Она говорила:
— … до тѣхъ поръ, пока мнѣ не придется итти черезъ долину смерти?
И докторъ спрашивалъ:
— Черезъ что такое?
— Черезъ долину смерти. Развѣ нельзя сказать — черезъ долину смерти?
— Я слыхалъ про рѣку смерти. Вы, вѣроятно, это хотите сказать?
Потомъ она начала говоритъ о томъ, что она приказала стеречь какую-то, вещь…
— Драконъ, — подсказалъ докторъ.
— Ну да, какъ драконъ, — отвѣчала она.
Но докторъ сказалъ:
— Вы должны быть мнѣ благодарны, что я васъ спасъ. Я убѣжденъ, что вы хотѣли сказать — какъ Аргусъ.
Баронъ поднялъ брови и бросилъ удивленный взглядъ черезъ свои толстые очки; но докторъ сдѣлалъ видъ, что онъ ничего не замѣчаетъ; какое ему дѣло до барона!
Я попрежнему стою у дверей. Въ залѣ танцуютъ. Мнѣ удалось завести разговоръ съ приходской учительницей. Мы говорили о войнѣ, о положеніи дѣлъ въ Крыму, о событіяхъ во Франціи, о Наполеонѣ — какъ императорѣ, о туркахъ, которымъ онъ оказалъ помощь; эта молодая особа читала лѣтомъ газеты и могла сообщить мнѣ кое-какіе новости. Мы усѣлись въ концѣ-концовъ на диванѣ и разговариваемъ. Эдварда проходитъ мимо. Она останавливается передъ нами.
Вдругъ она говоритъ:
— Господинъ лейтенантъ долженъ простить меня, что я застала его врасплохъ тамъ, на лѣстницѣ. Я никогда больше этого не сдѣлаю.
Она и теперь смѣялась и не смотрѣла на меня.
— Фрёкэнъ Эдварда, перестаньте хоть теперь, — сказалъ я.
Она говоритъ мнѣ въ третьемъ лицѣ. Это было не къ добру; и выраженіе лица было злое.
Я подумалъ о докторѣ и пожалъ плечами, какъ онъ бы это сдѣлалъ.
Она сказала:
— Но отчего вы не выйдете на кухню? Ева тамъ. Мнѣ кажется, вамъ слѣдовало бы тамъ быть.
Послѣ этого она съ ненавистью посмотрѣла на меня. Я сказалъ:
— Не подвергайте себя опасности быть плохо понятой, фрёкенъ Эдварда!
— Нѣтъ, какъ это? Это возможно, мой какъ именно?
— Вы говорите иногда такъ необдуманно. Вотъ сейчасъ, напримѣръ, мнѣ показалось, что вы совершенно серьезно отсылаете меня на кухню, но это, вѣроятно, недоразумѣніе. Я прекрасно знаю, что у васъ не было намѣренія показаться нахальной.
Она отошла отъ насъ на нѣсколько шаговъ.
Я видѣлъ, что она все время обдумываетъ то, что я ей сказалъ. Она повертывается и возвращается назадъ; она говоритъ, съ трудомъ переводя дыханіе:
— Это вовсе не было недоразумѣніемъ, господинъ лейтенантъ, вы совершенно вѣрно слышали: я отсылала васъ на кухню.
— Нѣтъ, Эдварда! — воскликнула испуганная учительница.
И я опять началъ говоритъ о войнѣ, о положеніи дѣлъ въ Крыму; но мысли мои были далеки отъ всего этого. Я больше не чувствовалъ опьяненія, я былъ ошеломленъ, почва ускользала у меня изъ-подъ ногъ, и я терялъ равновѣсіе, какъ это уже случалось много разъ. Я поднимаюсь съ софы и хочу итти. Меня задерживаетъ докторъ.
— Я сію минуту слышалъ хвалебную рѣчь по вашему адресу.
— Хвалебную рѣчь? Отъ кого?
