И все (почти) дрянные. Вынув из ящиков столов напиханные туда «непроходные» в Союзе рукописи, они притащили их на книжный рынок Запада. А здесь и без них от текстов тесно. И еще, подумайте: как же это так – Россия подарила миру великую литературу, в СССР выходят сотни журналов, сборников, романов – а этих не печатают. Почему если их не хотят дома, то нужно издавать у нас? Что у них есть интересного для нашего читателя? Пусть они там у себя трижды Солы Беллоу и Грэмы Грины, кому здесь нужны эти «ренегаты-коммунисты», «гедонисты – дети "Оттепели"» и «религиозные ортодоксы, чуждые и коммунизму и Западу»? Они и пишут не то. И не так. И не про то. И живут неправильно.
Вот, скажем, Аксенов. Шпана. Анархиствующий сластолюбец. Советская власть его и так холила, и этак лелеяла, своего «официального бунтаря». Порой за дерзости ему делали внушения, но потом прощали и всё разрешали. А он то бузил, то каялся. А вообще, он, типа, советский Норман Мейлер (вообразивший себя Хемингуэем) – любитель спорта, джаза, водки и баб.
И – он сюрреалист. Переводчики не знают, что делать с «Затоваренной бочкотарой» (Surplussed Barrelware). В ее английской версии объем справочных сносок едва не превосходит сам текст! А читатель вряд ли найдет там что-либо кроме «литературных эхо», каламбуров и аллюзий.
Или вот роман «Ожог». Биография какого-то алкоголика и эротомана. Кого и чему она может научить, «несмотря на энергичность повествования, красочность описаний и хороший стиль», если «в роли основных метафор иллюзорных свобод выступают секс, наркотики и алкоголь», а «герои-свободолюбцы – понтовые блядуны и дорогие шлюхи»?
«К чему Аксенов ни притронется, – сетует Фернанда, – он все превращает в какую-то пакость: выпивку – в похмельный бред, секс – в разврат. У него и хирург у своего стола пахнет "московским плейбойским букетом: коньяком "Реми Мартен", одеколоном "Ярдли", сигаретами "Кент", спермой и женской секрецией». Если изъять из «Ожога» мат, там «мало что останется, кроме "Ронсонов", "Фольксвагенов", виски "Джонни Уокер Блэк Лейбл" и одежек от Кардена».
Но даже такие русские – патриоты. А американец Патрик Тандерджет – нет. Он клеймит Америку позором, а ее флаг обзывает «заблеванной простыней». Где это слыхано?
Теперь Аксенов сибаритствует в Вашингтоне, гребя бабло за ругань на нашу культуру. Жаль, что Советы, «пожирая своих детей, изрыгают их» на наши лужайки. Ясно, почему в СССР его двадцать лет терпели, издавая и позволяя кататься по миру, но всё же выгнали. Достал!
И все они друг дружки стоят. И еще лезут в наши издательства! Ладно б сидели в эмигрантском гетто, издавались бы для своих, а то туда же – в Random House.
Такова вкратце статья Фернанды.
Понятно, она возмутила русских сочинителей в изгнании.
Максимов послал в Commentary письмо. В нем, уходя от дискуссии об Аксенове-писателе, утверждал: он «один из самых порядочных и стойких представителей нашего литературного поколения». Да, его покупали, но так и не подогнали его дар под советский ранжир. Восстав, он потерял больше других. «Если, – пишет Максимов, – это сделает Евтушенко… я первым подам ему руку». Что же до книжного бизнеса, то: «мы, воспитанные на вдохновенных примерах Вульфа, Фолкнера и Фитцджеральда… стали свидетелями превращения великой американской прозы в базар саморекламы и вульгарной подгонки под вкусы публики».
Написал в редакцию и Алексей Цветков[230]. Перечислив ошибки Эберстадт (назвала Есенина символистом и вообще напутала), он заявил, что она не вполне готова к писанию таких статей.
Copmmentary напечатал оба письма, но Фернанда от ответа уклонилась.
Аксенову не было плевать на писания о себе. Он берег репутацию, ценил свой труд, любил свои книги. Он был разгневан и подозревал: писулька заказная. Об этом говорит фрагмент письма в Москву: «Берут 20-летнюю американскую сикуху и под ее именем просовывают в местный журнал такую посконную мразь, которая этой сикухе и присниться не могла, если только она не спала с 10 лет с кем-нибудь из наших титанешти».
В книге «Американская кириллица», в главе «Гнев Фернанды», он пишет, что в статье «много неправды, которую можно отнести и за счет хорошо мне ведомых "русских консультантов" Эберстадт (она была студенткой в классе Бродского), а можно, впрочем, оставить и на ее совести». Кстати, Фернанда издала в Commentary заметки о визите в Союз. Страну ей показали с наилучшей стороны. Шел 1984-й.
