В баре, за угловым столиком, Роман Юрьевич, отечески улыбаясь, что-то объяснял Кузнецовой, которую привел Степан. Сам Степан у входа колотил по клавишам игрового автомата. Мимо него, выйдя из лифта, прошли Жукова и Стеценко.
Они миновали бар и вошли в бильярдную, где Деветьяров и Аслан учили играть Черышеву. Помогая девушке достать шар, Аслан прилег рядом. Деветьяров не отказал себе в удовольствии понаблюдать за этим сеансом сзади.
Степан, оторвавшись от игрового автомата, вразвалочку пошел следом за Жуковой и Стеценко.
Если бы, обогнув пустой тренажерный зал в торце здания, мы снова заглянули в бильярдную, то обнаружили бы там некоторые изменения. На одном бильярде играли Черышева с Асланом, на другом – охранник Степан и рыжая Стеценко.
Деветьяров и Жукова сидели в креслах поодаль. Ее рука уже была накрыта его ладонью.
В баре за угловым столиком, теперь одна, сидела Кузнецова. Рассчитавшись с барменом, от стойки отошла и прошла мимо нее с тарелкой пирожных косметолог Катя и, выйдя из бара, вызвала лифт.
Ева Сергеевна лежала на кровати с маской на лице. Дверь открылась, и косметолог, поставив на столик тарелку, присела к Еве Сергеевне и начала снимать маску.
Дверь следующего номера открылась, обнаружив в проеме силуэты Аслана и Черышевой.
Холл пятого этажа был пуст, лишь видна была площадка перед лифтом, на которой телохранитель Степан, держа дверь, что-то говорил стоящей в кабине Стеценко. Но двери лифта закрылись, и Степан, в досаде ударив по ним, исчез, и камера, обогнув угол здания, заглянула напоследок в открытое окно, перед которым стоял Деветьяров.
– Андрей! – раздался сзади голос Жуковой. Она стояла в одном полотенце, улыбаясь.
Деветьяров задернул шторы.
– Раз и! Два и! Три и! Четыре и! – командовал Деветьяров. – И пошли круги! Голова! Плечи! Грудь! Таз! Колени! Стопа! И побежали! Ножки выше! И поскакали обезьянками! Наташа, это не обезьянка, это дохлый бегемотик!
Дверь открылась. На пороге спортзала стояла Жукова.
– Андрей Николаевич! – не слишком пряча улыбку, сказала она. – Можно?
Деветьяров встал с четверенек.
– Можно – что? – спросил он.
– Войти, – сказала Жукова.
Деветьяров подошел к магнитоле и выключил музыку.
– Ну, попробуй, – сказал он.
Жукова вошла и закрыла дверь.
– Ну, вошла, – сказал Деветьяров. – И что?
Семеро девушек, прекратив работу, смотрели во все глаза.
– Я проспала, – улыбнулась Жукова.
– Много спать вредно, – холодно произнес Деветьяров. – От этого пухнут мозги и рождаются дети-дебилы.
Он включил магнитолу и, отвернувшись от Жуковой, обратился к семерке занимающихся:
– Поехали. Волна! И раз! И два!
– Сто-оп!
Шленский откусил от яблока и тихо сказал:
– Еще раз.
Все разошлись по кулисам, и снова по замысловатой траектории вышли к своим точкам, и снова остановились неодновременно.
– Еще раз! – потребовал Шленский.
После третьего раза Стеценко осталась стоять посреди сцены.
– Не понял, – сказал Шленский.
– Сколько можно ходить-то? – спросила Стеценко.
– Пока не научитесь, – ответил Шленский и снова откусил от яблока. – А что?
– Я больше не пойду, – заявила Стеценко. – Я не заводная.
– А я заводной! – заорал Шленский. – Я заводной и буду лечить ваш санаторий, пока не сдохну! Уйди с глаз, рыжая, пока я не убил тебя этим огрызком! Умения – как у морской свинки, а гонору – на Голливуд!
Стеценко фыркнула, но все-таки убралась за кулисы, из-за которых тут же высунулась Веснина.
– Леонид Михалыч, а что, опять с самого начала?
