Шленский, улыбнувшись, сдался и взял сигарету.
– Берите еще, – предложил Р.Ю.
– Спасибо, – ответил Шленский. – Не надо.
– Так вот, – продолжил Р.Ю., – я и говорю: в жюри – элита, ну и в зале, сами понимаете, не Казанский вокзал… Пресса, телевидение – это само собой.
Ева Сергеевна долила кофе в чашечку, стоявшую перед Шленским.
– Насчет вашей оплаты – вопрос еще согласовывается, но в обиде на нас не останетесь.
– Надеюсь, – улыбнулся Шленский.
Он отглотнул кофе, затянулся и откинулся на мягкую спинку кресла. Он чувствовал себя человеком.
– Да! Мне нужен постановщик пластики и ведущий. У меня есть классный вариант… Это будет хорошо, поверьте.
Р. Ю. щелкнул паркером:
– Кто?
– Его фамилия Деветьяров.
– Какие числа? – спросил Истомин.
Деветьяров озабоченно почесал в затылке.
– Ну, апрель…
– Весь? – холодно осведомился Истомин.
– Что вы! – замахал руками Деветьяров. – Там… ну, где-то две недели… в апреле… а потом еще немного в мае…
– Вы пока работаете в театре, – напомнил Истомин.
– Все гонят, – посетовал Деветьяров, траурно покачав головой.
– Никто вас не гонит, Андрей, – удивился Истомин.
– …Все клянут, – продолжил Деветьяров и возвысил голос: – …мучителей толпа, в любви предателей, в вражде неутомимых, Рассказчиков неукротимых, Нескладных умников, лукавых простаков, Старух зловещих, стариков…
Несколько пионеров, открыв рты, слушали монолог Чацкого.
– Вон из Москвы, – вздохнул Деветьяров и всхлипнул.
Истомин махнул рукой и закрыл лицо, всхрюкивая от смеха.
Из двести пятнадцатой Шленский вышел со сценарием в руках, распираемый самоуважением. Играя на губах что-то классическое, он легко сбежал вниз и пошел к выходу, в одиночку заполняя вакуумное пространство залов.
Из-за поворота раздавались голоса рабочих, продолжавших развешивать фотографии, и Шленский зашел туда.
– И вот эту; да нет, вон эту, голую, левее! – кричал один другому, стоящему на стремянке. – Хорош!
Рабочий отошел наконец со своей стремянкой. Теперь на Шленского не отрываясь смотрела с черно-белой фотографии обнаженная девушка.
– Ф-фу! – выдохнул Шленский и двинулся дальше вдоль вереницы портретов, но тут же оглянулся на обнаженную.
– Забирает? – окликнул его рабочий. Он сидел сзади на стремянке с бутылкой кефира. – У меня тоже третий день от них стоит, – поделился он. – Невозможно работать. За стремянку цепляет.
Шленский покраснел и, стараясь не оборачиваться, быстро пошел к выходу. Там, у дверей, его караулила давешняя тетка со списком в руках.
– Как, вы сказали, ваша фамилия? – бдительно прищурившись, спросила она.
– Станиславский, – ответил Шленский.
На улице он обнаружил, что до сих пор держит в руках сценарий, автоматически раскрыл его на первом попавшемся месте – и углубился в чтение. По лицу тут же проскочила гримаса; запихнув сценарий в сумку, Шленский двинулся к автобусной остановке.
В дверь с табличкой «Репертуарная часть» Деветьяров вошел с коробкой конфет. Через секунду оттуда раздался женский смех, через две выпорхнула с чайником миниатюрная девица. Еще через несколько – снова раздался смех. Потом вышел Деветьяров, без конфет, но со следами помады на лице.
– Только с Маштаковым договорись! – крикнула вслед девушка.
– У себя? – спросил Деветьяров пожилую костюмершу, гладившую гору костюмов.
– Там, Андрюша, там.
– Николай Семеныч? – просунул голову Деветьяров.
– А, Андрюшечка! – раздался из-за двери густой бас. – Заходи, заходи!..
