Коляну можно верить: поездом Адлер – Киев на родину предков, в столицу Украины, он путешествовал неоднократно. Я считала, что нам повезло: выбери кошачий вор Джереми Смит другой маршрут для отступления, план контрпохищения пришлось бы разрабатывать дольше, а времени у нас было в обрез. Впрочем, у Смита тоже. Деваться ему некуда: в самолет с животным без документов не сядешь, а выехать за пределы России поездом из Екатеринодара сегодня можно было только на Украину.
– Внимание! Вот он, – негромко сказал Колян, приспуская на нос черные очки.
Маскируясь, он забрал свой запоминающийся русый хвост под бейсболку и спрятал подбородок в поднятый ворот спортивной куртки. Я конспиративно держалась за его спиной. Ирку и Моржика Смит не знал, поэтому они могли не таиться.
– Как по-украински «кот»? – поинтересовалась Ирка, внимательно рассматривая большую крытую корзину, составляющую, наряду с легким чемоданом, весь багаж мистера Смита.
– Кит, – отозвался Колян.
– Да ну? – искренне удивился Моржик. – А как тогда будет «кит»?
Колян замялся.
– Так, Колюша, ридну мову вспоминать будешь позже, – быстро проговорила я. – Ирка, он уже садится! Твой выход!
– Гляжу я на небо, та й думку гадаю: чего ж я не сокил, чему ж не летаю? – приятным контральто запела Ирка, плавно выдвигаясь из наших рядов.
– Умолкни, зараза! – простонала я. – На тебя все обращают внимание!
– Нехай! – Демонстративно поправив бюст в батистовом плену, Ирка легко подхватила с земли большую картонную коробку и поплыла к вагону.
Коробка была легкая, потому как пустая, но Моржик выхватил ее из Иркиных рук и понес сам.
– Подойдем поближе! – Подталкивая Коляна в спину и наступая ему на пятки, я подогнала супруга к вагону.
Габаритная Ирка в колоритном наряде украинской селянки поражала воображение публики: граждане застыли на месте, откровенно разинув рты. Заметив произведенное ею впечатление, Ирка ускорила ход, пропорола толпу у вагона и настигла Смита уже на ступеньках.
– Извиняйте! – весело сказала она, пытаясь боком пробраться мимо полковника в тесный тамбур.
Подруге и притворяться не понадобилось, с ее объемами разминуться в таком тесном пространстве с кем-нибудь плотнее дистрофика было в высшей степени затруднительно. Смит прекратил движение, поставил на пол корзину и прижался спиной к стене, завороженно глядя на коралловые бусы, подпрыгивающие у самого его носа в такт Иркиному колышущемуся бюсту.
– Давай сюды, Микола! – завопила Ирка Моржику, протискивающемуся сквозь толпу с коробкой над головой.
Не трогаясь с места, плотно заклинившая Смита Ирка через головы приняла коробку, сдвинулась в глубь тамбура и наклонилась над своим багажом, закрыв собой и корзину, и вообще весь тамбур.
– Слышь, земляк, – обратился Моржик к полковнику, намеренно отвлекая его. – Ты пропустил бы бабу вперед?
Темнокожий «земляк» в растерянности завертел головой.
– Та проходьте уж, – великодушно сказала Ирка, распрямляясь и уплывая в глубь вагона – на самом деле, не далее чем в купе проводницы.
Очнувшись, полковник подхватил свой багаж и проследовал в купе. Внимательный взгляд, брошенный им на корзину, не остался незамеченным: Колян многозначительно (и довольно болезненно) пихнул меня локтем в бок.
– Вижу, – коротко отозвалась я.
Обостренным зрением я и вправду даже на расстоянии угадывала в просветах между прутьями корзины характерную мохнатую белизну.
– В связи с опозданием стоянка поезда сокращена до десяти минут, – сварливо напомнило вокзальное радио.
Мы с Коляном не сговариваясь посмотрели на часы.
– Еще минута, – показал на пальцах Моржик, в нетерпении переминающийся у вагона.