Шленский запустил в кулису огрызком.
– Псих, – заметила Лаврушина. – Но симпатичный.
– Начали!
– А-а-а! – заорал Деветьяров и, схватившись за голову, картинно рухнул на колени перед Весниной. – Наташенька! – взмолился Деветьяров. – Ну, давай еще раз. Последний китайский раз.
– Ta-та-та, ту! Ту-ту, та, та! – прохлопал он ритм.
Веснина попробовала повторить – и снова мимо ритма.
Деветьярова скривило, как от зубной боли.
– Я научусь, честное слово, – пообещала Веснина.
– Научишься – женюсь, – пообещал Деветьяров.
– А мне и не надо, – сказала Веснина, и взрыв женского хохота потряс зал.
– Ну, давай от печки, – сказал Шленский.
– Меня зовут Лена Кузнецова, – сказала Кузнецова. – Я из Нижнеудинска, работаю медсестрой…
– А легче? – попросил Шленский. – Ну, как будто кругом не враги.
– Меня зовут Лена Кузнецова…
– Как тебя зовут?
– Да что же это у него с памятью? – громким шепотом сказала Стеценко. Малютка Шефер в зале прыснула.
– Убью! – не оборачиваясь, крикнул Шленский. – Давай, давай…
– Меня зовут Лена Кузнецова, – сказала Кузнецова.
– Зоя Космодемьянская.
– Нет, Кузнецова. – Лена улыбнулась.
– Замри! – заорал Шленский. – Во-от, ты же улыбаться умеешь! А чего скрывала? Ну, раз ты не Зоя Космодемьянская, а Лена Кузнецова, да еще такая симпатичная, – давай еще раз…
…В одиннадцатом часу вечера Деветьяров и Веснина сидели на полу спортзала друг напротив друга и, как туземцы в барабан, стучали по полу. Веснина все пыталась поймать свой хлопок.
– Та-та-та, ту! Ту-ту, та, та!
– Ой, – сказала Веснина. – Ой, получилось.
– Еще разок – давай? – не поверил ушам Деветьяров.
Веснина дала еще разок.
– Получилось! – Она завизжала от восторга, повисла на шее у Деветьярова и звучно поцеловала его в щеку.
В приоткрытую дверь спортзала за всем этим наблюдали Жукова и Стеценко.
– Теперь точно женится, – сказала Стеценко.
– Это мне, – сказал Деветьяров, забирая со стола у Лаврушиной и Черышевой пирожные с кремом.
– Ну Андрей Николаевич! – возмущенно крикнула Лаврушина.
– Козленочком станешь, – сказал неумолимый Деветьяров и откусил от пирожного.
Смешливая Шефер опять прыснула.
– А ты ешь, Мэрилин павлодарская, а то тебя в профиль не видно… Девочки, – обратился он к лишенным сладкого, – с завтрашнего дня ваши полдники идут на поправку Шефер!
Закончив свое антре, Деветьяров присел за столик, где полдничал Шленский, и положил перед ним надкусанное пирожное.
– Это тебе, Эфрос. От конкурсанток.
– Спасибо, – не моргнув глазом сказал Шленский и положил пирожное в рот.
– Приятного аппетита, Леонид Михайлович, – остановившись, сказала проходившая к своему столику Кузнецова.
– Пользуешься успехом, – поднял брови Деветьяров.
– Я им – не пользуюсь, – ответил Шленский.
Один эскиз сменялся другим.
– Это пролог, – комментировал художник, щупловатый парень с бородкой а-ля Арамис. – Значит, здесь вот – как договаривались, металлическая лента, а стробоскоп либо здесь, либо здесь.
– Может быть, сюда какое-нибудь цветовое пятно? – спросил Шленский.
– А будет! – сказал художник. – Там же фотография цветная, в цвете сомо…
– В каком?..
– Сомо. Ну это такой… желто-розовый.
– А кто это сказал? – поинтересовался Шленский. – Насчет фотографии?
– Ева, – сказал художник. – Она говорит, вы в курсе.
– Ясно. И кто там будет… в цвете сомо?..