— Отъ Эдварды. Она стоитъ вонъ тамъ въ углу и съ жаромъ смотритъ на васъ. Я никогда этого не забуду, у нея были совершенно влюбленные глаза, и она громко заявила, что любуется вами.
— Это хорошо, — сказалъ я, смѣясь.
Охъ, въ моей головѣ не было ни одной ясной мысли.
Я подошелъ къ барону, наклонился къ нему, какъ-будто я хотѣлъ ему что-то шепнутъ, и когда я былъ достаточно близко, я плюнулъ ему въ ухо. Онъ вскочилъ и уставился на меня, какъ идіотъ. Потомъ я видѣлъ, какъ онъ разсказалъ случившееся Эдвардѣ и какъ она опечалилась. Она подумала про свой башмакъ, который я бросилъ въ воду, о чашкахъ и стаканахъ, которые я имѣлъ несчастье разбить, и про всѣ остальные поступки, совершенные противъ хорошаго тона; все это снова ожило въ ея памяти. Мнѣ было стыдно, со мной все было кончено! Куда бы я ни оборачивался, я всюду встрѣчалъ испуганные, удивленные взгляды. И я удралъ изъ Сирилунда, ни съ кѣмъ не простившись, никого не поблагодаривъ.
XXIX
Баронъ ѣдетъ; прекрасно! Я заряжу ружье, пойду въ горы и сдѣлаю громкій выстрѣлъ въ честь него и Эдаарды. Я заминирую глубокое отверстіе въ скалѣ и на куски взорву гору въ честь него и Эдварды.
И большой обломокъ скалы долженъ покатиться вдоль нея и съ силой погрузиться въ море, когда его корабль будетъ проходить мимо. Я знаю одно мѣсто, одну расщелину въ скалѣ, гдѣ уже прежде катились камни, прочистивъ себѣ путъ до самаго моря. Глубоко внизу — бухта для лодокъ.
— Два бурава! — говорю я кузнецу. И кузнецъ выковываетъ два бурава… Ева приставлена къ дѣлу и должна съ одной изъ лошадей господина Мака ѣздить взадъ и впередъ между мельницей и амбаромъ. Она должна исполнять мужскую работу — перевозить мѣшки съ зерномъ и мукой. Я встрѣчаю ее, она удивительно хороша съ ея свѣжимъ лицомъ. Боже мой, какъ нѣжно пылаетъ ея улыбка! Я встрѣчалъ ее каждый вечеръ.
— У тебя такой видъ; какъ-будто у тебя нѣтъ никакихъ заботъ, Ева, моя возлюбленная!
— Ты называешь меня своей возлюбленной! Я совершенно необразованная женщина, но я буду тебѣ вѣрна. Я буду тебѣ вѣрна даже и въ томъ случаѣ, если бы мнѣ пришлось изъ-за этого умереть. Господинъ Макъ съ каждымъ днемъ становится все строже и строже, но я не думаю объ этомъ; онъ приходитъ въ бѣшенство, но я ему ничего не отвѣчаю. Онъ схватилъ меня за руку и весь потемнѣлъ отъ злости, у меня же лишь одна забота.
— Какая же это забота?
— Господинъ Макъ угрожаетъ тебѣ. Онъ говоритъ мнѣ:- Ага, это лейтенантъ засѣлъ у тебя въ головѣ! — Я отвѣчаю:- Да, я принадлежу ему. — Тогда онъ сказалъ:- Ну, подожди, его-то я выживу. — Это онъ вчера сказалъ.
— Это ничего не значитъ, пусть его себѣ угрожаетъ… Ева, можно мнѣ посмотрѣть, что твои ноги такія же маленькія? Закрой глаза и дай мнѣ посмотрѣть!
И она падаетъ мнѣ на шею съ закрытыми глазами. Дрожь пронизываетъ ее.