8
Здесь уместно вернуться на шаг-полтора назад, чтобы подготовиться к переходу в новую эпоху и понять, что на какое-то время определило подход Аксенова к будущим переменам в СССР и к американо-советским отношениям.
Начнем с эксперимента польской «Солидарности» и жестокого подавления народного движения чиновно-милитаристской реакцией.
В 1982 году – в первые же дни военного положения в Польше он выступил с призывом «Помогите полякам»:
«Польский народ нуждается в немедленной помощи.
Военно-полицейский переворот… грозит отбросить страну на многие годы в прошлое – в фашистскую диктатуру сталинского типа.
Много месяцев польские рабочие, крестьяне, интеллигенция и духовенство защищали свои гражданские права и свободы… сопротивляясь темным силам партократии, которые довели их страну до полной разрухи. Сегодня тысячи патриотов арестовывают и избивают. В городах правят автоматы и дубинки, уже пролилась кровь многих людей.
В Польше решается судьба не только ее многострадального народа, но, как и в 1939 году, решается судьба Европы и всего человечества. Поляки, как это часто бывало прежде, борются за свою и за нашу свободу.
Мы призываем правительства всех стран, членов ООН… мы призываем всех людей доброй воли: ПОМОГИТЕ ПОЛЯКАМ. Примите все возможные дипломатические и общественные меры. Еще не слишком поздно. Всё еще можно с помощью экономических и политических санкций, посредством постоянного гражданского действия остановить эту новую атаку тоталитаризма, усиливающую угрозу военной катастрофы.
Василий Аксенов, Ефим Эткинд, Петр Григоренко, Зинаида Григоренко, Лев Копелев, Павел Литвинов, Майя Литвинова, Михайло Михайлов, Карл Р. Проффер, Элендея Проффер, Андрей Синявский, Борис Шрагин и другие».
СМИ, в том числе New York Review of Books, опубликовали воззвание 4 февраля 1982 года.
Взятие военными власти в Польше стало для Аксенова бедой. Полицейская неумолимость спецназа, разгон забастовок, аресты лидеров уже, казалось, победившей оппозиции звучат для писателя похоронным маршем надеждам.
Над ним опять парят стальные птицы Войцех Ярузельский и Юрий Андропов.
И это – во-вторых. В 1983-м он почти не видит перспектив позитивного развития на востоке. В августе, беседуя с основателем издательства и альманаха «Третья волна»[231] и журнала «Стрелец»[232] Александром Глезером, он оценивает ситуацию так: «Все надежды на какой-то более разумный, более современный… подход со стороны андроповской группировки к литературе и искусству рухнули. Появившаяся за подписью "Литератор"[233] статья в "Литературной газете" хорошо отражает мнение нового руководства. Там современностью и не пахнет.
Это… уровень райкома комсомола в тридцатые годы. Опять призывают к созданию героя, похожего на Павку Корчагина. <…> Нужен, видимо, уровень литературы типа произведений Юлиана Семенова, образы разведчиков и других передовых современников.
Это показывает только их безнадежно устаревшие вкусы и невозможность для них приспособиться к современному развитию культуры и вообще мира».
Но Аксенов – оптимист: «Это не значит, что культура и литература заглохнут… Я уже не говорю о подпольной литературе. То и дело будут пробиваться живые ручейки. Возможно, они станут уже, но вовсе не исчезнут. Пройдет пара лет, и будут пробиваться чаще… Трудно предположить, что Россию опустошат до конца. Ее трудно опустошить. Россия все-таки отчасти западная страна. Они не хотят с этим считаться. Но когда-нибудь придется. Ставить крест нельзя. Хоть и приближается 1984 год, но орвелловское пророчество осуществилось еще не до конца».
Так что же, Россия – не беда человечества, как казалось многим на Западе? А просто сбившаяся с истинного пути его блудная дочь, еще способная вернуться в свободный мир?
Аксенов отвечает: да.
* * *Но лучше не ждать этого сложа руки. Запад должен действовать. Но помнить: он очень уязвим перед лицом агрессивного совка и его сателлитов, атакующих по всему фронту. Да, в Европе их удается сдерживать. Пока. Но на Юге они наступают.
