Горечавка остановилась. Я поддерживал Никиту из «эмки», Энджи – из пистолета-пулемета. Хотя кусты больше не перли на нас, ряды хищных растений не редели, и как прорываться, все еще было не понятно.
– Отступаем, – выдохнул Никита, – а то все патроны переведем.
Он был прав. Мы перестроились: я быстро проверял дорогу, Пригоршня и Энджи постреливали для острастки. Сконцентрировавшись на очередной гайке, я не заметил длинного побега, выстрелившего мне в лицо. Жгучая боль – мазнуло по скулам и носу, на сантиметр выше – пришлось бы по глазам. Я выругался и рефлекторно закрылся руками. Следующий удар пришелся по пальцам. Вот тебе и кустики…
Не думаю, что у горечавки были хоть мизерные зачатки разума, скорее, голые инстинкты. Эта пакость хотела жрать, конкретнее – она хотела сожрать меня.
Я заставил себя убрать руки и даже успел присесть, уклоняясь от очередного взмаха гибкой ветки.
Прямо передо мной – два куста, здоровых, выше человеческого роста. Но всего два. Лицо и руки горели, будто ошпаренные, и соображал я туго, наверное, из-за яда. Никита, даже если видел, что происходит, на помощь прийти не мог – одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы понять: мы угодили в ловушку, нас окружили. Кусты, пережив первый шок от вооруженного отпора, перешли в наступление.
Ветви со свистом выстреливали в нас, целясь в открытые участки кожи. День триффидов, блин. Взвизгнула Энджи – ее задело, крякнул от боли Пригоршня.
Черт, вот только трава меня еще не ела!
Злость поднялась тяжелой, мутной волной. Я выхватил нож – «Пентагон», не складень. Хочешь, зараза, драться? Будем драться. Покрошу тебя на салат.
Куст, конечно, моего настроения не понимал, он вообще ничего не понимал, только жрать хотел.
Под выстрелы и шипение я ринулся на противника. Тут главное: забыть об опасности. Как в реальной драке, внушить себе, будто это спарринг, и ничего, серьезней синяка, тебе не грозит. Ну, куст, ну, стремный. Порубить – и дело с концом. Ножевому бою меня в свободное время учил Пригоршня, я еще отмахивался: нафига резать, если есть пистолет, но друг, проявляя несвойственные ему мудрость и прозорливость, заставлял заниматься. В частности, тренировал скорость реакции, обзывая меня «тормозом»: брал веревку и начинал крутить ею, стараясь меня ударить, а я должен был веревку перерубить. Заточенным ножом сделать это вполне реально.
И вот – пригодилось же!
Напружинить ноги. Это кажется, что в схватке важнее руки, нет, действует все тело. И если ноги деревянные – ничего не сможешь. Танцующей, легкой походкой, кидая себя из стороны в сторону, ни секунды не оставаясь на одном месте, я наступал на куст. Он размахивал ветвями, выпуская в мою сторону побег за побегом, но я отпрыгивал, пригибался, отшатывался, уворачивался, при этом успевал достать его ножом. Побеги становились короче, брызгал жгучий сок, и куст двигался все медленнее.
Я, напротив, вошел в раж.
– На капусту! – выкрикивал с каждым рубящим движением. – Нашинкую! Щавель! Шпинат! Петрушка-мутант!
Второй куст, заметив или, скорее, почувствовав, что первый обмяк и скукожился, начал отступать. Теперь я увидел, как они перемещаются: вытягивая корни из земли, что те древолюди во «Властелине колец».
– Ага! Улепетываешь! Сдавайся, зелень!
Куст поджал ветки и… покатился. Как перекати-поле, только без помощи ветра. Большой, около метра в диаметре, шар запрыгал по кочкам болота. Я остановился, тяжело дыша. Адреналин выходил, меня начало трясти, а расслабляться было рано. С боков кусты отступили. Наверное, у них была связь с другими растениями, иначе они не могли бы действовать скоординированно, и смерть одного ощущалась другими.
