— Ну-ну! — говоритъ онъ и больше ни звука не можетъ издать; онъ совсѣмъ смутился отъ внезапности этой встрѣчи.
— Вы не ожидали найти меня здѣсь? — говорю я, кланяясь.
Ева не двигается съ мѣста. Г-нъ Макъ приходить въ себя, удивительная увѣренность овладѣваетъ имъ; онъ отвѣчаетъ:
— Вы ошибаетесь; именно васъ-то я и ищу. Я хотѣлъ обратить ваше вниманіе на то, что съ перваго апрѣля до 15 августа запрещено стрѣлять на разстояніи, меньшемъ одной восьмой мили отъ мѣста нахожденія гнѣздъ и кладки яицъ. Сегодня вы застрѣлили двухъ птицъ около острова; эта видѣли люди.
— Я застрѣлилъ двухъ гагарокъ, — говорю я, совершенно уничтоженный. Мнѣ совершенно ясно, что человѣкъ этотъ правъ.
— Двухъ гагарокъ или двухъ гагаръ, это совѣршенно безразлично. Вы были въ мѣстности, подлежащей охранѣ.
— Я согласенъ, — сказалъ я. — Мнѣ это только сейчасъ пришло въ голову.
— Но вамъ это должно было раньше притти въ голову.
— Въ маѣ мѣсяцѣ я выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ, приблизительно на томъ же самомъ мѣстѣ. Это было во время одной поѣздки на острова. Это было сдѣлано согласно вашему собственному требованію.
— Это совсѣмъ другое дѣло, — сказалъ рѣзко господинъ Макъ.
— Но, чортъ возьми, вы-то знаете ваши обязанности?
— Вполнѣ, - отвѣчалъ онъ.
Ева была наготовѣ. Когда я вышелъ, она пошла вслѣдъ за мной; она повязала платокъ и вышла изъ дому. Я видѣлъ, какъ она отправилась до дорогѣ къ амбарамъ. Господинъ Макъ пошелъ къ себѣ домой. Я обдумывалъ все это. Вотъ хитрость, сумѣть такъ вывернуться! Какъ онъ уставился на меня! Выстрѣлъ, два выстрѣла, пара гагарокъ, денежный штрафъ, уплата. Вотъ теперь все кончено съ господиномъ Макомъ и его домомъ. Собственно говоря, дѣло шло необыкновенно хорошо и быстро. Уже началъ накрапывать дождь большими, мягкими каплями. Сороки начали летать низко надъ землей, и когда я вернулся домой и отвязалъ Эзопа, онъ бросился жевать траву. Вѣтеръ началъ шумѣть.
XXIII
Въ миляхъ полутора отъ меня я вижу море. Идетъ дождь, а я въ горахъ! Нависшая скала защищаетъ меня отъ дождя. Я курю свою короткую трубку, курю одну за другой и каждый разъ, когда я ее зажигаю, табакъ ползетъ маленькими раскаленными червячками изъ золы. Такъ и мысли у меня въ головѣ. Передо мной на землѣ лежитъ связка сухихъ вѣтокъ изъ разореннаго гнѣзда. И душа моя подобна этому гнѣзду.
Я помню и теперь каждую малѣйшую мелочь изъ пережитаго мной въ эти послѣдующіе дни. Охъ!
Я сижу здѣсь въ горахъ. Море и воздухъ шумятъ, вѣтеръ и непогода бурлятъ и жалобно воютъ у меня въ ушахъ. Далеко въ морѣ виднѣются суда и яхты съ зарифленными парусами; на кормѣ люди, они всѣ стремятся куда-то; «и, Богъ знаетъ, куда хотятъ всѣ эти жизни», думалъ я.
