Господинъ Макъ покосился на меня недовѣрчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалѣли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотѣлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.
— Такъ въ самомъ дѣлѣ, - сказалъ я, — вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..
— Нѣтъ, милѣйшій господинъ лейтенантъ, — отвѣчалъ онъ. — Какъ вы можете такъ думать! — и онъ посмотрѣлъ на меня глазами, исполненными ненависти.
Я не видѣлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недѣль.
А впрочемъ, нѣтъ, какъ-то разъ я встрѣтилъ ее въ лавкѣ, куда я ходилъ покупать хлѣба; она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кромѣ нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвѣтила.
Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я не могу спросить себѣ хлѣба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себѣ дроби и пороху. Пока мнѣ отвѣшивали я не спускалъ съ нея глазъ.
Сѣрое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.
Какъ она выросла за лѣто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно двѣ загадки на ея лицѣ, всѣ ея движенія стали болѣе зрѣлыми. Я посмотрѣлъ на ея руки; ея длинные тонкіе пальцы дѣйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.
Я стоялъ, и мнѣ хотѣлось, чтобы Эзопъ забѣжалъ за прилавокъ къ ней и узналъ бы ее, тогда я отозвалъ бы его къ себѣ и извинился бы; что она отвѣтила бы мнѣ на это?
— Вотъ, пожалуйста, — сказалъ мнѣ приказчикъ.
Я заплатилъ, взялъ свой свертокъ и опять поклонился. Она взглянула, но и теперь ничего не отвѣтила.
«Хорошо! — подумалъ я, — она, можетъ-быть, уже невѣста барона».
И я ушелъ безъ хлѣба.
Когда я вышелъ, я бросилъ взглядъ въ окно. Никто не смотрѣлъ мнѣ вслѣдъ.
XXXV
Въ одну прекрасную ночь выпалъ снѣгъ, и въ моей хижинѣ становилось прохладно. Тамъ былъ очагъ, на которомъ я варилъ ѣду, но дрова горѣли плохо; черезъ стѣны дуло, хотя я ихъ и законопатилъ, какъ могъ. Осень прошла, дни становились короткими. Первый снѣгъ стаялъ на солнцѣ, и земля опять лежала обнаженной; но ночи были холодныя, вода замерзала. Трава и насѣкомыя поумирали. Таинственная тишина окутала людей, они думали и молчали, ихъ глаза ждали зимы. Съ рыбосушиленъ не раздавалось больше криковъ, въ гавани все было тихо, все шло навстрѣчу вѣчному сѣверному сіянію, когда солнце спитъ въ морѣ.
Глухо, глухо раздавались удары веселъ одинокой лодки.
Въ ней ѣхала дѣвушка.
— Гдѣ ты была, дитя мое?
— Нигдѣ.
— Нигдѣ? Послушай, я узнаю тебя, я встрѣтилъ тебя лѣтомъ.
Она пристала, вышла на берегъ и привязала лодку.
— Ты была пастушкой, ты вязала чулокъ, я встрѣтилъ тебя однажды ночью.
Слабый румянецъ доказывается у нея на щекахъ, она смущенно улыбается.
— Милая, зайди ко мнѣ въ хижину и дай мнѣ на тебя посмотрѣть. Тебя зовутъ Генріетой.
Но она молча проходила мимо меня. Осень, зима овладѣли ею; чувства ея спали. Солнце уже зашло въ море.
XXXVI
Въ первый разъ я надѣлъ свой мундиръ и спустился въ Сирилундъ. Сердце стучало. Я припоминалъ всѣ подробности того перваго дня, когда Эдварда поспѣшила ко мнѣ и обняла меня въ присутствіи всѣхъ; и вотъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ она бросала меня то туда, то сюда и сдѣлала такъ, что мои волосы посѣдѣли. Моя вина? Да, моя звѣзда завела меня. Я подумалъ: «Какъ она обрадуется, если я брошусь передъ ней на колѣни и скажу ей свою тайну. Она предложитъ мнѣ стулъ, велитъ принести вина, и какъ разъ въ ту минуту, когда она поднесетъ стаканъ къ губамъ, чтобы выпитъ вмѣстѣ со мной, она скажетъ: — Господинъ лейтенантъ, благодарю васъ за тѣ минуты, которыя мы провели вмѣстѣ, я никогда васъ не забуду!»
Но если я обрадуюсь и возымѣю хоть немножко надежды, она сдѣлаетъ видъ, что пьетъ, но стаканъ поставитъ обратно нетронутымъ. И она не будетъ скрывать отъ меня, что дѣлаетъ только видъ, что пьетъ; она нарочно мнѣ это покажетъ. Вотъ какая она.