Деветьяров вошел; в сумке, ударившейся об косяк, что-то звякнуло. Через минуту изнутри высунулось усатое, с неснятым гномьим гримом лицо Маштакова.
– Люда-а! – крикнул Маштаков. – Стака-ан! – И скрылся внутри.
Пожилая костюмерша успела отгладить гору костюмов, когда Деветьяров и Маштаков появились в коридоре, в самом чудесном настроении.
– Знаешь, кто я? – спрашивал Маштаков.
– Ты – Коля, – отвечал Деветьяров.
– Не угадал, – говорил Маштаков. – Вторая попытка. Кто я?
– Ты – заслуженный артист рэсэфэсэрэ Коля Маштаков!
– Нет, Андрюшечка, – грустно уронил Маштаков. – Опять ты не угадал. Сдаешься?
Деветьяров поднял руки.
– Я – Мочалов, – сообщил Маштаков. – Не веришь?
– Чё ж не верить? – обиделся Деветьяров. – Ежу понятно.
– Вот люблю тебя, – сказал Маштаков и поцеловал Деветьярова в лицо.
– Так я поеду? – спросил Деветьяров.
– Поезжай, Андрюшечка, поезжай. Я сам все сыграю. Один! – И Маштаков погрозил кому-то пальцем.
Утром в коридоре долго звонил телефон. Наконец на него с разбегу упал полуголый и толком не проснувшийся Шленский.
– Алло!
– Бананов кило! – ответили на том конце провода.
– Алло, кто говорит? – сердито крикнул Шленский.
– Вы совсем мозги заспали, Леонид Михайлович! Это Деветьяров, слыхали такую фамилию?
– А, Андрей. Привет.
– Ты что, правда еще спишь?
– Который час?
– «Не спи, не спи, художник»! Начало десятого!
– Ну. И чего звонишь в такую рань? Свинья ты после этого!
– Когда к девкам едем, Мейерхольд? – ничуть не обидевшись на «свинью», весело крикнул Деветьяров. – Я вся горю.
– Никуда мы не едем, Андрюша.
– Не понял.
– Никуда не едем!
В ответ в трубке раздались гудки.
Пожав плечами, Шленский положил ее и снова завалился спать.
Но доспать ему не удалось: через полчаса Деветьяров позвонил уже в дверь.
– Гротовский, – сказал он, стоя на пороге. – Что за номера?
– Я прочел сценарий, – хмуро сообщил Шленский. Он стоял на пороге в тапках, майке и трусах. – Это полная порнография.
– Я войду? – кратко осведомился Деветьяров.
– Входи.
– Так, – резюмировал Деветьяров, усевшись в кресло на кухне. – Значит, порнография. И что?
– «Что, что»… Хочешь, чтобы на тебя пальцами показывали?
– Я об этом мечтаю! – ответил Деветьяров.
– А я нет! – отрезал Шленский.
– Слушай, налей кофе, Стреллер, – поморщился Андрей. – А то мне от твоего вида удавиться охота.
– Ага.
Шленский поставил чайник и поплелся в ванную, откуда тут же раздались шум воды, фырканье и уханье.
– От тебя, Ленчик, сдохнуть можно, – выйдя в коридор, прокричал через дверь Деветьяров. – Я целый день по театру бобиком бегаю, всех на уши ставлю. Я им репертуар на месяц поменял – а он сценарием недоволен! Феллини хренов! Не нравится – сам напиши!
– Чукча не писатель, – проорал из ванной Шленский. – Чукча режиссер!
– Чукча импотент! – крикнул Деветьяров. – Там девки дюжинами, а он сценарии читает! Работать надо, день и ночь!
– Пошляк! – проорал Шленский.
– Леонид Михалыч! – весело пропел Деветьяров. – Ты что, каждый день в цэковских санаториях сачка давишь? Да придумаем мы это шоу! На хрен тебе сценарий с твоей башкой?
– Грубая лесть, – с удовольствием разглядывая свое лицо в зеркале, ответил Шленский.
– Ге-ний! Это все знают! – заявил Деветьяров.
Дверь открылась. За ней, вытирая шею полотенцем, стоял Шленский.