Море, пѣнясь, вздымается и движется, движется, точно оно населено громадными, бѣшеными существами, которыя сталкиваются тѣлами и рычатъ другъ на друга; нѣтъ, это праздникъ десяти тысячъ визжащихъ чертей; они прячутъ голову въ плечи и рыскаютъ кругомъ и концами своихъ крыльевъ взбиваютъ пѣну на морѣ. Далеко-далеко въ морѣ лежитъ подводная шхера; бѣлый водяной встаетъ съ этого острова и трясетъ головой около погибшаго корабля съ парусами; вѣтеръ гонитъ его въ море, туда, въ пустынное море… Я радуюсь, что я одинъ, что никто не можетъ видѣть мои глаза; я довѣрчиво прислоняюсь къ скалѣ; я знаю, что никто за мной не стоитъ, никто не можетъ за мной наблюдать. Птица пролетаетъ надъ головой, испуская надорванный крикъ; въ эту самую минуту немного дальше отрывается кусокъ скалы и катится въ море. И молча я продолжаю сидѣть тамъ нѣкоторое время; я погружаюсь въ покой; теплое чувство удовольствія овладѣваетъ мной при мысли, что я могу безопасно сидѣть въ моемъ укромномъ уголку въ то время, какъ тамъ, наружи, не переставая, идетъ дождь. Я застегиваю свою куртку и благодарю Бога за свою теплую куртку. Прошло еще нѣкоторое время, я заснулъ.
Полдень. Я иду домой, дождь все еще идетъ. Вдругъ мнѣ попадается навстрѣчу что-то необыкновенное: на тропинкѣ передо мной стоитъ Эдварда. Она вся промокла насквозь, какъ-будто она уже давно была подъ дождемъ, но она улыбается.
«Ну, вотъ еще», подумалъ я, и злоба овладѣваетъ мной; я бѣшено сжимаю пальцами ружье и такъ иду къ ней навстрѣчу, хотя она улыбается.
— Добрый день, — говоритъ она первая.
Я дожидаюсь, пока не подойду еще на нѣсколько. Шаговъ ближе и говорю:
— Привѣтствую васъ, прекрасная дѣва!
Она поражена моей шутливостью. Ахъ, я не зналъ, что я говорилъ. Она робко улыбается и смотритъ на меня.
— Вы были сегодня въ горахъ? — спрашиваетъ она. — Вы весь промокли. У меня есть здѣсь платокъ; если хотите, возьмите его, я могу обойтись безъ него… Нѣтъ, вы меня не узнаете. — И она опускаетъ глаза и качаетъ головой.
— Платокъ? — возражаю я и скрежещу зубами отъ злобы и удивленія. — А вотъ у меня есть здѣсь и куртка, хотите вы взять ее у меня? Я могу безъ нея обойтись; я каждому охотно бы ее отдалъ, и такъ что вы можете спокойно взять ее себѣ. Я съ удовольствіемъ отдалъ бы ее женѣ какого-нибудь рыбака.
Я видѣлъ, что она напряженно слушала, что я говорилъ; она слушала съ такимъ вниманіемъ, что стала противной и забыла закрыть ротъ. Она стоитъ съ платкомъ въ рукѣ; это бѣлый шелковый платокъ; она сняла его съ шеи. Я тоже стаскиваю съ себя куртку.
— Бога ради, надѣньте ее! — восклицаетъ она. — Вы не должны этого дѣлать. Неужели вы такъ на меня злы. Нѣтъ, надѣньте же куртку, пока вы еще не совсѣмъ промокли.
Я снова надѣлъ куртку.
— Куда это вы? — спросилъ я глухимъ голосомъ.
— Такъ, никуда… Я не понимаю, какъ вы могли снять вашу куртку…
— Гдѣ сегодня баронъ? — спрашиваю я. — Въ такую погоду графъ не можетъ быть въ морѣ…
— Гланъ, я хотѣла сказать вамъ одну вещь…
Я перебиваю ее:
— Могу я васъ просить передать герцогу мой поклонъ.
Мы смотримъ другъ на друга. Я готовъ и дальше перебивать ее, какъ только она откроетъ ротъ. Наконецъ, по ея лицу скользить страдальческое выраженіе; я отворачиваюсь и говорю:
— Откровенно говоря, откажите вы вашему принцу, фрёкэнъ Эдварда. Этотъ человѣкъ не для васъ. Увѣряю васъ, онъ всѣ эти дни расхаживаетъ и размышляетъ, жениться ли ему на васъ или нѣтъ, а этимъ вамъ нельзя вѣдь услужить.
— Нѣтъ, не будемъ объ этомъ говорить, не правда ли? Я думала о васъ. Вы могли снять свою куртку и промокнуть ради другой; я пришла къ вамъ…
Я пожимаю плечами и продолжаю:
— Я предлагаю вамъ взять доктора вмѣсто него. Въ чемъ вы можете его упрекнуть? Мужчина въ цвѣтѣ лѣтъ, прекрасная голова. Подумайте объ этомъ.