Хорошо, теперь скоро пробьетъ послѣдній часъ.
И спускаясь по дорогѣ я продолжалъ думать: «Мой мундиръ произведетъ на нее впечатлѣніе, галуны на немъ новые и красивые, сабля будетъ звенѣть по полу». Какая-то нервная радость охватывала меня, и я шепталъ про себя:- Кто знаетъ, что еще можетъ случиться!
— Я поднялъ голову и развелъ рукой. Не нужно униженій, честь прежде всего. Мнѣ все равно, что случится, но я не буду дѣлать попытокъ къ сближенію. Извините, что я вамъ не сдѣлаю предложенія, красавица…
Господинъ Макъ встрѣтилъ меня на дворѣ, глаза его еще больше ввалились, лицо потемнѣло.
— Уѣзжаете? Ну, да, конечно. Послѣднее время вамъ не легко пришлось. Ваша хижина сгорѣла. — и господинъ Макъ улыбнулся.
И вдругъ мнѣ показалось, что я вижу передъ собой умнѣйшаго человѣка во всемъ свѣтѣ.
— Войдите, господинъ лейтенантъ, Эдварда дома. Ну, прощайте, прощайте, мы встрѣтимся впрочемъ на пристани, когда будетъ отходить пароходъ.
Онъ удалился, повѣсивъ голову, о чемъ-то думая и насвистывая. Эдварда была въ комнатѣ, она читала. Когда я вошелъ, она была поражена на одно мгновенье видомъ моего мундира, она смотрѣла на меня какъ-то сбоку, какъ птица, и даже покраснѣла. Она раскрыла ротъ.
— Я пришелъ, чтобы проститься съ вами, — сказалъ я наконецъ.
Она вдругъ встала, и я видѣлъ, что мои слова произвели на нее нѣкоторое впечатлѣніе.
— Гланъ, вы собираетесь ѣхать? Сейчасъ?
— Какъ только придетъ пароходъ.
Я хватаю ея руку, ея обѣ руки, безсмысленный восторгъ овладѣлъ мной; я восклицаю:
— Эдварда! — и пристально смотрю на нее.
И въ то же самое мгновеніе она становится холодной, холодной и упрямой; все въ ней противилось мнѣ; она выпрямилась. Я стоялъ передъ ней, какъ нищій, я оставилъ ея руки, я отпустилъ ее. Я помню, что съ этого мгновенія я стоялъ и машинально повторялъ: «Эдварда, Эдварда!» нѣсколько разъ совершенно не думая, а когда она спросила: «Да? что вы хотите сказать?», я ничего не могъ ей сказать.
— Подумайте, вы ужъ уѣзжаете! — повторила она. — Кто-то теперь пріѣдетъ на будущій годъ?
— Кто-нибудь другой, — отвѣчалъ я, — хижину, вѣроятно, опять выстроятъ.
Пауза. Она опять взялась за свою книгу.
— Очень жалъ, что моего отца нѣтъ дома, — сказала она. — Но я передамъ ему вашъ поклонъ.
Я ничего не отвѣтилъ ей на это. Я подошелъ, взялъ ее еще за руку и сказалъ:
— Прощайте, Эдварда.
— Прощайте, — сказала она.
Я открылъ дверь и сдѣлалъ видъ, что ухожу. Она сидѣла съ книгой въ рукѣ и читала, читала и перевертывала страницу за страницей.
Мое прощеніе не произвело на мое никакого впечатлѣнія. Я кашлянулъ.
Она обернулась и сказала, пораженная:
— Вы еще не ушли, а мнѣ казалось, что вы уже ушли.
Богъ знаетъ, но ея удивленіе было черезчуръ велико, она не разсчитала и преувеличила свое удивленіе, и мнѣ пришла мысль, что она прекрасно знаетъ, что я стоялъ сзади нея.
— Теперь я пойду, — сказалъ я.
Тогда она поднялась и подошла ко мнѣ.
— Мнѣ бы очень хотѣлось имѣть отъ васъ что-нибудь на память, если вы теперь уѣзжаете, — сказала она. — Я хотѣла попросить у васъ кое-что, но это черезчуръ много. Дадите вы мнѣ Эзопа?
Я, не подумавъ, отвѣтилъ:- Да.
— Такъ, можетъ быть, вы приведете мнѣ его завтра, — сказала она.
Я вышелъ.
Я посмотрѣлъ на окно. Тамъ никого не было.