А вот позади кипел бой. Никита, забив на огнестрельное оружие, снял с пояса свой тесак – не фирменный нож, а самопальный, в локоть длиной, с рукояткой, обмотанной изолентой. Ковыряло было острое и на редкость неудобное, но друг с ним не расставался, говорил, память об армии, сам выточил, сам накладки на ручку соорудил, даже лентой сам обмотал. Это орудие пролетариата сейчас пригодилось. Точил его Никита тоже сам, старательно, до бритвенной остроты.
На эпитеты Пригоршня сил не тратил. С уханьем и кряканьем он рубил горечавку, как будто был мексиканцем, прорывающимся сквозь джунгли. Энджи помогала в меру сил, постреливая по особо наглым кустам.
Кажется, силовое преимущество было на нашей стороне.
Я бросился к друзьям.
Боевая ярость не вернулась, напротив, накатывала усталость, но я превозмогал ее и сражался. Никита глянул искоса, кивнул: молодец, мол. И продолжил свое занятие. Действовал он методично, как газонокосилка, и горечавка дрогнула. Вот один куст, поправ законы физики, поджал ветки и покатился вверх по склону, другой, третий… Вскоре мы остались в относительной безопасности, враг бежал.
На поляне валялись, шевелясь, зеленые побеги, пытались куда-то ползти.
– Пакость, – резюмировал Никита, отпихивая ветку ногой. – Ядовитая, башка кружится. Ну и рожа у тебя, Химик!
Я и забыл про лицо и руки, но после слов Пригоршни сразу ощутил ноющую боль. Посмотрел на пальцы – они были покрыты мелкими пузырями, словно я повстречался с ядовитой медузой или обварился.
– У меня есть пентанол, – сказала Энджи, – помогает против ожогов. Давай, я тебя обработаю.
– Фигня твой пентанол, – Пригоршня полез в рюкзак, – я один раз из чайника обварился – не помогло. У меня регенератор есть, правда, немного, вот это – вещь.
Регенератор, он же, на нашем сленге, «заживлялка» – обязательный в аптечке сталкера элемент. Это не то, чтобы артефакт – в чистом виде в Зоне не найти. Но из некоторых мутирующих растений умельцы изготавливают порошок, невероятно ускоряющий заживление. Конечно, огнестрельное ранение не вылечишь, да и сломанную руку не заживишь. Но поверхностные раны на раз заращивает.
Велев мне сесть и закрыть глаза, Пригоршня присыпал химические ожоги на руках и лице. Я думал, что нам сейчас пригодился бы артефакт «кровь земли», который стоит копейки, но все считают, что вряд ли понадобится лечить ожоги.
– Повезло тебе, – резюмировал он, – неглубокие. А то была бы у тебя рожа под стать остальной шкуре.
– А что у тебя с кожей? – заинтересовалась Энджи.
В голосе ее было не только любопытство, но и забота.
Любой мужчина при таком сочетании насторожится. Хорошо, если тебя хотят просто затащить в постель, а ну как – в ЗАГС? Если уж женщина взялась заботиться, пора драпать. Нет, посочувствовать и пожалеть они могут – на то и женщины, инстинкты материнские никуда не денешь. А вот позаботиться женщина способна либо о ребенке, либо о другой женщине, особенно о беременной, либо о мужчине, которого уже присвоила. Такое замечательное свойство: они нас воспринимают как территорию, которую нужно сначала завоевать, а потом обжить, переделать под себя, расположиться с комфортом. Я не женоненавистник, но убежденный холостяк. Это Пригоршня готов добровольно влезть в брачные узы, по нему видно. А я пока поживу полной жизнью.
– Вражеская пуля, – отшутился я. – Никит, хватит сыпать эту дрянь, щиплет же.
– Потерпи, – проворковала Энджи.
