Через веранду и крохотный тамбур они попали в просторную прихожую, облицованную светлым деревом. Простая вешалка во всю стену, ростовое зеркало и несколько тумбочек составляли всю ее обстановку.
– Подождите здесь, – лаконично уронил Власик. – Я узнаю у Хозяина, можно ли…
Спиридонов кивнул, и Власик исчез за дверями слева, оставив посетителя разглядывать замысловатый узор на ковре. Этот ковер, пожалуй, был единственным предметом роскоши в доме, все остальное было стандартным: люстры, ковровые дорожки – все, как в любом советском учреждении…
Дверь беззвучно открылась, и на пороге появился Власик.
– Проходите, Виктор Афанасьевич, – пригласил он и посторонился.
Спиридонов вошел в просторный, по-спартански скупо обставленный кабинет. Кабинет Менжинского в сравнении с этим смотрелся богаче. Сталин сидел за большим канцелярским столом с зеленым сукном, на стуле с высокой спинкой. Сидел вполоборота к вошедшему и был занят тем, что набивал трубку.
– Проходите, Виктор Афанасьевич, – неторопливо проговорил он с небольшим грузинским акцентом. – Закуривайте, я слыхал, вы заядлый курильщик.
Закурить Спиридонову было просто необходимо. Такого нервного напряжения он не испытывал никогда в жизни. Доставая из кармана пачку, он заметил, что у него дрожат руки.
– Иосиф Виссарионович, я к вам по очень срочному делу… – начал было он, стараясь сохранять ровный, спокойный тон.
– Вы по поводу Ощепкова, – сказал Сталин, раскуривая трубку. – Вынужден вас огорчить: мне бы очень хотелось помочь вам, но я не могу.
Он повернул лицо к Спиридонову и передвинул пепельницу в его направлении.
– Сядьте, Виктор Афанасьевич, и выслушайте меня.
Спиридонов был настроен сражаться, идти в этой борьбе до конца, но после слов Сталина послушно сел и приготовился слушать. Нет, от борьбы он не отказался. Просто решил, что, узнав аргументы вождя, лучше найдет слова, чтобы его убедить.
– Обывателю кажется, – заговорил генеральный секретарь, – что Сталин всемогущий. Если Сталин повелит, все сразу же побегут исполнять. Хорошо, что есть такое мнение – когда в народе разброд и приказы сверху исполняют с оглядкой, толку не будет. Как в воинской части, где нет абсолютного доверия командиру.
Он помолчал, Спиридонов ждал, что он будет говорить дальше.
– А Сталин не может решать все за всех. Сталин сам подчиняется нормам советской законности, Конституции, партийной дисциплины. Вы думаете, мне неизвестны художества Ежова, его выходки? Мне известно куда больше, чем вам. Вы думаете, Ежов – опьяневший от крови и власти маньяк, которому нравится мучить и убивать? Отчасти да, это так. Но у Ежова куда более далеко идущие планы. Он пытается захватить под себя максимально много власти, чтобы потом заграбастать ее целиком. Какое место в планах Ежова занимает товарищ Сталин? Место мишени. Коля спит и видит, как задушит меня подушкой или еще что-нибудь в этом роде. Спросите: так почему товарищ Сталин не снимет Ежова, не укоротит ему руки? Потому что еще не время.
Он еще помолчал. Спиридонов набрался терпения.
– Виктор Афанасьевич, в нашей партии Ежовых много. Коля просто самый удачливый. Но когда начинаешь рубить головы этой гидры, на месте одной вырастают три. Какой же выход? А выход простой. Пусть эти головы перегрызутся между собой…
Он улыбнулся в усы.
– Да, при этом погибнут люди. В том числе совершенно невинные, как этот ваш Ощепков. Мне очень жаль каждого. Где это возможно, я не утверждаю приговоры, смягчаю их, даже подписываю помилование.
– Почему же вы не хотите этого сделать для Ощепкова? – не удержался Спиридонов.
– Повторяю, Виктор Афанасьевич, это не в моей власти, – ответил Сталин. – Власть очень странная штука… Пока ее нет у тебя, она вожделенная, как прекраснейшая из женщин. Но когда ты ее получаешь, если у тебя есть хотя бы огрызок души, ты понимаешь, что попал в ад. Ты вынужден делать то, чего не хочешь, вершить чьи-то судьбы, судьбы людей, групп, целых народов. И ты видишь, что твои решения не всегда справедливы. Точнее, не так. Они справедливы в общем, но в частности почти всегда кому-то незаслуженно причиняют боль. Но самое страшное даже не в этом.
– А в чем? – одними губами спросил Спиридонов, но Сталин услышал.