— Послушай меня, хоть минуточку…
— Эзопъ, моя собака, ждетъ меня въ хижинѣ. — Я снялъ шляпу, поклонился и опять сказалъ:
— Привѣтъ вамъ, прекрасная дѣва. — Съ этими словами я пошелъ.
Она вскрикнула:
— Нѣтъ, не вырывай у меня сердца изъ груди. Я пришла къ тебѣ сегодня, караулила здѣсь тебя и улыбалась, когда ты шелъ сюда. Теперь я чуть было съ ума не сошла, потому что ни о чемъ другомъ я думать не могла; все кружилось вокругъ меня, и я все время думала о тебѣ. Сегодня я сидѣла у себя въ комнатѣ; кто-то вошелъ; я подняла глаза, хотя я все равно знала, кто пришелъ. — Я вчера гребъ четверть мили, — сказалъ онъ. — Вы не устали? — спросила я. — Ахъ, конечно, я очень усталъ, и у меня на рукахъ образовались волдыри, — сказалъ онъ и казался очень огорченнымъ этимъ послѣднимъ обстоятельствомъ. Я подумала: «Вотъ чѣмъ онъ огорченъ!» Немного времени спустя, онъ прибавилъ:- Ночью я слышалъ шопотъ подъ моимъ окномъ, это ваша горничная была занята интимной бесѣдой съ однимъ изъ вашихъ приказчиковъ. — Да, они намѣреваются вступить въ бракъ, — сказала я. — Да, но это было въ два часа ночи. — Ну такъ что же? — спросила я и тотчасъ же прибавила:- ночь принадлежитъ имъ. — Онъ поправилъ на носу свои золотые очки и замѣтилъ:- Но, не правда ли, вы находите это все-таки неудобнымъ такъ поздно, ночь? — Я не поднимала глазъ, и такъ мы просидѣли десять минутъ. — Не могу ли я накинуть вамъ шаль на плечи? — спросилъ онъ. — Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣчалъ я. — Кто-то завладѣетъ вашей маленькой ручкой? — сказалъ онъ. Я не отвѣчала, мои мысли были далеко. Онъ положилъ мнѣ на колѣни маленькую коробочку; я открыла коробку и нашла въ ней булавку; на булавкѣ была корона, и я насчитала въ ней десять камней… Гланъ, булавка у меня здѣсь, хочешь ее посмотрѣть? Она растоптана… Подойди сюда и посмотри, какъ она растоптана… — Ну, что мнѣ дѣлать съ булавкой? — спросила я. — Она должна украшать васъ, — отвѣчалъ онъ. Но я протянула ему булавку обратно и сказала! — Оставьте меня въ покоѣ, я думаю больше о другомъ. — О комъ? — спросилъ онъ. — Объ одномъ охотникѣ, - отвѣчала я;- онъ подарилъ мнѣ на память всего два птичьихъ пера; возьмите же вашу булавку. — Но онъ не хотѣлъ брать обратно булавки. Я въ первый разъ взглянула на него, его глаза были такіе пронизывающіе. — Я не возьму обратно булавки, дѣлайте съ ней что хотите; растопчите ее, — сказалъ онъ. — Я встала, положила булавку подъ каблукъ и наступила. Это было сегодня утромъ… Цѣлыхъ четыре часа я все здѣсь хожу и жду; послѣ обѣда я ушла. Онъ встрѣтилъ меня наверху, на дорогѣ. — Куда вы идете? — спросилъ онъ. — Къ Глану, — отвѣчала я! — я хочу попросить его не забывать меня… — Вотъ ужъ съ часъ, какъ я жду тебя здѣсь, я стояла подъ деревомъ и видѣла, какъ ты шелъ, ты былъ точно Богъ. Я люблю твою осанку, твою бороду и твои плечи, все въ тебѣ я люблю… Теперь ты нетерпѣливъ, ты хочешь уйти, я для тебя безразлична, ты даже не смотришь на меня…
Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумѣлъ отъ отчаянія и улыбался, мое сердце было ожесточено.
— Да, не правда ли, — сказалъ я и опять остановился. — Вы что-то мнѣ хотѣли сказать?
Эта шутка заставила ее утомиться мной.