– Кто я?
– Ну не гений, – сказал Деветьяров, – но зато какой талант!
И немедленно получил полотенцем по голове.
На кухне свистел чайник.
Кофе был допит. Шленский поставил чашки в раковину и сказал:
– Ладно, черт с тобой. Попробуем!
– Спасибо, кормилец! – жуя пряник, поблагодарил Деветьяров. – Век не забуду.
– Да, сегодня у них там эта… – сказал Шленский. – Тьфу, слово забыл! Сейчас. – И он ушел в комнату. – А! Вот, – раздалось оттуда, – презентация!
– Кто? – не понял Деветьяров.
– Презентация. Ну, открытие конкурса этого долбаного. Тусовка с выпивкой. В общем, на́ пригласительный.
– Ого! – Деветьяров рассмотрел соблазнительное ню на обложке билета. – А ты?
– В гробу я их всех видал, – поеживаясь, ответил Шленский.
– Хорошо у тебя в гробу, – отреагировал Деветьяров, пряча пригласительный. – Поеду. Не пропадать же халяве. Еще пряники есть?
– Хватит с тебя, халявщик! Иди, опоздаешь. Пряников ему.
– Ну, тогда чао-какао! – Деветьяров направился к двери.
– И чтоб в костюме был и при галстуке! – крикнул вслед Шленский. – Знаю я тебя… Шпана!
– Учи ученого! – донеслось с лестницы.
Шленский – в трусах, майке и тапочках – вернулся в комнату. Секунду постоял, решая, ложиться снова или нет. Потом тоскливо, с долгим дверным скрипом потянулся и, подойдя к окну, торжественным рывком распахнул занавески.
За стеклом, в ремонтной люльке, прямо напротив него стояла девушка с малярной кистью – и с интересом смотрела на открывшееся зрелище.
Из театральной библиотеки Шленский вышел, груженный книгами и фотоальбомами. Мартовское солнце сверкало в лужах и мелькало в окнах троллейбусов. Шленский остановился, поставил сумку на лестницу у входа и, стащив с себя куртку, перекинул через свободное плечо. Он двинулся наверх, к метро – и уличный фотограф, поймав в объектив его улыбающуюся физиономию, на ходу вручил талончик.
У редакции «Московских новостей» Шленский через спины и головы изучил газету на стенде. Едва отойдя от него, нос к носу столкнулся с приятелем – судя по виду, такой же богемой, как и он. Они чесали языками, салютуя проходящим мимо общим знакомым…
Потом троллейбус повез его вдоль Тверского бульвара – и через девять минут Шленский просовывал голову в окошечко кассы в одном из арбатских переулков. Получив свои аспирантские рубли, Шленский изловил такси и как белый человек поехал домой.
Вечер застал его в развале книг и альбомов, за долитым по третьему разу чаем. Ожесточенно скребя ногтями немытую шевелюру, Шленский кропал сценарий…
В программе «Время», с выключенным звуком, мелькавшей в телевизоре, рядом с Нинель Шаховой появился Роман Юрьевич. Его лицо сменилось панорамой выставочного зала. Там, среди роскошных девушек и сытых мужчин, с бокалом в руках, блаженно улыбаясь, в богемном шарфике через шею, стоял Деветьяров.
Первое, что увидел Шленский, выскочивший утром из подъезда, была стоящая посреди грязного двора огромная «вольво».
– Здравствуйте, Леня, – сказала со скамейки соседка.
– Доброе утро, – на ходу ответил Шленский.
– Вас ждут, – сообщила другая, дежурившая рядом.
– Да-да, спасибо.
– Не за что, – сказала соседка, поедая глазами «вольво». Задняя дверца открылась. Шленский поставил внутрь сумку и сел.
– Доброе утро.
– Доброе утро, – ответил Аслан, сидевший за рулем. – Поехали?
– Поехали, – ответил Шленский. – Только надо заехать еще за одним. Это недалеко, я покажу…
Аслан затрясся от смеха.