– Отвечу… Страшно то, что власть человека не может быть абсолютной. Всегда есть то, что вне твоего контроля, что тебе неподвластно. Твои подчиненные совершают ошибки или же преступления, но вина – на тебе. Если осел, за которым плохо следили, взбесится и убьет человека, осла, конечно, тоже убьют, но судить-то будут хозяина. И найдутся, уже находятся, в белоэмигрантской среде например, те, кто скажет: товарищ Сталин маньяк. Товарищ Сталин виновен в массовых казнях, как они говорят, репрэссиях… А товарищ Сталин не знает, чем им возразить, хотя с приходом к власти всеми силами старается остановить то, что наворотили его соратники. А ему еще и палки суют в колеса.
Он пыхнул трубкой и медленно выпустил облачко пахучего дыма. Больше вопросов ему Спиридонов не задавал.
– Простите, я отклонился от темы, – заговорил вождь через минуту. – Но закончу мысль… Власть человека никогда не может быть абсолютной. Есть кое-что, что не в нашей и ни в чьей власти. Саркома легкого, например. Девушка, случайно разлившая масло на трамвайной остановке… или больное сердце.
Спиридонов похолодел. Страшная догадка вспыхнула у него в мозгу.
– Когда? – спросил он.
– Сегодня ночью, – ответил Сталин. – Сразу после допроса. К нему не применяли физических мер воздействия. Его боялись, хотя он не выказывал сопротивления. Видно, само обвинение стало для него потрясением. И он с ним не справился. Он действительно был невиновен.
Спиридонов не находил слов. Сталин со вниманием посмотрел на него:
– Я мог бы сразу сказать вам об этом, едва вы вошли. Не пытайтесь отомстить и искать справедливость, вы лишь себя погубите. Можете не сомневаться, Ежову ничего не сойдет с рук, но его час еще не пробил. Мы позаботимся о вдове и дочери Ощепкова; его работу завершит кто-то из его учеников, допустим Харламов.
– Харлампиев, – глядя в одну точку перед собой, поправил вождя Спиридонов.
Сталин кивнул:
– Передайте вдове, что тело ей выдадут на Лубянке. И вот что, Виктор Афанасьевич…
Он вытряхнул трубку о край пепельницы, встал и заложил руки за спину.
– У всего есть цена. Цена власти – она в том, что те грехи, которые отпускают простому гражданину, превращаются в чудовищные преступления, если их совершает вождь. Обыватель быстро забывает хорошее, а плохое запоминает надолго. Потому я не прошу прощения. Я понимаю, да, его смерть – это моя вина, и знаю, что эту вину нельзя простить. Но я просто хотел бы, чтоб вы меня поняли. А теперь можете идти.
Спиридонов встал и посмотрел в глаза Сталину:
– Вы неправы, Иосиф Виссарионович, – сказал он. – Я не позволю вам взять на себя эту ответственность целиком. Прежде всего в том, что случилось, виновен я сам.
– Это еще почему?.. – спросил Сталин непонятным каким-то тоном – удивления, несогласия, любопытства…
– Потому что он мне доверял. А я по своей неосмотрительности глупо подвел его… Вы берете на себя власть над огромной страной, но страна – это много людей, и у каждого – своя власть, то есть ответственность. За Ощепкова отвечал я. И его гибель – это моя вина. Но не ваша. Если позволите…
Он достал еще одну папиросу. Сталин дал знак, что готов его слушать, и, подойдя к столу, потянулся за трубкой.
– В Японии есть легенда. Как-то раз странствующий ронин пришел в деревню и узнал, что деревней правит дракон. Решив избавить людей от чудовища, он вызвал дракона на бой. Растроганные жители предложили ему свое селение в дар, и самурай согласился. На следующее утро он проснулся драконом.
– Очень мудрая сказка, – отреагировал Сталин, выпустив дым. Дым пах почти ненавистной Спиридонову «Герцеговиной Флор». Это был запах папирос, которые он курил, когда умирала Клава. У него не было возможности купить себе курево, он не мог оставить жену одну, но в загашнике у него нашлось несколько коробок «Герцеговины». С тех пор этот запах стал для Спиридонова знаком утраты.
И его персональный ад пах сейчас этой «Герцеговиной».
– В Японии к драконам отношение двоякое, – продолжил он. – Они могут быть символами разрушительных слепых стихий природы, бедствий и катастроф, а могут знаменовать собой благоденствие и преуспеяние. Знаете, почему я принял сторону красных? Потому что белое движение не несло в себе никакой конструктивной идеи, тогда как у красных была пусть и недостижимая, но мечта: всеобщее благоденствие. Наверное, людям нужен дракон, но каждый дракон может выбрать, каким ему быть. Я вижу, что выбрали вы.
Спиридонов умолк. Молчал и Сталин. Наконец вождь сказал:
– Идите, товарищ Спиридонов. Время позднее, это я привык ночью работать… Но хочу поблагодарить вас за ваши слова. Мне со всех сторон поют дифирамбы, сжимая нож за спиной, и лишь вы, человек, которому я причинил горе, нашли действительно хорошие слова для меня. Я этого не забуду. А вас попрошу найти в себе силы жить дальше.