XXX
Я сижу на вершинѣ горы и буравлю. Меня окружаетъ кристально-прозрачный осенній воздухъ, удары по моему бураву раздаются равномѣрно и въ тактъ. Эзопъ смотритъ на меня удивленными глазами. Чувство довольства пронизываетъ порою мою грудь; никто не знаетъ, что я здѣсь, на этой пустынной скалѣ.
Перелетныя птицы улетѣли; счастливаго пути и радостнаго возвращенія. Одни синицы, да зяблики, да кое-гдѣ горные воробьи остались жить на пустынныхъ, каменистыхъ обрывахъ и въ кустахъ: пип-пипъ… Все такъ стройно измѣнилось, карликовая береза — какъ кровь на сѣромъ камнѣ. Здѣсь колокольчикъ, тамъ кулена поднимается изъ вереска, качается и тихо напѣваетъ пѣсенку: слушай! Но надъ всѣмъ паритъ цапля съ вытянутой шеей, она направляетъ свой путь въ горы.
И наступаетъ вечеръ; я прячу свой буравъ и долото подъ камень и отдаюсь покою. Все дремлетъ, мѣсяцъ поднимается на сѣверѣ, горы бросаютъ гигантскія тѣни. Полнолуніе, оно похоже на пылающій островъ, оно похоже на круглую загадку изъ латуни, вокругъ которой я хожу и которой я дивлюсь. Эзопъ поднимается, онъ неспокоенъ:
Чего тебѣ, Эзопъ? Что касается меня, то я усталъ отъ своего горя, я хочу забыть о немъ, утишитъ его. Я приказываю тебѣ лежать спокойно, Эзопъ, я не хочу, чтобъ меня безпокоили. Ева спрашиваетъ: — думаешь ты иногда обо мнѣ? — Я отвѣчаю:- Всегда о тебѣ. — Ева опять спрашиваетъ:- А доставляетъ тебѣ радость думать обо мнѣ? — Я отвѣчаю:- Прежде всего радость, никогда ничего другого, кромѣ радости. — Тогда говоритъ Ева:- Твои волосы посѣдѣли. — И я отвѣчаю:- Да, они начинаютъ сѣдѣть. — Но Ева спрашиваетъ:- Они сѣдѣютъ оттого, что ты о чемъ-то все думаешь? — На это я ей говорю:- Можетъ быть. — Наконецъ, Ева говоритъ:- Значитъ ты не обо мнѣ одной думаешь.
Эзопъ, лежи смирно, я лучше разскажу тебѣ что-нибудь другое… Но Эзопъ стоитъ и нюхаетъ по направленію къ долинѣ, онъ визжитъ и дергаетъ меня за платье. Когда я, наконецъ, встаю и иду за нимъ, онъ бросается впередъ со всѣхъ ногъ. На небѣ, надъ лѣсомъ, поднимается зарево, я иду скорѣй; тамъ громадный костеръ представляется моимъ глазамъ. Я останавливаюсь и пристально смотрю внизъ, дѣлаю нѣсколько шаговъ и опять смотрю — моя хижина объята пламенемъ.