Теперь все кончено…
Послѣдняя ночь въ моей хижинѣ. Я размышлялъ; я считалъ часы, когда наступитъ утро; я приготовилъ себѣ въ послѣдній разъ обѣдъ. День былъ холодный. Почему она просила, чтобъ я самъ привелъ собаку? Хотѣла ли она со мной говорить, сказать мнѣ что-нибудь на прощанье? Мнѣ нечего было ждать. А какъ она будетъ обращаться съ Эзопомъ? Эзопъ, Эзопъ, она будетъ мучить тебя! Изъ-за меня она будетъ бить тебя, бытъ можетъ такъ же и поласкаетъ, но, во всякомъ случаѣ, она будетъ бить тебя и за дѣло и не за дѣло и совершенно испортитъ тебя. Я подозвалъ Эзопа, погладилъ его, положилъ наши головы рядомъ и взялся за ружье. Онъ началъ визжать отъ радости, думая, что мы идемъ на охоту. Я опять положилъ наши головы рядомъ, приставилъ дуло ружья и нажалъ курокъ.
Я нанялъ человѣка отнести трупъ Эзопа Эдвардѣ.
XXXVII
Почтовый пароходъ отходитъ послѣ полудня.
Я спустился къ пристани, мои вещи были уже на пароходѣ. Господинъ Макъ пожалъ мнѣ руку и ободрялъ меня тѣмъ, что мнѣ предстоитъ хорошая погода, онъ самъ бы ничего не имѣлъ противъ того, чтобы проѣхаться въ такую погоду. Пришелъ докторъ. Эдварда сопровождала его; я почувствовалъ, что колѣни мои начинаютъ дрожать.
— Мы хотѣли проводить васъ на пароходъ, — сказалъ докторъ.
И я поблагодарилъ.
Эдварда посмотрѣла мнѣ прямо въ лицо и сказала:
И я поблагодарилъ.
Эдварда посмотрѣла мнѣ прямо въ лицо и сказала:
— Я должна поблагодарить г-на лейтенанта за его собаку.
Она сжала губы; губы у нея были совсѣмъ бѣлыя.
Она опять назвала меня господиномъ лейтенантомъ.
— Когда отходитъ пароходъ?
— Черезъ полчаса.
Я ничего не сказалъ.
Эдварда въ возбужденіи оборачивалась то сюда, то туда.
— Докторъ, не пойти ли намъ домой? — спросила она. — Я сдѣлала свою обязанность. — Вы исполнили вашу обязанность, — сказалъ докторъ.
Она разсмѣялась, смущенная его постоянными поправками.
— Ну да, развѣ я не такъ сказала?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ коротко. Я посмотрѣлъ на него.
Маленькій человѣкъ былъ холоденъ и непоколебимъ. Онъ составилъ себѣ планъ я дѣйствовалъ сообразно съ нимъ, не уклоняясь. А если онъ все-таки проигрывалъ? Въ такомъ случаѣ, онъ не показывалъ и виду, его лицо никогда не искажалось.
Наступили сумерки.
— Ну прощайте, — сказалъ я, — и спасибо за каждый день.
Эдварда молча посмотрѣла на меня. Потомъ она отвернула голову и, продолжая стоять, смотрѣла по направленію къ кораблю.
Я вошелъ въ лодку.
Эдварда продолжала стоять на пристани. Когда я былъ на пароходѣ, докторъ крикнулъ мнѣ:- прощайте! Я посмотрѣлъ на берегъ; въ эту самую минуту Эдварда отвернулась и пошла съ набережной домой такъ торопливо, что докторъ остался далеко позади. Это послѣднее, что я видѣлъ.
Волна грусти пробѣжала у меня по сердцу…
Пароходъ началъ двигаться; я посмотрѣлъ на вывѣску господина Мака: Продажа соли и пустыхъ бочекъ; но скоро и она исчезла. Показались мѣсяцъ и звѣзды, кругомъ поднялись горы, я я видѣлъ безконечные лѣса. Тамъ стоитъ мельница, а тамъ, тамъ лежала моя хижина, которая сгорѣла; высокій, сѣрый камень одиноко стоитъ на пожарищѣ. Изелина, Ева…
Полярная дочь разстилалась надъ горами и долинами.
XXXVIII
Я писалъ все это, чтобы скоротать время. Меня занимало вспомнитъ это лѣто, проведенное на сѣверѣ. Тогда я не разъ считалъ часы, но часы летѣли. Все измѣнилось, дни не хотятъ больше проходить.