Спиридонов умолк. Молчал и Сталин. Наконец вождь сказал:
– Идите, товарищ Спиридонов. Время позднее, это я привык ночью работать… Но хочу поблагодарить вас за ваши слова. Мне со всех сторон поют дифирамбы, сжимая нож за спиной, и лишь вы, человек, которому я причинил горе, нашли действительно хорошие слова для меня. Я этого не забуду. А вас попрошу найти в себе силы жить дальше.
– Не беспокойтесь, товарищ Сталин, – ответил вождю Спиридонов. – Сил у меня достаточно.
* * *Домой Спиридонов вернулся лишь на рассвете. В квартире было тихо. Он осторожно вошел в комнату – и замер.
Варя сидела на стуле, навалившись грудью на стол. Ее волосы прикрывали лицо и руки. Перед ней стояла открытая коробочка для бенто. Револьвер лежал на полу.
Впрочем, оцепенение сразу же отпустило его. Варины плечи слегка приподымались и опускались в такт дыханию: она была жива. Спиридонов зашел в эркер, поднял револьвер и положил его в карман галифе.
Рядом с коробочкой на столе стоял бумажный журавлик. Почти такой же, как оставила ему Акэбоно. Почти такой же – но не такой.
В журавлике была записка:
«Виктор Афанасьевич!
Я знаю, что Вы никогда не простите мне то, что я сделала. У Вас большое сердце, и в нем есть место для сострадания, даже и после того, сколько Вам довелось пережить. В Ваших глазах я совершила большое зло. Даже если Вы по великодушию своему и простите меня, то никогда больше не будете смотреть на меня так, как смотрели совсем недавно. Потому я решила не жить. Мне не нужна жизнь без Вас. Но я хочу, чтобы Вы знали – даже если бы у меня, как у кошки, было семь жизней, я отдала бы их Вам. Простите меня…»
На этом письмо обрывалось.
Он думал. Думал о том, кого видели в нем Акэбоно, Клава и Варя, если так его полюбили? Ведь он никого не смог защитить – ни Фудзиюки, ни Акэбоно, ни Клавушку… А сейчас не защитил и Ощепкова…
И тут его озарила мысль. Пусть так. Он не смог их всех спасти. Но разве это причина, чтоб больше и не пытаться?.. Вот Варя. Она жива, но ее жизнь в его руках. Ее-то спасти он может! Должен. Обязан.
Он осторожно притронулся к Вариному плечу.
Она мгновенно проснулась. И, подняв на Спиридонова взгляд красных от слез глаз, спросила:
– Вы меня от себя отошлете?
– И куда вы пойдете? – Спиридонов взъерошил ей волосы. – Нет, Варя. Я не буду вас никуда отсылать. Ни из квартиры, ни из жизни, ни из сердца. Хватит сломанных судеб! В сучьи времена главное – самому не стать сукой, вы уж простите меня за грубое слово.
Варя, схватив его за руку, уткнулась лицом в рукав его френча и разрыдалась. Спиридонов стал гладить ее по волосам:
– Не плачьте… У каждого из нас есть что-то на совести. Что толку, если мы с этим умрем? Не лучше ли жить? У живого остается надежда; у мертвого ничего нет. А вы еще так молоды… Не плачьте.
Он говорил ей что-то еще, но понимал – конечно, все это правда. Но никто никогда не снимет с его совести груза. С ним и придется доживать жизнь. Он словно боль в груди, оставшаяся после болезни: он к ней притерпелся, и она осталась в нем напоминанием о том, что за жизнь надо бороться.
Он взял лицо Вари в свои ладони, заглянул ей в глаза:
– Вы писали, что отдали бы за меня семь жизней. Не стоит. Жизнь надо беречь.
Варя покорно кивнула, но в ее глазах читалось непонимание. А у Спиридонова опять заболело в груди. Но это было не самое плохое.
Теперь боль будет не только в его теле, но и в душе. Только и всего.
Послесловие
Судьбы у людей разные.
Есть люди, которым при жизни ставят памятники и посвящают песни, снимают о них фильмы, но пройдет не так много лет, и история смоет их имена со своих скрижалей, как дождь смывает с мостовой пыль и мусор.
А есть такие, чьи имена втаптывают в грязь, но они все равно восходят и сияют, словно звезды, погасить которые люди не властны.
Наверно, все проще, чем кажется, ведь о человеке свидетельствуют его дела. Если человек всю жизнь старался лишь для себя, топча окружающих, то единственное, что останется после него, это могила. Могила, которую не станут настойчиво разыскивать спустя много лет.
Если же он жил для дела, то дело переживет его и будет ему самым лучшим памятником.