– Да я откуда знаю… – ответил художник и, почему-то опустив глаза, занялся поиском следующего эскиза.
– Ну, вот и не больно. Ну, вот и совсем не больно…
Посреди спортзала лежала Лаврушина. Остальные сидели и стояли вокруг, глядя, как Деветьяров медленно покручивал туда-сюда ее подвернутую стопу. Лаврушина морщилась с неподдельным испугом в глазах.
– И ничего там связки не порваны, – сказал наконец Деветьяров, – не дурите мне голову! Это вывих, – сказал он, поглаживая Лаврушину по ноге.
Жукова, Черышева и Веснина внимательно следили за этим братским поглаживанием.
– А по-моему, и вывиха нет, – сказала Черышева.
– Сто-о-оп! – заорал Шленский.
– Боже мой, – поморщилась Даля. – Зачем же кричать?
– Раз и! Два и! – Деветьяров под музыку гонял девушек по спортзалу, но в этом уже явственно просматривались черты какого-то номера.
Шленский, под ту же музыку сидя в своем номере над листами писчей бумаги, изрисовывал их сценарием будущего шоу.
– Три и! Четыре и! – на весь спортзал хлопал в ладоши Деветьяров. – Стоп! Наташа, Саша, Лена, – еще раз свой проход!
– Стоп! – стоя в проходе кинозала, кричал Шленский. – Шефер, собери мозги в кучку. Еще раз!
– И раз! И два! – кричал Деветьяров в спортзале.
– Убью всех! – орал Шленский в кинозале. – На каком такте начинаем идти?
– На пятом! – стонал в спортзале Деветьяров. – На пятом акте идем!
– У нас сейчас обед, – робко заметила Шефер.
– У вас сейчас я, – безжалостно отрезал Деветьяров.
– Еще раз, – командовал Шленский.
– Еще раз, – говорил Деветьяров.
– Я сейчас умру, – задыхаясь, обещала Веснина.
– Умрешь – похороним, – успокаивал Деветьяров. – Поехали! Получится – отпущу спать.
– Еще раз, – говорил Деветьяров.
– Я сейчас умру, – задыхаясь, обещала Веснина.
– Умрешь – похороним, – успокаивал Деветьяров. – Поехали! Получится – отпущу спать.
– Ага, спать… как же… – вдруг сказала рыжая Стеценко, и стоявшая рядом Жукова внимательно на нее посмотрела.
– Начали! – крикнул Шленский.
– Отлич-но! – кричал Деветьяров. – И рука! И нога! И пошли!
– Хорошо! Умницы! – кричал Шленский. – И на финал! На финальчик! И-и-и хоп-ля!
Шленский выключил музыку.
Деветьяров стоял на пороге спортзала. Семеро девушек, не переодетые к занятиям, рядком сидели на скамеечке.
– В чем дело? – внимательно рассмотрев этот пейзаж, спросил Деветьяров.
– Мы сегодня не можем заниматься, – ответила за всех Стеценко.
– Почему? – глупо спросил Деветьяров.
– У нас женские дни, – улыбнувшись, мягко объяснила Черышева.
– У всех? – спросил Деветьяров.
– Почему у всех? – И рыжая Стеценко, поведя головой, указала на Лаврушину, молча разминавшуюся в стороне.
– А у нее почему не дни? – поинтересовался Деветьяров.
– А у нее климакс, – сказала Стеценко.
– Они просто устали, – сказал Шленский. Он лежал на верхней полке в сауне. – Их надо расслабить.
– Их не расслаблять, – ответил Деветьяров, попивая пиво из банки. Он сидел на средней полке на полотенце. – Их убивать надо.
– Ты чего такой кровожадный? – не открывая глаз, осведомился Шленский. – Отелло… «Убива-ать…» Подбавь парку.
– Убивать! – подтвердил Деветьяров и, встав, плеснул на раскаленные камни из пивной банки.
– Ох. Кайф… – слабо простонал разморенный Шленский.
– Убивать, Ленчик! И сегодня же, – продолжил Деветьяров. – А то они нам на голову сядут.