Страх перед слабостью Запада и его склонностью к капитулянтству не оставляет писателя. При этом его раздражают левые интеллектуалы, якобы ищущие альтернативу капитализму, а на самом деле, подобно политическим самоубийцам с острова Крым, предающие свободу. Интересно, что бы запели эти живущие в добротных квартирах, вкушающие добрые вина и сыры, хорошо одетые и привыкшие к свободе слова люди, окажись они в СССР, в Польше или Румынии, на пике красного проекта? Аксенов с горечью видит в них пятую колонну красной агрессии, не знающую ни о своей опасной роли, ни о возможной ужасной доле.
Так что же, Россия – не беда человечества, как казалось многим на Западе? А просто сбившаяся с истинного пути его блудная дочь, еще способная вернуться в свободный мир?
Аксенов отвечает: да.
* * *Но лучше не ждать этого сложа руки. Запад должен действовать. Но помнить: он очень уязвим перед лицом агрессивного совка и его сателлитов, атакующих по всему фронту. Да, в Европе их удается сдерживать. Пока. Но на Юге они наступают.
Страх перед слабостью Запада и его склонностью к капитулянтству не оставляет писателя. При этом его раздражают левые интеллектуалы, якобы ищущие альтернативу капитализму, а на самом деле, подобно политическим самоубийцам с острова Крым, предающие свободу. Интересно, что бы запели эти живущие в добротных квартирах, вкушающие добрые вина и сыры, хорошо одетые и привыкшие к свободе слова люди, окажись они в СССР, в Польше или Румынии, на пике красного проекта? Аксенов с горечью видит в них пятую колонну красной агрессии, не знающую ни о своей опасной роли, ни о возможной ужасной доле.
Глядя на них, Аксенов, когда-то защищавший чешских крамольников, а теперь польских рабочих, думал о делении на «левых» и «правых» – о ловушке, куда угодили многие умники мира. Скажем, докеры, шахтеры, электрики и профессора из «Солидарности» – они левые или правые? Советы зовут их контрой. Значит, их противники – щекастые дядьки в костюмах, мундирах и лимузинах – революционеры? Вам не смешно?
Таков был вызов реальности, брошенный и СССР, и США, и миру, и лично Аксенову тем новым, что родилось на верфях Гданьска. Но не беда: новое, когда приходит, порой поначалу несет с собой не только открытия, но и хаос. Ведь в 60-х в СССР «левыми» звали нонконформистов, а «правыми» сталинцев. А в середине 80-х Аксенов – «правый».
9
Но десятилетие перевалило за середину, и пристальное внимание мира вновь оказалось приковано к той его части, что пряталась за «железным занавесом», – к СССР.
После смерти в 1984 году Юрия Андропова, а в 1985-м – его преемника Константина Черненко 14 марта 1986 года высокое кресло в главной крепости страны занял Михаил Горбачев.
Появление во главе шеренги портретов советских вождей нового лица вызвало толки среди местных политологов и эмигрантов. И хотя воцарение очередного «Кузьмича» обычно не вносило в их жизнь и судьбу особых перемен, их ждали. И, похоже, правильно делали.
8 апреля 1986 года Горбачев выступает на автозаводе в Тольятти. И впервые произносит: «перестройка». Но в чем суть и цель его реформ? Неясно. Ни в СССР, ни на Западе.
Но слово подхватывают журналисты и агитаторы. А вслед за перестройкой в пропагандистский обиход входят ускорение и гласность.
Но что такое ускорение? Что станем ускорять? И кто это будет делать? Внятного ответа так и не прозвучало. Но вот про гласность все поняли сразу. И почти всё.
«Московские новости», «Огонек» и ряд других изданий (с разрешения, конечно) начинают обсуждать запретные темы. Выходят доселе немыслимые статьи. Подписка растет. Люди спозаранку выстраиваются к ларькам «Союзпечати». Начинается осторожное раскрытие страшных тайн Советов. Система ВЧК-ГПУ-НКВД. Тройки. Тюрьмы и лагеря. Пытки и расстрелы. Палачи и жертвы. Документы и имена. И тут же – дискуссия о мере: дескать, неужто расскажем всё?
Эмиграция пристально следит за событиями в СССР.
И видит: снимается всё больше запретов. Всё чаще гости из Союза не пугаются встреч со знакомыми изгнанниками. Порой говорят такое, какого прежде ни в жисть не сказали б. Заводят разговоры о «новом мышлении» и «общем доме». Поднимают руку на священное – привилегии руководства, на «кремлевку» замахиваются! Слово «бюрократ» делают ругательством.
Но принципы организации общества неприкосновенны. Право КПСС на безраздельную власть и ее идеология не подвергаются ни малейшей критике. Экономическая система не обсуждается. Обсуждается тема кооперации, но во что это выльется, неизвестно. Горбачев украшает улицы и площади своим портретом без родимого пятна.