– Зае-ехать… – раздался с переднего сиденья голос Деветьярова, и из-за высокой спинки показалась его довольная физиономия. – К окулисту заезжай, Товстоногов!
Из тронувшейся машины раздался дикий хохот. Старуха у подъезда плюнула вслед.
Пробравшись сквозь грязь и нищету бескудниковских пятиэтажек, покружив на московских улочках, «вольво» наконец разогналась на шоссе и, оставив позади дымящиеся заводские окраины, въехала в Подмосковье.
Еще через полчаса, проехав вдоль глухого зеленого забора, машина притормозила у высоких металлических ворот. Дежурный, выйдя из стеклянного КПП, заглянул в предъявленный Асланом документ. Ворота открылись, и через минуту «вольво» плавно остановилась у главного корпуса.
Шленский и Деветьяров вышли из машины и переглянулись. Вокруг, сколько хватало взгляда, не было ни души, но были простор, пение птиц, запах трав… Выметенные, без единой выбоины асфальтовые дорожки вели к пустым теннисным кортам, к бассейну, в пронизанную весенним светом рощицу.
– Ну? – спросил Шленский.
– Аск, – ответил Деветьяров.
– Ребята, – окликнул Аслан. – Пошли, на обед опоздаем.
В холле росли пальмы, журчал фонтанчик.
– Так, – сказал Деветьяров, осматриваясь, пока Аслан брал у горничной ключи. – А из фонтана бьет шампанское… Ленчик!
– А!
– Ленчик, ты, случайно, не член ЦК КПСС?
– Нет, – ответил Шленский, разглядывая на столиках у пальм огромные, в полметра, шахматные фигуры.
– Ну и зря, – сказал Деветьяров.
После двух перемен закусок и рассольника подали антрекот, и он был немедленно съеден.
– Мальчики, – сказала подавальщица, провозя мимо тележку, – еще второго хотите?
– Мы? – спросил Шленский.
– Вы, вы, – улыбнулась подавальщица.
– Хотим, – сказал Деветьяров.
Женщина, убрав грязную посуду, сняла с тележки две полные тарелки и поставила их перед друзьями, ловко сменила приборы.
– Захотите еще – скажите, – попросила она и покатила тележку дальше.
Шленский огляделся. В огромном зале за накрытыми по высшему разряду столами сидели, кроме них, всего несколько человек.
– Сумасшедший дом, – сказал Шленский.
– А мне нравится, – заметил Деветьяров, поедая второй антрекот. – Я всегда говорил, что народ и партия едины. Интересно, что здесь на десерт?
– И сколько порций? – закончил Шленский.
Они переглянулись и прыснули.
– У-лю-лю! – пропел Деветьяров. – Слава КПСС!
– Тише ты, – давясь смехом, прошипел Шленский, глядя ему за спину.
По проходу шла Ева Сергеевна.
– Что, еще по антрекоту несут? – спросил Деветьяров.
– Приятного аппетита, – подойдя, сладко произнесла Ева Сергеевна. – Все в порядке? Устроились?
– Все замечательно! – ответил Шленский. – Познакомьтесь. Это Андрей Деветьяров…
– Да-да. Ведь мы уже знакомы, не так ли?
И Ева Сергеевна положила ладонь на плечо Деветьярова.
– О, конечно, – светло улыбнулся тот и изысканно чмокнул ручку с фиолетовыми ногтями.
– Сегодня отдыхайте, – вернув ладонь на деветьяровское плечо, сказала Ева Сергеевна, – а завтра начнете работать.
– Начнем сегодня, – ответил Шленский.
– О-о, – засмеялась Ева Сергеевна, – я вижу, вам не терпится… Хорошо. Тогда в четыре часа, в кинозале. Я предупрежу девочек. Я живу в триста седьмом, – сообщила она (не ясно, кому именно), – после обеда позвоните, я все уточню у Романа Юрьевича. Ну, не буду мешать.
И, озарив обоих улыбкой, Ева Сергеевна пошла обратно по проходу.
– Кто это? – глядя ей вслед, спросил Деветьяров.