С закрытыми глазами я был беспомощен. Ласковые, но крепкие руки девушки принялись втирать порошок в обожженные места. Так он, конечно, лучше действует, но боль была адская, я зашипел сквозь зубы.
Вот странно: в бою ран не чувствуешь. Порезы и даже дырки от пуль переносишь стоически. Один раз я даже вывих самостоятельно вправлял, а в другой раз с надорванной связкой на голеностопе вполне бегал. Но стоит опасности миновать – и готов от любой ерунды в голос орать. Да не только я, даже храбрец Пригоршня до дрожи боится зубного врача.
– Ну вот и все, – проворковала Энджи.
Я открыл глаза. Девушка склонилась близко, будто ожидая поцелуя. На заднем плане багровел и мялся ревнующий Никита.
– Тогда пойдем, – отодвинув Энджи, я поднялся. – Только не через болото. Попробуем его все-таки обойти.
Глава 9
Как говорилось в одном старом мультике, «растрепанные, но не побежденные», вышли мы из леса.
Солнце уже клонилось к горизонту, и свет его, оранжево-апельсиновый, больно бил по глазам. Приходилось щуриться, глядеть из-под ладони. Мы стояли на невысоком холме, у подножия которого текла, извиваясь и сверкая, мелкая неширокая речка, а сразу на другом берегу высились облупившиеся, окруженные бетонным забором с колючей проволокой, белые трех– и пятиэтажные здания совершенно точно не гражданского назначения.
– Глянь-ка, – удивился Пригоршня, – вертолетная площадка!
Синяя круглая площадка с желтой буквой «Н», и правда, угадывалась между домами.
– А что нам там, собственно, нужно? – поинтересовалась Энджи. – Порцию приключений на задницу? Даже мне понятно: под вечер соваться в здания не нужно. А с непонятной целью – и вовсе. Мы собирались дойти до Ядра, вторую половину карты я у Вика забрала. Зачем база?
– Ну… Надо. – Лаконично объяснил Пригоршня.
То ли Никита понял: здесь ему ничего не светит, то ли решил сменить тактику, то ли заподозрил подставу и перестал девушке доверять.
– Если Зона что-то подсовывает, нужно брать, – сказал я. – Просто отвернешься и пройдешь мимо – в следующий раз не повезет. На карте база отмечена. Путь лежит мимо нее. Тут далеко не все рационально, иногда нужно просто довериться интуиции. Да и вечереет уже. Лучше – под защитой стен. Пойдем, посмотрим, если нет ничего ужасного, там и заночуем.
– Моя интуиция, – заметила девушка, – подсказывает: туда соваться не стоит. В крайнем случае, если вы уперлись, давайте до утра подождем.
– В лесу? На открытом пространстве? Нет, Энджи, только не здесь. Еле живыми ушли. Не хочу знать, что по ночам в этих местах ползает, летает и бегает. И не хочу в землю закапываться, если выброс начнется.
– Думаешь, Андрей, внутри лучше?
Редко она называет меня по имени, а ведь сперва кривилась от «Химика». Да, отношения изменились, и не только между нами – мы перестали быть чужими людьми. Изменились отношения между Энджи и Зоной. Кажется, Зона приняла девушку. Иначе вряд ли Энджи дошла сюда даже с нами.
И еще, Энджи выглядит пободрее. И за весь долгий переход ни разу не попыталась прилечь в обморок. Она даже не очень бледная, осунувшаяся, да, но не изможденная. То ли скрытые ресурсы организма открылись, то ли Энджи приняла одну из двух оставшихся порций снадобья покойного Патриота, то ли сама Зона подпитывает девушку, дает ей силы дотянуть до заветной аномалии.
Хороший знак.
О том, что на самом деле она притворяется больной, давит на жалость, я старался не думать, но такой возможности не исключал.
– Уверен. Опасные места я чую…
– Да-да. – Чересчур энергично закивала Энджи. – Летучих мышей, например. Горечавку.