– Сядут, сядут, – подтвердил Шленский. – Спать надо меньше, тогда не сядут.
– Чего? – переспросил Деветьяров.
– Того самого, – ответил Шленский и повернулся на спину. – Чего слышал.
– Это мои проблемы, Станиславский, – сказал Деветьяров.
– Не только твои.
– Да что мне, монашествовать тут, что ли? – вскипел Деветьяров. – У меня крыша поедет!
– Не знаю, Андрюша, – ответил Шленский. – У меня не едет.
– Ты уверен? – спросил Деветьяров.
Шленский не ответил. Минута прошла в молчании: Деветьяров пил пиво, Шленский лежал с закрытыми глазами. Потом вдруг сел.
– Может, ты и прав, – сказал он. – Черт его знает. Пойдем поплаваем.
Они стояли у края бассейна. Голубое поле лежало перед ними совершенно нетронутым.
– Нет, ты подумай, – сказал Деветьяров. – Вот это все – нам одним. И почему я не взял сюда жену?
– Да, почему? – поинтересовался Шленский, снимая тапки.
– Забыл! – воскликнул Деветьяров. – Склероз, что ты поделаешь! И-ех! – И он рыбкой сиганул в воду.
– А девиц поведем в театр! – вынырнув, вдруг сообщил Деветьяров. – На «Вишневый», ага? Пускай расслабятся напоследок, черт с ними. Что с Маштаком буде-ет…
И, перевернувшись, поплыл.
– Это все с вами? – спросила билетерша.
– Со мной, – не без гордости ответил Шленский, отдавая билеты.
– Раз, два, три… – считала билетерша. – Восемь! Ох, Леонид Михайлович, смотрите! – И она шутливо погрозила ему пальцем.
– Хоть бы по одной водил, – поджала губы гардеробщица.
Деветьяров заглянул в грим-уборную к заслуженному артисту рэсэфэсэрэ Маштакову:
– Николай Семеныч! Погодите гримироваться, идемте, чего покажу!
Они украдкой выглянули из служебной двери в зрительское фойе. Деветьяров индейцем прокрался за колонну, Маштаков с нежданным изяществом перетек за ним.
– Глядите!
Проследив за взглядом Деветьярова, Маштаков нервно сглотнул: посреди фойе, что-то вдохновенно рассказывая, стоял Шленский, а вокруг него – восемь эффектных девиц. Зрители, бродившие вокруг, с уважением поглядывали на этот гаремный выезд.
– Ну, режиссура… – только и сказал Маштаков. – Ты подумай, а? Вроде тихий. Откуда он их взял-то?
– А он эротическую студию ведет во Дворце железнодорожников, – объяснил Деветьяров. – Ты что, не знал?
– Нет, – сказал Маштаков, безуспешно пытаясь примагнитить взглядом Черышеву. – Ему консультант не нужен?
– Спрошу, – ответил Деветьяров.
В это время Оленька Шефер обнаружила среди портретов знакомое лицо и на все фойе закричала:
– Ой! Смотрите – Андрюша! Андрей Николаи-ич!
Через секунду восемь девушек весело щебетали возле деветьяровского портрета.
Маштаков выразительно посмотрел на коллегу:
– Значит, говоришь, Дворец железнодорожников…
– Давай скорее, Поволжье! – поторопил Шленский Шефер, жадно кусавшую от бутерброда с рыбой.
– Ыну, – ответила та, что должно было означать «иду».
Уже прозвенел третий звонок, и девушки, торопливо допивая водичку, поспешили в зал. Пользуясь отсутствием режиссуры, Лаврушина и Черышева на ходу засовывали в рот по второму эклеру.
– А вы будете смотреть? – спросила Кузнецова. Она тенью стояла за плечом Шленского.
– Я, Леночка, видел это раз двадцать, – улыбнулся Шленский.
– Значит, не пойдете? – спросила она.
Шленский покачал головой.
– Леонид Михайлович, – попросила Кузнецова. – Можно, я останусь с вами?
Шефер наконец допила сок и, бросив на них быстрый взгляд, выскочила из буфета.