У меня бываютъ иногда веселыя минуты, но время — время стало, и я не могу понятъ, какъ можетъ оно стоять такъ неподвижно. Я теперь отставной военный и свободенъ, какъ принцъ. Все обстоитъ благополучно, я встрѣчаюсь съ людьми, ѣзжу въ экипажахъ. Порой я закрываю одинъ глазъ и пишу указательнымъ пальцемъ на небѣ; я щекочу мѣсяцъ подъ подбородкомъ, и мнѣ кажется, что онъ смѣется, смѣется во всю глотку, глупо радуясь тому, что его щекочатъ подъ подбородкомъ. Все улыбается. Я щелкаю пробкой и созываю веселыхъ людей. Что же касается Эдварды, то я не думаю о ней. Почему было мнѣ не забыть ее совсѣмъ за этотъ долгій срокъ. Есть же честь у меня. А если кто меня спроситъ, есть ли у меня заботы, я прямо отвѣчу: нѣтъ, у меня нѣтъ никакихъ заботъ…
Кора лежитъ и смотритъ на меня, часы тикаютъ на каминѣ, въ открытыя окна доносится шумъ города. Стучатъ въ дверь, и почтальонъ подаетъ мнѣ письмо. На письмѣ корона. Я знаю, отъ кого оно; я тотчасъ же догадываюсь, или, можетъ быть, все это приснилось мнѣ въ безсонную ночь. Но въ письмѣ ни слова; въ немъ лежатъ только два зеленыхъ птичьихъ пера.
Ледяной ужасъ охватываетъ меня, мнѣ холодно. «Два зеленыхъ птичьихъ пера!» говорю я про себя. Ну, что же тутъ подѣлаешь!
Но отчего мнѣ холодно?
Ну вотъ, изъ оконъ проклятый сквознякъ!
И я закрываю окна.
И я продолжаю думать. Вотъ лежатъ два птичьихъ пера; мнѣ кажется они знакомы, они напоминаютъ мнѣ маленькую шутку тамъ, на сѣверѣ, одно маленькое впечатлѣніе среди многихъ другихъ впечатлѣній; пріятно увидѣть снова эти перья. И вдругъ мнѣ кажется, что я вижу лицо и слышу голосъ; и голосъ говорить: вотъ, пожалуйста, господинъ лейтенантъ, возьмите ваши птичьи перья…
Ваши птичьи перья…
Кара, лежи смирно, слышишь, я убью тебя, если ты только шевельнешься! Погода теплая, невыносимая жара; о чемъ я думалъ, когда я закрывалъ окна! Настежь окна, двери, сюда, веселые люди, входите…
И день проходитъ, но время стоитъ неподвижно.
Все это я написалъ ради моего удовольствія и забавлялся этимъ, насколько могъ. Никакое горе меня не тяготитъ, но мнѣ хочется прочь отсюда; куда, я самъ не знаю, но далеко, куда-нибудь въ Африку, въ Индію, потому что я принадлежу лѣсамъ и одиночеству.
СМЕРТЬ ГЛАНА (Записки 1861 года)
I
Семейству Глановъ придется дѣлать еще много длинныхъ объявленій по поводу исчезнувшаго лейтенанта, Томаса Глана; онъ никогда больше не вернется, потому что онъ умеръ, и я даже знаю, какъ онъ умеръ.
По правдѣ сказать, меня не удивляетъ, что его семья такъ упорно продолжаетъ свои розыски; такъ какъ Томасъ Гланъ во многихъ отношеніяхъ былъ необыкновенный, даже исключительный человѣкъ.
Я долженъ признать это, чтобы быть справедливымъ, и это, несмотря на то, что враждебное воспоминаніе о немъ вызываетъ во мнѣ ненависть. Онъ былъ великолѣпенъ, полонъ молодости, въ немъ было что-то обольстительное. Когда онъ смотрѣлъ на кого-нибудь своимъ горячимъ взглядомъ звѣря, тогда чувствовалась его сила; даже я чувствовалъ это. Одна дама сказала про него: когда онъ на меня смотритъ, я смущаюсь; у меня такое чувство, какъ-будто онъ прикасается ко мнѣ.