— Я хотѣла вамъ что-то сказать? Да, но вѣдь я уже вамъ сказала; развѣ вы не слыхали? Нѣтъ, больше ничего, ничего мнѣ не остается вамъ сказать… — Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.
XXIV
Когда я выхожу на слѣдующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченіе ночи я все обдумалъ и принялъ рѣшеніе. Нѣтъ, зачѣмъ мнѣ ослѣпляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной дѣвчонкой; уже не достаточно ли долго ея имя сидѣло у меня въ сердцѣ и сосало его? Довольно мнѣ этого. Мнѣ пришло въ голову. что я можетъ-быть тѣмъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнѣйшее равнодушіе и высмѣивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмѣивалъ. Послѣ того, какъ она въ теченіе нѣсколькихъ минуть держала свою рѣчь, я говорю ей преспокойно:-Да, правда, вы хотѣли мнѣ что-то сказать… — Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотѣла побѣжать ко мнѣ навстрѣчу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.
— Сегодня мнѣ нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, — сказала она настойчиво.
Но я не тронулся съ мѣста, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотѣла мнѣ сказать.
— Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.
Я смутился и возражалъ.
— Отъ кого вы имѣете такое свѣдѣніе?
— Я не шпіоню, — воскликнула она. — я слышала это вчера вечеромъ, мнѣ разсказалъ это мой отецъ; когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смѣялась сегодня надъ барономъ. — Нѣтъ, — отвѣчала я. — Гдѣ ты сейчасъ была? — продолжалъ онъ спрашивать:- Я отвѣчала:- У Глана. — Тогда отецъ разсказалъ мнѣ все это.
Я преодолѣваю отчаянье и говорю:- Ева и здѣсь была.
— Она и здѣсь была? въ хижинѣ?
— Нѣсколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.
— И здѣсь тоже!
Пауза. «Будь твердъ!» — думаю я и говорю:
— Такъ какъ вы такъ любезны, что вмѣшиваетесь въ мои дѣла, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора; вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.
Гнѣвъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.
— А знаете, онъ вовсе не невозможенъ, — говоритъ она вспыльчиво. — Нѣтъ, онъ лучше васъ; онъ умѣетъ держаться въ обществѣ не бьетъ чашекъ и стакановъ, и оставляетъ въ покоѣ мои башмаки. Да, онъ умѣетъ обращаться съ людьми: А вы смѣшны, мнѣ стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?
Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонилъ голову и отвѣчалъ:
— Въ этомъ вы правы, я не умѣю обходиться съ людьми. Но будьте ко мнѣ снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу въ лѣсу, это моя радость. Здѣсь, въ моемъ уединеніи, я никому не могу причинить вреда тѣмъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять всѣ свои усилія, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За послѣдніе два года я такъ мало бывалъ въ обществѣ людей…
— Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, — продолжала она, — въ концѣ-концовъ, становится утомительнымъ имѣть съ вами дѣло.
Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня; я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:
— Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманіе Евы. Жалко только, что она замужемъ.
— Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ? — спросилъ я.
— Да, она замужемъ.
— За кѣмъ же она замужемъ?
— Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.
— Развѣ она не дочь кузнеца?
— Нѣтъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?
Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленіе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: «Неужели Ева замужемъ?»
— Вашъ выборъ, однако, удаченъ, — говорить Эдварда.
Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:
— Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совѣта друга; принцъ вѣдь просто старый дуракъ. — И я началъ высмѣивать его въ своемъ раздраженіи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плѣшивый, почти совсѣмъ слѣпой; я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ. — Впрочемъ, у меня не было желанія поближе познакомиться съ нимъ, — сказалъ я, — въ немъ нѣтъ ничего такого, что выдѣляло бы его; ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнѣйшее ничтожество.