С чем это схоже? Не с памятной ли «оттепелью»? Не с ее ли «возвращением к ленинским нормам партийной и общественной жизни»? Не сияет ли за плешью Горби лысина Хруща?
Не зря и в Союзе, и на Западе обсуждают сценарии типа: это операция КГБ, цель – обмануть Запад, взять тайм-аут в борьбе миров, спасти хозяйство, прикупить технологии, обновить кадры, модернизировать систему и запустить битву по новой. А при этом запудрить мозги своим, выявить оставшихся крамольников и закрутить гайки так, что и не пикнут.
Популярен шутливый стишок:
В Нью-Йорке ходит московский каламбур: начали перестройкой, кончат перестрелкой.
Короче: нет доверия.
Тем более что и в литературе творится непонятное. Горбачев зовет в ЦК группу писателей… О чем беседуют? О демократии! В самом деле? О том, что съезд кинематографистов сменил руководство союза по инициативе снизу. Хорошо! А что же писатели? Волнуются за свой союз, за свой Литфонд, за кооперативы и дома творчества.
– Ну, – говорит генсек, – будем искать подходы… Советоваться с Лениным никогда не поздно…
А Ленин при чем? Разве может быть демократия там, где советуются с Ильичом?
Вот что беспокоит Аксенова.
Есть и политические вопросы. Диссидент, академик, нобелевский лауреат Андрей Сахаров с 1980 года под надзором в Горьком. Инакомыслящие – сидят. О «рынке» говорят шепотом. Идет война в Афгане. И делит мир Берлинская стена.
Всё это не дает принять очерки западных журналистов и статьи в «Огоньке» за реальные знаки подлинных перемен. Уж больно хитроумна Степанида. Уж больно коварна старая карга.
10
В декабре 1986-го Сахаров и Елена Боннэр покидают Горький. Горбачев звонит им лично. Это – сигнал: инакомыслие более не преследуется. Что, сдвигаются опорные пласты? Проверим.
В начале весны Аксенову позвонил хороший знакомый – Владимир Буковский. Сообщил, что написал письмо в СМИ с вопросами эмигрантов, обращенными к «прорабам перестройки». Спросил: не подпишет ли его Аксенов? Тот прочел. И подписал.
И вот 22 марта в The New York Times под шапкой «Гласность или ловкость рук?»[234] выходит письмо десяти видных советских эмигрантов. Его дублируют The Times и le Figaro. Французы озаглавили текст «Пусть Горбачев представит нам доказательства» и, как говорит Буковский, с подачи Максимова прибавили, что лучшее доказательство – публикация письма в СССР.
29 марта люди, открыв «Московские новости», не верили глазам. Увидев «Письмо десяти».
Это послание и публичная реакция на него в СССР настолько ярко выявили ситуацию, что достойны подробного цитирования: «Авторы данной статьи – эмигранты из СССР, живущие на Западе: Василий Аксенов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ, Александр Зиновьев и его жена Ольга.
Что представляет собой новая политика Михаила Горбачева – тот самый исторический поворот, о котором мы мечтали, знаменующий собой конец угнетения и нищеты в Советском Союзе? Или мы стали свидетелями лишь короткой "оттепели", тактического отхода перед новым наступлением, как выразился Ленин в 1921 году?
Да, сегодня из лагерей и ссылки возвращен ряд ведущих правозащитников. Этот жест можно только приветствовать, однако нельзя не отметить, что подобное "избирательное милосердие" на то и рассчитано, чтобы произвести максимум впечатления на общественность при минимуме настоящих уступок.
Если отношение к таким людям в СССР действительно меняется, почему бы просто не объявить амнистию всем узникам совести, вместо того чтобы принимать решения по некоторым особо нашумевшим делам одно за другим, в течение года? <…>
Еще больше, казалось бы, можно приветствовать заявленное Советским Союзом желание завершить войну в Афганистане. Но если Кремль действительно хочет положить конец этой войне, почему он попросту не выведет из Афганистана войска? Если задержка вызвана стремлением оставить после себя стабильное правительство, почему бы не провести в стране свободные и честные выборы под строгим международным надзором? <…>
Впрочем, больше всего удивляет, пожалуй, новая политика "гласности" (открытости). Многие, должно быть, просто ошеломлены, читая в "Правде" заметки с критикой советских реалий – той самой, которую еще несколько лет назвали бы "клеветой на социалистический строй"… Отчасти эта новая политика также призвана преподнести нужду как добродетель. На сегодняшний день советскому режиму просто нет смысла содержать гигантскую и дорогостоящую пропагандистскую машину, чьей "продукции" мало кто верит.