Почему - почти ору я своим прогрессивным друзьям - мы вообще должны доверять вкусам англичан? Этих представителей самой безобразно одетой в мире нации? Страны худшего в мире общепита, где для обозначения хоть сколько-нибудь съедобного придуман термин organic food? Обладателям некачественного, микроскопического по габаритам и убийственно дорогого жилья? Это они - авторитеты? Это они учат нас не ковыряться в носу?!
Веди себя, как ведешь; мир - твой, и ты на него имеешь столько же прав, сколько же и остальные! Почему я должен стесняться, что наши в Лондоне скупили треть Найтсбриджа, Белгравии и Челси; что взвинтили и без того безумные цены, что дали району возле «Хэрродза» прозвище Little Moscow, а всему Лондону - Moscow-upon-Thames?!
Но все же я не кричу.
Мешают пара обстоятельств. Первое состоит в том, что русский размах (и размер) есть следствие не столько финансового благополучия, сколько стремления доказать, подтвердить факт благополучия перед миром. Большинство наших транжир все еще не уверены, что нажили деньги по уму, совести и закону - и уж тем более не уверены, что смогли бы повторить успех при других обстоятельствах и в другой стране. И эта смутно ощущаемая неполноценность успеха требует заливать его деньгами, словно горе - водкой.
И второе: в своем консьюмеристском поведении русские редко осознают себя частью мира, Европы, другой страны, что подразумевает знание не только стиля, но и последствий его нарушения.
Те же самые люди, что ругают Абрамовича, кривятся - «Ты еще на метро нас отправь!» - когда я советую добираться из «Хитроу» электричкой. Цены на игроков «Челси» не мешают им заказывать вино по 40 долларов за бутылку, нимало не задаваясь вопросом, планировал ли я эти расходы и порушат ли они мой личный трансфертный рынок. О нет, они не скупердяи, они отваливают официантке лопатой сверх уже включенных в счет процентов, и они не слушают мой лепет про отсутствие наличных при наличии карты - они заплатят за меня, ведь это у нас здесь, в Англии, денег нет, а у них, в России - есть. То, что официанты после русских чаевых начинают суетиться исключительно вокруг русских, и то, что мне покровительство неприятно - нимало их не смущает.
Они ведут себя так всегда и везде. Они не хотят знать, что можно жить по-другому. Для них лишь деньги есть символ успеха. Говорящие иное - стопудовые лохи. И я, если честно, больше с ними не спорю.
Они все равно не поверят, что здесь можно классно жить и на три пенса. По будням ходить на блошиный рынок Портобелло, где меж антикварных рядов торгуют дешевой спаржей и сладкой картошкой-бататой. По выходным летать компанией-дискаунтером Ryanair на континент. По утрам бегать по Кенгсингтон-гарденз с белками наперегонки. По ночам гонять с гиком и свистом в компании роллерблейдеров до собора Сент-Пол.
И понимать из своего прекрасного далека, что потребительский лозунг - создать в России миддл-класс и стать его частью - устарел, ибо не сулит никакой перспективы. Ведь средний класс - это просто идентификация по доходу и потреблению, и больше решительно ничего. Миддлы в России победили - ну, и что дальше?
Прогрессивным российским людям пора взять на вооружение другой лозунг - быть европейцем. То есть открыть мир, открыться миру и добавить к своей жизни еще одно измерение.
Act a European, be a European
Присоединяйтесь, барон.
Убить Versace
Непременное комильфо быта и вида российских прогрессивных людей плохо не потому, что новодел означает отсутствие истории, хотя бы и кредитной. А потому, что сами свой стиль прогрессивные люди устраивать не решаются. Все дано на откуп дизайнерам, мастерам искусства, ребятам со стороны. Это - комплекс сродни привычке секса в миссионерской позиции. Раскрепощайтесь.
Если, товарищи, взять билет до города Лондона и прогуляться по Гайд-парку, то возле озера Серпантайн можно найти одноименную галерею из тех, что путеводители помечают как «рекомендуется; плохих выставок не бывает». Побродить по exhibition мексиканца Орозко (мячики в пакетиках, войлок на веревках) и услышать за спиной по-русски: «По-моему, нас дурят».
Идиотизм ситуации в том, что, с одной стороны, в общем, да. А с другой, внутренне споришь: вы че, ребят, по Церетели загрустили?