— Нѣтъ, онъ представляетъ изъ себя нѣчто, представляетъ нѣчто! — кричала она, и голосъ прерывался у нея отъ гнѣва. — Онъ представляетъ изъ себя нѣчто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лѣсной житель. Но подожди, онъ поговоритъ съ тобой, я попрошу его объ этомъ. Ты не вѣришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься; я выйду за него замужъ, я буду днемъ и ночью о немъ думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придетъ, ха-ха, Богъ свидѣтель, пусть приходитъ, мнѣ это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мнѣ нужно отсюда уйти…
Она пошла отъ хижины внизъ по тропинкѣ, сдѣлала нѣсколько маленькихъ, поспѣшныхъ шаговъ, повернулась еще разъ съ мертвенной блѣдностью въ лицѣ и простонала:
— Никогда не попадайся мнѣ больше на глаза…
XXV
Листва пожелтѣла, картофельная трава высоко раскинулась и была въ цвѣту, охотничья пора опять наступила. Я стрѣлялъ куропатокъ, тетеревовъ и зайцевъ. Въ одинъ прекрасный день я застрѣлилъ орла. Безмолвное, высокое небо, прохладныя ночи, ясные гулы и милые звуки въ лѣсахъ и поляхъ. Широкій и мирный покоился міръ…
— Я больше ничего не слышалъ отъ господина Мака относительно двухъ гагарокъ, которыхъ я подстрѣлилъ, — сказалъ я доктору.
— Этимъ вы обязаны Эдвардѣ, - отвѣчалъ онъ. — Это я навѣрное знаю, я слышалъ, она воспротивилась этому…
«Я не обязанъ ей», подумалъ я.
Бабье лѣто, бабье лѣто! Тропинки лежатъ точно полосы среди увядающаго лѣса. Каждый день появляется новая звѣзда. Мѣсяцъ мерцаетъ какъ тѣнь, золотая тѣнь, погруженная въ серебро…
— Богъ съ тобой, Ева, ты замужемъ?
— Развѣ ты этого не зналъ?
— Нѣтъ, я этого не зналъ.
Она молча сжала мнѣ руку.
— Богъ съ тобой, дитя, что намъ теперь дѣлать?
— Что хочешь. Можетъ-быть, ты еще не уѣдешь; я буду счастлива, пока ты здѣсь.
— Нѣтъ, Ева!
— Нѣтъ, да, да! Ну, хоть пока ты здѣсь.
У нея безпомощный видъ, и она все время сжимаетъ мою руку.
— Нѣтъ, Ева, уходи! Никогда больше!
И ночи проходятъ и дни наступаютъ; уже третій день со времени того разговора. Ева идетъ съ ношей черезъ дорогу. И сколько дровъ переноситъ этотъ ребенокъ за лѣто изъ лѣсу!
— Оставь свою ношу, Ева, и дай мнѣ посмотрѣть такіе ли у тебя голубые глаза?
Глаза у нея были красные.
— Нѣтъ, улыбнись мнѣ опять, Ева. Я не могу дольше противостоять тебѣ, я твой, я твой…
Вечеръ. Ева поетъ; я слышу ея пѣніе, и теплота разливается у меня по тѣлу.
— Ты поешь сегодня, Ева?
— Да, мнѣ весело.
И такъ какъ она меньше меня ростомъ, она подпрыгиваетъ, чтобъ обнять меня за шею.
— Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачѣмъ ты ихъ исцарапала?
— Это пустяки.
Ея лицо удивительно сіяетъ.
— Ева, ты говорила съ господиномъ Макомъ?
— Да, одинъ разъ.
— Что ты сказала и что онъ сказалъ?
— Онъ ужасно жестокъ съ нами, онъ заставляетъ моего мужа день и ночь работать въ амбарѣ и меня тоже онъ приставляетъ къ всевозможнымъ работамъ.
— Зачѣмъ онъ это дѣлаетъ'?
Ева уставилась въ землю.
— Почему онъ это дѣлаетъ, Ева?
— Потому, что я тебя люблю.
Но откуда онъ это можетъ знать?
— Я ему это сказала.
Пауза.
— Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!
— Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!
И голосъ ея звучалъ въ лѣсу, какъ тихая, дрожащая пѣсня.
Листва желтѣетъ. Время къ осени. На небѣ еще больше появилось звѣздъ, и мѣсяцъ похожъ на серебряную тѣнь, погруженную въ золото. Холодъ не чувствуется, нѣтъ, только прохладная тишина и кипучая дѣятельность въ лѣсу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрѣли.
И вотъ наступило двадцать второе августа я вмѣстѣ съ нимъ три желѣзныхъ [1] ночи.
XXVI
Первая желѣзная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются двѣ звѣзды, а часа два спустя слабый свѣтъ луны. Я брожу по лѣсу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и свѣтъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нѣтъ.
— Первая изъ желѣзныхъ ночей! — говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и мѣстѣ…