– Не надо, что вы… – Шленский испугался и тут же устыдился своего испуга. – Зачем, Леночка? – попробовал отшутиться он. – Вы на меня еще наглядитесь…
Кузнецова покачала головой:
– Не нагляжусь.
Шленский медленно погладил ее по щеке, и Лена, закрыв глаза, поворотом головы прижала его руку к своему плечу. Буфетчица, лежа всей грудью на стойке, наблюдала эту пастораль.
– Лена, – сказал Шленский, – вам пора на спектакль.
– Угу, – не открывая глаз, сказала она.
– Двадцать два несчастья! – сказал Яша – Деветьяров. – Глупый человек, между нами говоря…
В зале раздался дружный девичий смех, и партнерша по сцене из-под руки послала Деветьярову взгляд, полный возмущения. Тот, не выходя из образа, невинно развел руками: что я могу сделать, если так нравлюсь девушкам?
Шленский курил, сидя в темном фойе.
– Леня, – подойдя, попросила билетерша, – не кури здесь. Нас ругать будут.
– Извините… – Он затушил сигарету о подошву и вдруг, скривившись, мотнул головой и замычал, как от боли.
«Икарус» вез их назад сквозь вечернюю Москву. Шленский сидел закрыв глаза. В просвете между креслами, повернув откинутую на спинку сиденья голову, на него не отрываясь смотрела Кузнецова.
– Леночка, – сахарно заметила сидевшая через проход Стеценко, – осторожнее, миленькая, шейка затечет…
Кузнецова даже не посмотрела на говорившую, но Шленский вздрогнул. Потом повернулся, нашел ее глаза и улыбнулся.
Автобус ехал сквозь вечерние окраины, и они не отрываясь смотрели друг на друга.
– Погоди! Не рассказывай, я сейчас! – Аслан, умоляюще посмотрев на Деветьярова, мигом слетал к стойке бара и вернулся к столу с двумя стаканами и тарелкой бутербродов.
– Ну!
– Ну вот, – продолжил Деветьяров. – Врач и говорит ему: раздевайтесь. Ну, он штаны спускает, а там вот такое… – Размеры Андрей показал руками. – Врач говорит: ну ничего странного, вылечим. А мужик говорит: что вы, доктор, это я вам здоровое показал…
Аслан, взмахнув руками, бесшумно сложился пополам и пополз от смеха.
– А про Курочку Рябу знаешь? – спросил Деветьяров.
Аслан, заранее веселясь, приготовился слушать дальше. Но анекдота про курочку не последовало. К столику с чашечкой кофе и бутербродами подошла Ева Сергеевна.
– Не помешаю?
– Ну что вы, – сказал Деветьяров.
– Я поиграю пока, – сказал Аслан, выходя из-за стола.
– Как вам у нас? – спросила Ева Сергеевна.
– Нам у вас замечательно, – ответил Деветьяров.
– Питание, отдых…
– Все прекрасно, – сказал Деветьяров.
– Не устаете? – поинтересовалась она.
– Ну что вы, – улыбнулся он.
– А меня тревожит ваше состояние, – произнесла Ева Сергеевна. – Вы очень мало отдыхаете. Почти не спите. Ночами вас не бывает в номере…
Деветьяров перестал пить кофе.
– Это очень плохо, Андрей, – продолжила Ева Сергеевна. – Ведь вы взрослый человек, женатый… У вас ребенок, работа в театре. Нельзя так не щадить себя.
Она щелкнула зажигалкой и прикурила.
– Ева Сергеевна, – сказал наконец Деветьяров. – У меня такое ощущение, что вам от меня что-то нужно.
Ева Сергеевна покачала головой:
– Ну что вы, Андрей. Просто хочу помочь вам сориентироваться в ситуации.
– В какой ситуации? – поднял брови Деветьяров.
Но ответа не последовало. В бар в сопровождении Степана входил Роман Юрьевич.
– Привет миру искусств! – весело поприветствовал он. – Все за Жукову агитируешь?
– Ромочка, – по-семейному улыбнулась Ева Сергеевна, – Андрея не надо агитировать за Сашу: у них прекрасные отношения.