XXXI
Пожаръ былъ дѣломъ рукъ господина Мака, я понялъ это съ перваго же мгновенья; я потерялъ звѣриныя шкуры, птичьи перья, я потерялъ чернаго орла; все сгорѣло. И что же? Я пролежалъ двѣ ночи подъ открытымъ небомъ, я не пошелъ въ Сирилундъ проситъ убѣжища. Наконецъ я нанялъ заброшенную рыбачью хижину въ гавани и забилъ щели сухимъ мхомъ. Я спалъ на подстилкѣ изъ краснаго горнаго вереска. У меня опять былъ пріютъ. Эдварда прислала посыльнаго и велѣла мнѣ передать, что она слышала о моемъ несчастіи и что она предлагаетъ мнѣ отъ имени отца комнату въ Сирилундѣ. Эдварда тронута! Эдварда великодушна! Я не далъ отвѣта. Слава Богу, у меня былъ теперь пріютъ, и мнѣ доставляло гордую радость не отвѣчать на предложеніе Эдварды. Я встрѣтилъ ее и барона на дорогѣ, они шли рука-объ-руку. Я посмотрѣлъ имъ обоимъ въ лицо и поклонился мимоходомъ. Она остановилась и спросила: — Вы не хотите у насъ жить, господинъ лейтенантъ? — У меня уже готова новая квартира, — отвѣчалъ я и тоже остановился. Она посмотрѣла на меня; ея грудь поднималась и опускалась. — У насъ не случилось бы съ вами никакого несчастія, — сказала она. Въ моемъ сердцѣ шевельнулось что-то въ родѣ благодарности. Баронъ пошелъ медленно дальше. — Вы, можетъ-быть, не хотите теперь меня совсѣмъ видѣть? — спрашиваетъ она. — Благодарю васъ, фрёкэнъ Эдварда, что вы предложили мнѣ пріютъ, когда сгорѣла моя хижина, — сказалъ я. — Это было тѣмъ болѣе благородно, что едва ли дѣлали это съ согласія вашего отца. — И я благодарилъ ее, снявъ фуражку, за ея предложеніе. — Бога ради, неужели вы совсѣмъ не хотите больше меня видѣть? — сказала она вдругъ.
— Баронъ зоветъ, — сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.
И я пошелъ въ горы къ своей минѣ. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанія. Я встрѣтилъ Еву. — Вотъ видишь! — крикнулъ я ей — господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая… — Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.
— Ну, что, Ева?
— Господинъ приказалъ поставить лодку въ пристани подъ скалой и просмолить ее.
Онъ слѣдилъ за каждымъ ея шагомъ, она должна была повиноваться. Но почему именно въ этомъ мѣстѣ, почему не въ гавани?
— Господинъ Макъ такъ приказалъ…
— Ева, Ева, милая, изъ тебя дѣлаютъ рабыню, и ты не жалуешься. Вонъ смотри, ты опять улыбаешься, и улыбка твоя блещетъ жизнью, хоть ты и раба.
Когда я пришелъ къ своей минѣ, меня поразила неожиданность. Я увидѣлъ, что здѣсь были люди. Я началъ разсматривать слѣды на волнахъ и узналъ отпечатокъ длинныхъ, острыхъ сапогъ господина Мака. «Что это онъ здѣсь шныряетъ?» подумалъ я и оглядѣлся кругомъ. Никого не видно. Никакого подозрѣнія не зародилось во мнѣ.
И я сѣлъ и началъ стучать по своему бураву, не предчувствуя, какое безуміе я совершалъ.
XXXII
Пришелъ почтовый пароходъ, онъ привезъ мнѣ мой мундиръ, онъ долженъ былъ увезти съ собой барона со всѣми его ящиками съ раковинами и водорослями. Теперь онъ нагружался въ гавани бочками съ сельдями и ворванью; вечеромъ онъ долженъ былъ отойти.
