывал. Когда позвали, выходить не пожелал. Акимка с Якушкой наконец догадались, что это смертельно напуганная баба.
К домовихам у домовых отношение особое. В основном — свысока. Хотя иная домовая бабушка трех домовых дедушек за пояс заткнет. Акимка с Якушкой даже не рассердились на глупое бабье поведение — какого от нее еще ожидать? Они обшарили кусты и извлекли совсем еще молодую домовиху с маленьким.
— Ты не бойся, дурочка, свои мы! — принялся успокаивать Якушка. — Не обидим! Мужик-то твой где?
Но ответом на вопрос был громкий и отчаянный рев. Да еще маленький запищал. Акимка с Якушкой переглянулись — ой, плохо дело…
— Ты как сюда попала? Чья ты? — продолжал допытываться Якушка. — С кем живешь?
— Погоди, — остановил его Акимка. — Ты глянь, откуда она бежала. Там же ни одного дома нет. Город, считай, кончился.
— Так ты деревенская? — удивленно спросил Якушка.
Старые домовые еще помнили времена великого переселения из деревни в город. Домовые среднего возраста — те знали, что есть где-то там, за горизонтом, деревенская родня. А для младших эта родня была вроде бабы-кикиморы: говорят, водится в сельской местности, виснет на осинах и воет в печной трубе, но видеть ее никто не видел.
Домовиха закивала, не в силах молвить сквозь рев внятное словечко.
— Надо же… К родне, что ли, пробираешься? — продолжал допрос Якушка. — Одна, без мужика?
— Яков Поликарпыч! Их же там трое бежало! — вдруг вспомнил Акимка.
Даже домовой дедушка старался обращаться к подручным уважительно. «Якушкой» и «Акимкой» кликал, осердясь или же подгоняя, чтобы работу выполнили в срок. Между собой подручные обходились без церемоний, но при посторонних соблюдали старый обычай вежества. И трудно, что ли, назвать Якушку Яковом Поликарповичем?