Самым лучшим памятником Спиридонову, Ощепкову и многим другим, таким как Волков и Харлампиев, Галковский и Сагателян, стало то, чему они посвятили свою жизнь. Самбо.
Ни Спиридонов, ни Ощепков не знали этого слова, хотя Спиридонов был к нему близок. Окончательно самбо сформировали их ученики, прежде всего Харлампиев и Волков.
Но не будь Спиридонова или Ощепкова – не было бы и самбо. И пока на белый квадрат татами будут восходить молодые бойцы, эти имена будут жить, память о них не умрет.
Произведение, которое вы прочитали, – художественное, это роман, а не документальная книга, и, конечно же, ее сюжет может отличаться от того, как все было. Слишком много документов утеряно, давным-давно ушли из жизни свидетели тех событий. Но в работе над книгой я старался максимально учитывать все, что было написано до меня, и как можно достовернее описать то, как могли происходить события. Если я в чем-то ошибся, если какой-то факт из жизни моих героев прошел мимо моего внимания – прошу меня простить и не судить строго.
Главное, в чем я уверен: пора прекратить бесплодные поиски того, «кто матери-истории более ценен», и уж точно пора прекратить инсинуации на тему о якобы чуть ли не смертельном противостоянии этих героев. У Спиридонова с Ощепковым было взаимное непонимание, порою их отношения можно было назвать напряженными, но и только. Это просто «древний спор славян промеж собой», неизбежный творческий конфликт двух энтузиастов своего дела. Никакой ненависти и вражды между Спиридоновым и Ощепковым быть не могло, ведь, как сказал Пушкин, «гений и злодейство – две вещи несовместные». А гениями в своем роде были оба.
Хотелось бы поставить точку в споре, кто больше сделал для системы самбо. Это пустой и глупый спор. Каждый сделал все, что мог, каждый выложился на все сто процентов и внес свой неоценимый вклад. Давайте просто помнить каждое имя, заслуживающее того, чтобы его помнили.
И пусть всегда, покуда жив род человеческий, на белом квадрате татами продолжается мирное противостояние – самбо. Не ради подчинения себе противника, а ради победы над собой и самосовершенствования.
Москва, 2016КОНЕЦ
От автора
Мне представляется памятник.
Хорошо бы стоял он в Новосибирске, на берегу Оби. Он может быть без постамента – даже лучше, если он будет располагаться на небольшой квадратной площадке, татами. Два борца в одинаковых кимоно приготовились к схватке.
Один – высокий, худощавый, очень серьезный. Он наблюдает за соперником, оценивая, чего от него можно ожидать и как это лучше использовать в поединке. Он готовится к бою, но не испытывает ни ненависти, ни желания во что бы то ни стало сразить противника, повергнуть или унизить. Нет, схватка для него – нечто другое. Он подходит к ней профессионально: поединок – это работа, искусство, заполняющее всю жизнь.
Другой кажется расслабленным, но впечатление это обманчиво. Он ниже ростом, коренастый. У него простое, открытое лицо, невинный взгляд и мягкая улыбка, словно поединок для него – некое развлечение, вроде игры. Но эта игра – как песня для птицы. Птицы поют не для веселья, их песня – это их жизнь, и точно так же поединок для нашего героя – жизнь: не работа, не искусство, а сама жизнь.
Кто победит в схватке и будет ли в ней победитель – не важно. Важно то, чтобы этот поединок никогда не заканчивался. Важно, чтобы эти люди постоянно смотрели в глаза друг другу в предвкушении начала священнодействия, которому оба они посвятили жизнь и в котором – по-разному – были самыми великими и абсолютно равными.
Есть сражения, в которых само сражение важнее победы.
* * *Что это за памятник? Что он символизирует и кого представляет? Конечно, прежде всего – это памятник двум незаурядным людям. Двум Мастерам, создателям системы самбо.
Я пишу о двоих, хотя многие уверены: самбо разработал один человек. О том, кто был автором этой системы, есть несколько мнений, однако было бы несправедливо выделять заслуги одного, умаляя при этом усилия другого. Оба поровну внесли свою лепту в становление этой борьбы, да и не только они, но и их ученики, последователи. Вспоминая Спиридонова и Ощепкова, мы не отрицаем заслуг и множества других людей – например, столь известных мастеров, как Харлампиев или Волков.
Все эти люди внесли в разработку самбо неоценимый вклад, и это закономерно. Так и должно было быть. Система самбо не могла быть создана кем-то одним; это плод коллективного творчества, и факт этот делает ее столь всеобъемлющей, поистине интернациональной. И не важно, что взгляды Спиридонова и Ощепкова на то, какой должна быть новая борьба, порой кардинально не совпадали – от этого самбо стало лишь лучше. Универсальнее, разнообразнее, эффективнее.