Я беру винтовку и заряжаю оба ствола большимъ количествомъ пороху. Сдѣлавъ это, я кивнулъ самому себѣ головой. Я иду въ горы и наполняю порохомъ также свою мину; я опять киваю. Ну, теперь все готово. Я ложусь и жду. Я ждалъ цѣлые часы. Я все время слышалъ, какъ пароходъ звенѣлъ цѣпями у пристани. Начало смеркаться. На конецъ раздался свистъ, грузъ принятъ, пароходъ отходитъ. Теперь мнѣ осталось ждать нѣсколько минутъ. Мѣсяцъ еще не вышелъ, и я пристально смотрѣлъ какъ безумный въ этотъ сумрачный вечеръ. Когда изъ-за острова показался кончикъ бугшприта, я зажегъ фитиль и быстро отошелъ назадъ. Проходитъ минута. Вдругъ раздается трескъ, снопъ каменныхъ осколковъ взлетаетъ въ воздухъ, гора вздрагиваетъ, и скала съ грохотомъ катится въ пропасть. Кругомъ въ горахъ катится эхо. Я беру ружье и стрѣляю изъ одного ствола, мнѣ отвѣчаетъ многократное эхо. Мгновенье спустя, я разряжаю второе дуло; воздухъ дрогнулъ отъ моего привѣтствія, а эхо отнесло этотъ звукъ далеко въ широкій міръ. Казалось, горы сговорились крикнуть вслѣдъ уходящему кораблю. Проходитъ короткое мгновенье, въ воздухѣ опять все тихо, эхо замолкло въ горахъ, и земля опять лежитъ безмолвно. Корабль исчезаетъ въ сумеркахъ. Я еще дрожу отъ страннаго напряженія, я беру свои бурава и ружье подъ мышку и спускаюсь съ горы; колѣни у меня ослабли. Я взялъ кратчайшій путъ, не сводя глазъ съ дымящагося слѣда, оставленнаго обваломъ. Эзопъ все время идетъ, тряся головой, и чихаетъ отъ запаха гари. Когда я спустился внизъ, къ лодочной пристани, меня ждало зрѣлище, перевернувшее мнѣ всю душу: лежала лодка, раздробленная скатившимся обломкомъ скалы, а Ева… Ева лежала рядомъ, раздавленная, разорванная, бокъ и животъ были до неузнаваемости истерзаны. Ева лежала убитая на мѣстѣ.
XXXIII
Что же мнѣ еще писать?
Въ продолженіе нѣсколькихъ дней я не разряжалъ ружья; мнѣ нечего было ѣсть, и я ничего не ѣлъ; я сидѣлъ въ своемъ сараѣ.
Еву отнесли въ церковь въ лодкѣ господина Мака, окрашенной въ бѣлый цвѣтъ. Я шелъ берегомъ и пришелъ къ ея могилѣ… Ева умерла. Помнишь ли ты ея маленькую дѣвичью головку съ волосами, какъ у монашенки? Она приходила сюда такъ тихо, складывала свою ношу и улыбалась. И видѣла ты, какъ жизнь кипѣла въ этой улыбкѣ?
Лежи смирно, Эзопъ. Мнѣ припоминается одно странное сказаніе. Это было четыре человѣческихъ возраста тому назадъ, во времена Изелины, когда священникомъ былъ Штамеръ.
Одна дѣвушка сидѣла въ заключеніи въ башнѣ, окруженной стѣнами. Она любила одного человѣка. Почему? Спроси у вѣтра и звѣздъ, спроси бога жизни, ибо никто другой не можетъ знать. И онъ былъ ея другомъ и возлюбленнымъ. Но время шло, и въ одинъ прекрасный день онъ увидѣлъ другую, и его чувство измѣнилось.
Дѣвушку онъ любилъ юношескою любовью. Онъ часто называлъ ее своимъ благословеніемъ и своей голубкой, у нея была горячая, трепещущая грудь. Онъ сказалъ:- Дай мнѣ твое сердце. — И она сдѣлала это. Онъ сказалъ:- Могу ли попросить тебя о чемъ-нибудь, возлюбленная? — И, опьяненная она отвѣчала:- да. Она все отдала ему, а онъ не благодарилъ ее.
Другую онъ любилъ, какъ рабъ, какъ безумецъ и какъ нищій. Почему? Спроси пыль на дорогѣ и падающіе листья, спроси загадочнаго бога жизни, ибо никто другой не знаетъ про это. Она ничего ему не отдала, ничего, и тѣмъ не менѣе онъ благодарилъ ее.
Она сказала:- отдай мнѣ твой покой и твой разумъ! — и онъ грустилъ, что она не спросила у него его жизнь.
А дѣвушку посадили въ башню…
— Что ты дѣлаешь, дѣвушка, ты сидишь и улыбаешься?
— Я думаю о томъ, что было 10 лѣтъ тому назадъ. Тогда я встрѣтила его.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я все думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты дѣлаешь, дѣвушка? И почему ты сидишь и улыбаешься?