Впрочем, о чем спор. Ребята правы. Пока родное искусство торчало на реалистической точке зрения и замерзания, Запад произвел техническую революцию: грянул век пара. Турбиной был Пикассо. Он первым поставил во главу угла не мастерство, а технологию. Он плохо рисовал. Загляните в его музей в Барселоне: хилый ужас этюдов. Поскольку в испанском реализме удача не светила, Пикассо уехал в прогрессивный Париж, где и представил результат применения не навыка, но идеи. Кубизм стал технологией, доступной любому: Пикассо или Брак - картинка одинакова. В середине века Уорхолл (кстати, отличный рисовальщик) сделал произведением искусства консервную банку: это попало в струю, и в искусство пришел тираж. А завершился век чередой инсталляций, где понятие мастерства отсутствует вообще. Не нужно уметь рисовать, чтобы завалить пьяцца Сан-Марко скомканными газетами, среди которых, шурша, будут взлетать и садиться голуби. Не нужно знать композицию, чтобы слепить из глины 35 тонн глазастых гуманоидов и уставить ими зал (моя колонка о морали? Да, о морали: сейчас)… Можно посреди зала поставить пустую раму: внутри нее все - артефакт. Искусство пришло к тому, что все могут все. На этом оно завершилось.
Можно расписывать фломастером черепа, или заливать акулу стеклом, или трахаться под видеозапись с собакой - если повезет, тебя признают. Поскольку о качестве говорить смешно (что считать мастерством в видеозоофилии?), успех зависит от куратора. Куратор - держатель брэнда. Отлично, если тебя выставили в «Саатчи». Но и «Серпантайн» - тоже ничего. Вполне нормальный арт-рынок, приставку «арт» можно убрать.
Вдохнуть в эту схему божью искру можно, только если ее к чертовой бабушке попалить. И соотечественник, отказывающий во внимании брэнду «Серпантайн», для меня герой времени: контрреволюционер, белая гвардия, Георгий Победоносец, топчущий артефакт.
Как писали в романах эпохи искусства? «Взор его замутился?» Я прочувствованно обернулся: на ниспровергателе устоев были лаковые кроссовки от Ямомото, на его подружке - джинсы с дырами от Dolce Gabanna («Хэрродз» недалеко от Гайд-парка, на распродаже такие джинсы можно ухватить долларов за 150: хозяйке не заметку).
Это были, увы, не герои. То есть герои, но не мои.
Я не ругаю, я скорблю. Это был вызов моих соотечественников серому быту и философии буржуа. Штаны были в дырах - потому что обладатели имели всех, а от D G - чтоб сомнений не возникло, не по бедности ли имеют.
Меня пугает не то, что приподнявшийся на деньгах российский папик хочет в квартире кожаный диван и хрустальную люстру, потребляя то, что каталог или архитектор впаривают как «вечно актуальную классику»: набор как набор. Меня пугает, что прогрессом в жизни считается другое потребление. И что искусство жизни - то самое, что теперь доступно всем по технологии - прогрессивными людьми отдано на откуп другим людям. Что Calvin Klein, что Versace - они давно не создатели, а просто кураторы.
В принципе, выход есть.
В городе, в котором я пятый месяц живу, запредельная стоимость жилья, транспорта, ресторанов. Но все искупает запредельный дизайн - то есть то, во что перетекло умершее искусство. Лондонские прогрессивные молодые люди живут в районе с ржавыми рельсами, брандмауэрами и фабричными корпусами где-нибудь у эмигрантской Брик-лэйн, снимают квартиру на пятерых и жрут в сухомятку поганые треугольные сэндвичи. Но нужно видеть силу, с который они ломают асфальт, пробиваясь из своих подземелий. У них нет денег - только идеи и дешевые подручные материалы. Это они скрестили слинявшие после стирки штаны с дешевыми кедами. Это они прикрутили для своих подружек к кедам 10-сантиментовые шпильки. Это они придумали не скрывать швы и торчащие нитки. Это от них пошло красить стены по кирпичу без штукатурки. Это они родили лондонские клубы с нулевым интерьером, но с безумной музыкой. Какой еще, на хрен, Дольче? Если бы им потребовались действительно прогрессивные рваные джинсы, они бы расстреляли имеющиеся штаны на заднем дворе из револьвера, одолженного у знакомого драг-дилера.
Придите на любой лондонский рынок. Из дешевых материалов, руками полулегальных швей здесь сотворены не столько вещи, сколько идеи: шарфы в дырочку, пиджаки с граффити и заплатами. Среди покупателей можно столкнуться с Viviene Westwood или Paul Smith, пришедшими, как вампиры, на запах молодой крови.
Мораль? Перебьетесь на этот раз без морали. Бегите на распродажу, а то Дольче с Версаче кончится. Ничего не имею против них, но где те, кто оттиснет на майке «Who the fuck is Gabanna?»?
Ловите идею, пока Лондон не опередил.