– Так то мутанты, – обиделся за друга Никита, – Химик аномалии чует, как пес, натасканный на наркоту.
– Аномалии там, конечно, есть, – пояснил я, – но если бы было что-то совсем страшное, я бы вас туда не повел.
Энджи упрямо закусила губу.
– Ладно. Но если нас сожрут, ты будешь отвечать.
Бетонный забор вокруг базы НАТО наводил на мысли вовсе не об американских, например, солдатах, ухоженных и вооруженных получше нашего, но о советской еще военной части, нищей, ободранной, со срочниками в стоптанных кирзовых сапогах непременно на несколько размеров больше или меньше необходимого. По верху тянулась ржавая колючая проволока, этакими спутанными клубками…
– А ведь тут не база, – пробормотал Пригоршня, – это зона.
– Ну конечно, – почти не слушая друга, отозвался я, – а ты как думал? Мы в Зоне, поздравляю.
– Не. В смысле – тюрьма это, Химик. Зона.
– Да быть не может… – Я завертел головой.
Никита прав. Вон – вышки торчат сторожевые. Можно, конечно, предположить, что с них бравые техасские парни обозревали периметр, только чудится в простых, уже покосившихся строениях неизбывно родное: тайга, лесоповал, пулеметчик в шинели, и несчастные зеки, удирающие в перекрестье прожекторных лучей.
Речку мы перешли, не замочив ног – она бежала по камням, больше похожая на ручей, мелкая и звонкая, быстрая – и оказались у гостеприимно приоткрытых ворот.
– Наверное, это и правда была зона, которая с маленькой буквы, – предположил я. – А потом, когда все случилось, ее заняли натовцы. Что строениям-то пропадать. И, посмотрите, в хорошем состоянии, место, опять же, подходящее: источник питьевой воды, просматривается округа хорошо. Если бы не американцы, наверняка бы наши к рукам прибрали.
– Точно. – Согласился Пригоршня. – Место годное.
Энджи стояла перед воротами, втянув голову в плечи. Пистолет-пулемет она держала в опущенной руке и постоянно озиралась, будто ожидая нападения.
Ворота скрипнули на слабом ветру.
Ну-с, приступим.
Карабкаться через стену, пожалуй, не вариант, хотя в столь заботливо приоткрытую дверь соваться не очень хочется. Мы с Пригоршней встали напротив ворот, и он потянул створку на себя. Скрипнуло, через образовавшуюся щель просматривался двор базы, заросший короткой травой, пробившийся сквозь щели в асфальте.
– Странно, – заметила Энджи, – а разве дорога не должна идти прямо к воротам? Как-то ведь подвозили преступников.
Мы ошалело переглянулись. И действительно. Стоит, значит, бывшая тюрьма, исправительное учреждение, на берегу реки, что тот Кремль. И не ведет к ней не то, что дороги – разбитой колеи. А натовцы как же внутрь попадали? На вертолетах? Да бросьте! Это же Зона. В ней вертолет не только бесполезен, но временами даже опасен. По крайней мере, так глубоко никто не смог бы залететь, сколь современными и точными картами не обладай.
– Загадка, – протянул Никита.
– Ага, все любопытственнее и любопытственнее.
Пригоршня одну за другой отправил во двор десяток гаек – ничего, упали ровно, хвосты легли самым обычным образом. Мы снова переглянулись.
– А ну как выброс? – тихо спросил Пригоршня.
Я понял, что он имел в виду: если останемся под открытым небом, до утра можем и не дожить. А так, на вид, безопасно все.
Мы распахнули створки пошире. Двор, как двор. Растрескавшийся асфальт, под вышкой – проржавевший автомобиль с оторванной дверцей – марку и цвет уже и не определишь. Ни скелетов, ни мумифицированных трупов, ни заметных следов самых распространенных аномалий. Разве что дальняя вышка ржавым пухом заросла, так на нее никто лезть и не собирается. Мирное место, будто люди сами ушли.