— Я вышиваю его имя на платкѣ.
— Чье имя? Того, кто засадилъ тебя сюда?
— Да, того, кого я встрѣтила 20 лѣтъ тому навалъ.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я, какъ и прежде, думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты дѣлаешь, узница?
— Я старѣю и не могу больше вышивать, я скребу известку со стѣны. Изъ извести я лѣплю кружку для него. Это мой маленькій подарокъ.
— О комъ ты говоришь?
— О моемъ возлюбленномъ, который заключилъ меня въ эту башню.
— Ты улыбаешься тому, что онъ заключилъ тебя сюда.
— Я думаю о томъ, что онъ скажетъ. «Хе-хе, скажетъ онъ, моя возлюбленная прислала мнѣ эту кружку, она не забыла меня за эти 30 лѣтъ».
А время идетъ…
— Что, узница, ты сидишь, ничего не дѣлаешь и все улыбаешься?
— Я старѣю, я старѣю, мои глаза ослѣпли, я могу только думать.
— О томъ, котораго ты встрѣтила 40 лѣтъ тому назадъ?
— О томъ, кого я встрѣтила, когда была молодая. Можетъ-бытъ тому и 40 лѣтъ.
— Но развѣ ты не знаешь, что онъ умеръ? Ты блѣднѣешь, старая, ты ничего не отвѣчаешь, губы побѣлѣли, ты не дышишь?
Вотъ видишь, какое странное сказаніе о дѣвушкѣ въ башнѣ.
Подожди, Эзопъ, я что-то забылъ; она услышала однажды голосъ своего возлюбленнаго во дворѣ и она покраснѣла. Ей тогда было 40 лѣтъ…
Я предаю твое тѣло погребенію, Ева, и я со смиреніемъ цѣлую песокъ на твоей могилѣ. Полное алое воспоминаніе пронизываетъ меня, когда я думаю о тебѣ; благословеніе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбкѣ. Ты все, все отдала, и это не трудно было тебѣ, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ всѣ мои мысли. Почему? Спроси у 12 мѣсяцевъ и у кораблей на морѣ, спроси загадочнаго бога сердца.
XXXIV
Одинъ человѣкъ сказалъ мнѣ:
— Вы больше не стрѣляете? Эзопъ бѣгаетъ на свободѣ по лѣсу, онъ гоняетъ зайца.
Я сказалъ:
— Ступайте и застрѣлите его за меня.
Прошло нѣсколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ; глаза у него ввалились, лицо было сѣрое.
Я подумалъ:
— Могу ли я дѣйствительно видѣть людей насквозь или нѣтъ? Я самъ не знаю.
Господинъ Макъ говорилъ о катастрофѣ, объ обвалѣ.
— Это несчастіе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.
Я сказалъ:
— Если былъ такой человѣкъ, который во что бы то ни стало хотѣлъ раздѣлить меня съ Евой, то онъ достигъ этого. Да будетъ онъ проклятъ!
Господинъ Макъ покосился на меня недовѣрчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалѣли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотѣлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.
— Такъ въ самомъ дѣлѣ, - сказалъ я, — вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..
— Нѣтъ, милѣйшій господинъ лейтенантъ, — отвѣчалъ онъ. — Какъ вы можете такъ думать! — и онъ посмотрѣлъ на меня глазами, исполненными ненависти.
Я не видѣлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недѣль.
А впрочемъ, нѣтъ, какъ-то разъ я встрѣтилъ ее въ лавкѣ, куда я ходилъ покупать хлѣба; она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кромѣ нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвѣтила.
Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я не могу спросить себѣ хлѣба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себѣ дроби и пороху. Пока мнѣ отвѣшивали я не спускалъ съ нея глазъ.
Сѣрое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.
Какъ она выросла за лѣто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно двѣ загадки на ея лицѣ, всѣ ея движенія стали болѣе зрѣлыми. Я посмотрѣлъ на ея руки; ея длинные тонкіе пальцы дѣйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.