Я приду плюнуть на ваши могилы
Мораль? Перебьетесь на этот раз без морали. Бегите на распродажу, а то Дольче с Версаче кончится. Ничего не имею против них, но где те, кто оттиснет на майке «Who the fuck is Gabanna?»?
Ловите идею, пока Лондон не опередил.
Я приду плюнуть на ваши могилы
Вера в то, что упорная работа сегодня принесет спокойную старость завтра, держится на экономической пирамиде. Когда она рухнет, придет понимание, что старость не за что уважать.
Пищеварительный звук старых столиц.
Вот автобус из свежеевропейской Варшавы, 76 человек на борту, при каждом 700 среднестатистических долларов, втягивается в лондонский пищевод, на ловлю счастья и зарплат.
Хрюп.
Через пару недель 60 из 76 окажутся на Виктория-стейшн, без пенни в кармане, в ожиданье отправки домой.
Сокращенье кишечника: переварили.
Вот девочки-мальчики, с чемоданчиками на колесах, слетаются в очередную School of English.
Они разделят на шестерых комнату ($400 в месяц за койку), будут подрабатывать официантами, а их английский никогда, никогда не будет таким, как у держателей прав, аборигенов.
Хрюп.
Мой однокурсник работает в Лондоне десять лет, но не может найти дорогу - смешно - в Ковент-Гарден. Его дом в часе от города электричкой, после службы - сразу туда, он типичный комьютер. Лондонская квартира - для тех, кто успел взять кредит лет пятнадцать назад. Новички цепляются за Ноттингемширы, Глостеширы, уползая с каждым годом все глубже: спрашивается, на фига приезжали. Средняя квартира в Лондоне - полмиллиона долларов (плюс ипотечный процент), средняя зарплата в Лондоне - 50 тысяч в год (минус налоги). Недвижимость дорожает в год процентов на двадцать - где же мы это встречали?..
И не надо про инвестиции, инфляцию и ставку рефинансирования.
Ваша инфляция, с моей точки зрения, есть не экономический, а социальный процесс, дающий преимущества не тем, кто лучше, а тем, кто раньше: как и в армии - старикам.
Энергичные, работоспособные мальчики и девочки пройдут - хрюп! - все дерьмо городского кишечника, нищеты и отчаяния, жизни в мансардах красных кварталов, прежде чем получат доступ к тому, что схвачено стариками - то есть когда станут стариками сами.
Сынок, почисти сапоги дедушке. Хрюп.
Рост цен на недвижимость и объем начального капитала гарантирует дедам превосходство, потому что в Лондоне, Москве и, наверное, уже в Варшаве цена покупки среднего рабочего мяса недостаточна для покупки этим мясом среднего уровня жизни.
Это экономика старых столиц, это строительство пирамиды; она неизбежно связана с моралью, охраняющей рантье. Старые общества говорят: «Не смейте!» - не смейте забывать учителей, не смейте не чтить память прошлого, не смейте не уважать нашу старость. Как будто остановка, отсутствие новой вышивки по канве жизни достойны уважения.
Если хотите жить - лично вы - забудьте про это дерьмо.
Старость нельзя уважать, ибо уважения заслуживает лишь действие или, точнее, его результат, старость же есть отсутствие изменений.
Уважать можно лишь тех, кто с возрастом не остановился, но и это не повод уступать место в метро.
Развал СССР был самым высокоморальным моментов в его истории, когда каждый бросил своей труд на весы мира стал получать действительно по результату, - а не по стоянию в очереди. Прошлое перестало существовать. О, вот вам катарсис с пением ангелов: живи как с нуля, доказывай себе, стране, веку, небу, что эти планета, время, страна - твои!
Уважение к прошлому - дешевый трюк. Уважай Microsoft Word версии 1.0 апгрейд есть предательство предков. Можно не созидать, жаловаться на болячки, рано сваливать на покой и эксплуатировать, эксплуатировать молодых, обеспечивающих приток ренты.
Однако пирамиды достигают потолка. В Лондоне, где я пишу эту колонку, говорят о подъеме пенсионного возраста до 70 или 75 лет, и о том, что нынешнее поколение европейских стариков будет последним поколением обеспеченных стариков. Следующих стукнет обломками. Старики не желают работать, но молодые не в силах прокормить их.
Россия идет по тому же пути. Я, опять-таки, не про экономику. Просто возвышенный идеал современного 30-летнего городского парня из породы новейших русских - это квартира, машина, дача и рента «для покойной старости», то есть еще одна квартира, бизнес, пенсионный фонд, хрюп-хрюп.