Только вот из сбивчивого рассказа желдака вовсе не следовало, что кто-то куда-то ушел по доброй воле, напротив, выходило, что натовцы обосновались здесь давно, капитально и надолго.
– Куда пойдем? – спросил Никита.
– Присматривать место для ночлега. А там – по обстоятельствам.
Темнеет поздней весной медленно, и в запасе у нас было несколько часов. Но помня предыдущие ночевки в Зоне я предпочитал, что называется, «перебдеть».
– Давайте к вертолетной площадке, – предложил Пригоршня, – я сверху видел, там, вроде, какой-то небольшой домик был. Вероятно – склад. Ну и спокойней там, чем в бараке с камерами ночевать.
Мы с ним согласились. Нам предстояло пересечь двор, пройти между двумя пятиэтажками и чуть дальше.
Двор мы прошли без приключений. Прямо перед нами было два обшарпанных здания с забранными решетками окнами. Нежилые и неуютные, они слепо таращились на наш маленький, ощетинившийся стволами отряд. Нам предстояло идти между ними, не протиснуться – спокойно пройти по дорожке метров пять-шесть шириной.
Разница между спокойным местом и подобной дорожкой, например, в Любече и этим проходом – примерно такая же, как между нарисованной на земле линией и натянутым над пропастью канатом. То есть, прохождение требует сноровки и спокойствия, и более – ничего.
Гайки снова упали как надо, и я смело шагнул в проход между домами.
Изумленно вскрикнул Пригоршня, ахнула Энджи, я оглянулся, но не увидел ни друзей, ни двора, откуда только что вышел.
Что за нафиг? Я стоял в крохотной комнатке с забранным решеткой окном под потолком, откуда пробивался тусклый свет. Вдоль стен – двухэтажные железные кровати с тонкими матрасами в продольную полоску. В углу – санузел, если это можно так назвать. Тюремная камера. Дверь в коридор была открыта.
Первой мыслью было: я все-таки сошел с ума.
Второй: я сошел с ума намного раньше, это – не камера, а психушка, куда меня сдали заботливые родственники. И все время, пока я якобы ходил по Зоне, я лежал под капельницей.
Третьей: фига, не дождетесь! Пусть другие с ума сходят, а я точно знаю: это Зона шутить изволит. Новая аномалия.
Вытащил из кармана рюкзака ПДА и на всякий случай посмотрел на экран. Однако, мое местоположение на экране отображалось, как и местоположение друзей. Они по-прежнему, если верить ПДА, стояли во дворе, а вот я был в правом от них здании на третьем этаже.
Дотянуться до окошка, чтобы дать знать о себе, я не мог. Поэтому настрочил Пригоршне сообщение: «Жив, здоров, почему-то на третьем этаже тюрьмы справа от тебя. Буду выбираться. Не суйтесь сюда, стойте на месте».
И практически сразу получил облегченное «ОК».
Я поправил рюкзак, поудобнее взял винтовку и выглянул за дверь. Тюремный коридор был почти не освещен – только из дверей нескольких камер пробивался свет. Пришлось нацепить налобный фонарь и включить его.
Никого и ничего. Брошенная гайка показала, что путь чист.
Я шагнул.
Оп-па. По глазам ударил луч солнца, а по ушам – ветер. Проморгавшись, я обнаружил, что стою на крыше какого-то дома. Осторожно подошел к краю, глянул вниз – подо мной была вертолетная площадка. Кстати, не пустая. Вертолет тоже был, но не стоял, а валялся на боку чуть в стороне.
Да что же это?! Решив пока не беспокоить Пригоршню своими приключениями (судя по ПДА, они с Энджи оставались на месте), я принялся искать спуск. Балконов не было, и по веревке спуститься на землю я не мог – не за что было ее привязать, зато обнаружился люк, ведущий на чердак. С некоторым сомнением я приоткрыл его и заглянул внутрь: темно. Снова – фонарик: никакой видимой опасности, лесенка, ведущая вниз.