Но у Томаса Глана были свои недостатки, и я не намѣреваюсь ихъ скрывать, такъ какъ я его ненавижу. Повременамъ онъ могъ бытъ наивенъ, какъ ребенокъ, онъ былъ такимъ добродушнымъ, и, можетъ-быть, благодаря этому онъ и очаровывалъ женщинъ. Кто знаетъ? Онъ могъ болтать съ женщинами и смѣяться надъ ихъ глупостями, и этимъ онъ производилъ на нихъ впечатлѣніе. Онъ говорилъ про одного полнаго господина въ городѣ, что у него такой видъ, какъ-будто онъ носитъ жиръ въ панталонахъ, и онъ самъ смѣялся этой шуткѣ, а я на его мѣстѣ постыдился бы. Потомъ однажды, когда мы жили вмѣстѣ въ одномъ домѣ, онъ доказывалъ свою ребячливостъ: моя хозяйка вошла ко мнѣ утромъ въ комнату и спросила, что я хочу къ завтраку; впопыхахъ я отвѣтилъ: «Яйцо и ломоть хлѣба». Томасъ Гланъ сидѣлъ какъ разъ у меня въ комнатѣ въ это время. Онъ жилъ наверху надо мной, подъ самой крышей, и онъ началъ, совершенной какъ ребенокъ, смѣяться надъ этой незначительной оговоркой и радоваться. «Яйцо и ломоть хлѣба», — повторялъ онъ, не переставая, до тѣхъ поръ, пока я не посмотрѣлъ на него удивленно и не заставилъ его замолчатъ.
Можетъ-бытъ, впослѣдствіи я вспомню еще другія смѣшныя его стороны, тогда я ихъ запишу и не буду щадить его, потому что онъ все еще мой врагъ.
Почему я долженъ бытъ благороднымъ? Но я долженъ сознаться, что онъ болталъ глупости лишь тогда, когда онъ бывалъ навеселѣ, а въ обоихъ вышеупомянутыхъ случаяхъ онъ былъ больше, чѣмъ навеселѣ. Но развѣ пьянство не есть уже само по себѣ большой недостатокъ?
Когда я встрѣтилъ его осенью 1859 года, ему было 32 года, мы были съ нимъ ровесники. У него была въ то время борода, и онъ носилъ шерстяныя охотничьи куртки. Онѣ были чрезмѣрно вырѣзаны, и, кромѣ того, онъ еще оставлялъ верхнюю пуговицу незастегнутой. Вначалѣ его шея показалась мнѣ удивительно красивой, но вскорѣ послѣ этого онъ сдѣлалъ меня своимъ смертельнымъ врагомъ, и тогда я уже больше не находилъ, что его шея красивѣе моей, хотя я и не выставлялъ ее напоказъ.
Я встрѣтилъ его въ первый разъ на лодкѣ, на которой я отправлялся на охоту въ то же самое мѣсто, что и онъ, и мы рѣшили продолжать наше путешествіе внутрь страны на волахъ, когда мы не сможемъ это дѣлать по желѣзной дорогѣ. Я намѣренно избѣгаю называть эту мѣстность, чтобы никого не навести на слѣдъ; но семейство Глановъ преспокойно можетъ прекратить свои воззванія по поводу своего родственника, ибо онъ умеръ въ томъ мѣстѣ, куда мы поѣхали и которое я не хочу назвать. Впрочемъ, я слыхалъ о Томасѣ Гланѣ, прежде чѣмъ его встрѣтилъ, его имя было для меня не безызвѣстномъ; я слышалъ, что у него была связь съ норвежской дѣвушкой изъ хорошей семьи и что онъ скомпрометировалъ ее, послѣ чего та порвала съ нимъ. Тогда въ своемъ глупомъ упрямствѣ онъ поклялся отомстить ей на самомъ себѣ, а она преспокойно предоставила ему дѣлать, что хочется, какъ-будто это совсѣмъ ея не касалось. Съ этихъ поръ имя Томаса Глана стало извѣстнымъ, онъ велъ себя дико, пилъ, какъ безумный, дѣлалъ скандалъ за скандаломъ, и, наконецъ, подалъ въ отставку.
Это очень странный способъ, въ самомъ дѣлѣ, мстить за отказъ.
Ходилъ еще и другой слухъ объ его отношеніяхъ къ этой молодой дамѣ. Говорили, что онъ ее и не думалъ компрометировать, но что ея семья прогнала его изъ дому и что она сама содѣйствовала этому, послѣ того, какъ какой-то шведскій графъ, имя котораго я не хочу называть, сдѣлалъ ей предложеніе. Но этому послѣднему разсказу я мала довѣряю и считаю первый болѣе вѣроятнымъ, такъ какъ я ненавижу Томаса Глана и считаю его способнымъ на самое дурное. Но было ли это такъ или иначе, онъ самъ никогда не говорилъ о своихъ отношеніяхъ съ высокопоставленной дамой, и я никогда не разспрашивалъ его объ этомъ. Какое мнѣ было до этого дѣло?