Все больше прогрессивных молодых людей будут класть жизни на этот священный алтарь. Но не факт, что им с него обломится. Рухнет рынок жилья, молодые вздернут пенсионный возраст (а не вздернут - рухнут пенсионные фонды), в дряблый живот уткнется острый ножик Востока - пирамиды не бесконечны.
Вот почему жить ради будущей ренты - идиотизм. Не идиотизм - вкладываясь в ренту, полагать, что пожить на нее не придется.
Что тогда буду я? Кто буду тогда я? В чем моя функция в мире? Кого я люблю? Нуждаются ли во мне? От чего я действительно счастлив? Что я сделал из того, что никогда не делали до меня? Чем хотел бы заниматься?
О, вот вопросы! Игнорируемые активными, продвинутыми, зацикленными на бизнесе (и на деньгах) молодыми людьми, так уверенными, что придет их день ренты сродни бесконечному дню сурка - они оказываются так спасительны, когда понимаешь, что день не наступит.
Не заботься о том, чтобы умереть комфортно; живи; сгореть на работе - прикольно.
И пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
О, настоящая мужская трусость
Лишняя пара ботинок королю нужнее, чем нищему. И пересадка из «Гелика» в «Гольф» - как пересадка почки: куда проще из «Жигулей» в метро. Эти банальности не стоят чернил принтера, когда б не пределы действия правила.
- Тебе необходимо время для адаптации в России. Ты вернулся в другую страну. Не лезь на рожон. Плетью обуха - сам знаешь. Ну-ну, расскажи про ценности демократии. Ты и в пятьдесят будешь пробавляться статеечками?
Yes. I will. Буду, блин, да.
Я вернулся из Лондона. Я влетел в страну после Беслана. Я беспомощно тыкал пульт телека, где не осталось ни одного драматического (dramatically) прямого эфира и ни одной из программ, что я любил, в начале года улетая. Я даже не про Парфенова или Шустера. Андрюшу Егоршева, растамана-нонконформиста, с его смешным обзором прессы на НТВ прикрыли тоже, после шуточки о Путине, сказав, что критиковать надо по существу, а не по личности.
Меня, собственно, это все не пугало.
Испытав в нежном возрасте отчаяние после прихода Андропова, когда хватали на улицах за праздность в рабочее время, пережив это продление срока в тюрьме, очень хорошо понимаешь, что такое ноль, пустота, точка отсчета в тупой империи. Глотая смешки стариков, что это - не ноль, а даже подъем. И мой мудрый приятель поэт Толик, передавая Солженицина, завернутого в петров-водкинскую селедочную газетку, говорил: «Имей в виду: прежде чем вступить в борьбу, можно быть отлученным от борьбы».
Диалектика, развитие по спирали.
Наваляв синяков, научившись лечить шишки на лбу фигами в кармане, ты понимаешь, что лишь лавирование позволяет идти против ветра, несмотря на который, мужчина должен делать простые мужские вещи, о которых все знают: строить дома, сажать сады, защищать семью.
То есть превращаться, шаг за шагом, в sugar dad, «сахарного папочку», папика, для которого вторичные признаки пола - первичны. Потому что дома, сады, карьеры, классный секс, дети, счета, машины не могут быть первичны. Ибо единственный и главный признак мужчины - передача себя вперед по времени, бегство от энтропии. В спокойные времена ты передаешь себя через семя, через семью, через слова и дела (и материальный успех здесь - лучший индикатор). Но что же, спасать BMW, когда к подруге лезет подонок? А если друзья обчитались «Тараканищем» - валить в «Единую Россию»? И если самарский губер завидует Монике Левински - что, становиться в очередь к гаранту? В скромном платье из черного ситца?
Ребята, меня полгода не было среди вас. Вы мне теперь говорите, что вертикаль укрепилась и что правят бал из-за «стенки» (для простодушных: кремлевская стена). Вы приводите в пример Шустера, который после похорон «Свободы слова» остался на НТВ, дабы не быть отлученным. Вы сочувствуете, узнав, что из моей статьи, написанной для политического журнала, сняли абзац о том, что если после Беслана общество не задается вопросом об эффективности работы Путина, это значит, что оно боится Путина больше, чем террористов.
Но я не знаю имен живущих за стенкой - или орущих из-за нее. Я вижу страх в конкретных людях, среди которых много мне близких. Я не знаю, кто составлял списков разрешенных и запрещенных ньюсмейкеров - но знаю имена коллег, у которых они есть. Мои тексты, кстати, цензурировали тоже не безымянные Медведев и не Сурков. И вот мы смеемся, говорим о том, что во всяком безобразии следует соблюдать приличия, но на прощание я ловлю мимолетный взгляд: понял ли я, что плетью обуха? Знаю ли, что лишь дебилы идут в отлученцы?