Стоя посреди своего просторного двухкомнатного номера, Шленский пытался что-то сделать с торчащими в разные стороны вихрами. Глянул на часы, бросил расческу на подзеркальник, схватил ключ, пошел к двери, вернулся к зеркалу, поправил пуловер. Наконец-то выйдя из номера, хлопнул дверью. И обнаружил, что все-таки оставил ключи внутри.
– А, черт возьми!
В досаде мотнув головой, Шленский, озираясь, пошел по коридорам. Никого из обслуги не было. В холле, сидя у телефона, набирала номер девчонка в стираных джинсиках и свитерке.
– Простите, – обратился к ней режиссер будущего шоу, – вы не знаете, где тут комната горничной?
Глянув на него как на неодушевленный предмет, девчонка опустила голову и продолжила набор номера. Ошарашенный Шленский так и остался стоять, где был, а девчонка тем временем дозвонилась.
– Алло! Алло, маман, это я. Не. Не, ну все классно. Михал Николаич звонил?
Шленский вышел из столбняка и двинулся искать горничную, а в коридоре появился Деветьяров. Он захлопнул дверь своего номера, толкнулся к Шленскому и пошел к лифту. Он был в малиновой «олимпийке» с надписью «СССР», кроссовках и шинели, наброшенной на плечи. Волосы на затылке собраны в хвост, в руке магнитола.
– Все хай класс, маман! – кричала девчонка в трубку. – Да, ну точно – финал семнадцатого мая!
– Ма шер, – остановившись, обратился к ней постановщик пластики, – где тут у нас кинозал?
Девчонка подняла глаза и увидела Деветьярова.
– Маман, – сказала она. – Прости, мне пора!
– Добрый день, – сказал Шленский. Девушки тремя островками сидели в кинозале. – Будем знакомиться. Прошу на сцену. Стоп! – заорал он вдруг. – А теперь то же самое, но без грохота.
Девушки хихикнули и попробовали без грохота.
– Стоп!
Девушки замерли в испуге.
– А если совсем без звуков? – мягко предложил Шленский.
Восемь пар глаз смотрели на него со сцены. Он помнил обладательниц этих глаз, загадочных и неотразимых на фотопортретах – сейчас это были просто восемь девчонок, с интересом разглядывавших его и сидевшего сзади Деветьярова.
– Давайте знакомиться, – предложил Шленский. – Имя, фамилия, откуда приехали… Ну, давайте с вас.
– Наташа Веснина, – сказала стоявшая первой слева совсем молоденькая девчонка.
– И откуда приехали, – напомнил Шленский.
– Барнаул, – сказала Веснина и почему-то покраснела.
– Ирина Черышева, Саратов! – с вызовом произнесла видная брюнетка с бюстом.
– Лена Кузнецова, Нижнеудинск, – еле слышно прошептала третья.
– Громче, – попросил Шленский.
Девушка опять пролепетала что-то.
– Кранты, Мейерхольд, – шепнул Деветьяров. – Сливай воду.
– Ну! – прикрикнул Шленский.
– Я не могу громче, – сказала девушка.
– Что? – Шленский безжалостно приложил ладонь к уху.
– Не могу громче! – крикнула Лена Кузнецова.
Длинная рыжая девица, стоявшая в конце шеренги, заржала. Все, кроме Кузнецовой, рассмеялись.
– Оказывается, есть голос, – удивился Шленский. И обернулся к рыжей: – А вы, простите…
– Стеценко Екатерина! – протрубила рыжая.
– А вот это тебе, Андрюша, – не поворачивая головы, сообщил Деветьярову Шленский. – Дарю. Откуда?
– Советский Союз! – отчеканила Стеценко.
– Это видно, что Советский Союз, – парировал Шленский. – Дальше.
– Даля Кричулите, Каунас.
– Ольга Шефер, Павлодар. – Блондинка, похожая на худенькую Мэрилин Монро, сделала шутливый книксен.
– Андрюша, – бросил через губу Шленский, – держись.
– Держусь. Из последних сил, – ответил Деветьяров.
– Александра Жукова, Москва, – бесстрастно произнесла та, что в упор не увидела Шленского.