Толпа рассосалась, посадка закончилась, из тамбура на перрон поспешно спускались замешкавшиеся провожающие. Поезд медленно тронулся, и только тут, поддерживаемая под локоток щедро подкупленной проводницей, по ступенькам заторопилась Ирка. Проигнорировав протянутую Моржиком руку, она ловко спрыгнула на перрон, обернулась, выхватила протянутую ей проводницей коробку и отбежала от вагона.
Состав, набирая скорость, поплыл мимо.
– Ну?! – плотной кучкой мы сбились вокруг коробки.
– Котнепинг прошел как по маслу, – отдуваясь, сообщила довольная Ирка. – Тоха, умница, даже не вякнул!
Я поспешно открыла коробку. Взъерошенный кот, не веря, уставился на меня большими зелеными глазами.
– Это я, Тошенька, – успокаивающе сказала я, крепко обнимая животное. – Все хорошо, мое солнышко, сейчас мы поедем домой!
– А он по-прежнему не вякает, – озабоченно отметил Моржик. – Какой-то подозрительно тихий!
И тут разрумянившаяся Ирка, все еще в образе, захихикала, кокетливо закрываясь вышитым рукавом:
– Да ладно, не вякает! Вякнет еще! Вот кто действительно тихий – так это персонаж в корзине у Смита!
Я мстительно улыбнулась. В плетеной торбе неудачливого похитителя кошек в стольный Киев катил белый полотняный валик, наполненный блинной мукой – первым, что подвернулось под руку Ирке, вдохновенно изготовившей этот муляж кота.
Рукодельница Ирка надежным ручным швом «назад иголочкой» нашила на мешок с мукой трофейный песцовый хвост – так что полотняно-меховой валик от настоящего кота нельзя было отличить в двух шагах.
У Смита этот мешкокот будет в ящике сидеть, вес у них с Тохой одинаковый, тютелька в тютельку, а в дырочки только серебристый мех виден будет. Сразу Смит подмены нипочем не заметит, а потом, как говорят, поезд ушел…
– Поздно уже, поехали домой, – сказал Колян. – Я есть хочу. Да и Тоха, бедолага, наверное, проголодался…
Мы вернулись домой и отпраздновали успешное завершение операции по освобождению кота из американского плена обильным ужином.
Назвать свое поспешное бегство из столицы Кубани отступлением на заранее подготовленные позиции Смит не смог бы при всем желании.
Предварительно рассматривая возможные варианты быстрой эвакуации из Екатеринодара, полковник с присущей ему основательностью изучил маршруты и расписание вылета из города самолетов, следующих прямиком за рубеж. Выбор оказался неплохим: в зависимости от дня недели из Екатеринодара можно было быстро убраться в Германию, Чехию, Испанию, Италию, Объединенные Арабские Эмираты, Египет и на остров Кипр. Смит запасся расписанием рейсов и телефонами авиаагентств и заготовил полный комплект выездных документов для кота, включая обязательное ветеринарное свидетельство.
Однако полковник не учел того общеизвестного факта, что российское законодательство переменчиво, как погода, и каждый субъект Федерации норовит внести в него свои дополнения. Он уже позвонил в авиакассы, чтобы заказать билеты на завтрашний рейс в Хургаду: себе – в экономклассе, коту – в багажном отделении. И только тут узнал о новом постановлении местных властей, запретивших вывоз за границу всех видов братьев наших меньших без предварительного семидневного содержания последних в карантине!
Оставить с таким трудом добытого кота и улететь полковник никак не мог. Скорее, он предпочел бы отбыть недельное заключение в карантине вместе с животным, а еще лучше – вместо него. Будь это не кот, а, скажем, мышка или хомячок, Смит попытался бы пронести его на борт лайнера контрабандой, но спрятать в кармане или в рукаве крупного зверя весом в полпуда не представлялось возможным.
Итак, самолеты как средство немедленной эвакуации отпали в полуфинале. Оставалось попробовать уехать поездом.
Метнувшись на вокзал, Смит выяснил, что выбора у него нет: единственный поезд, покидающий сегодня же Екатеринодар и далее Россию вообще, идет на Украину.
В принципе, это был не такой уж плохой вариант: в Киеве давно работал коллега Смита по ИВР, там все было налажено, включая каналы переправки агентов и материалов на Запад.
Полковник послал сообщение киевскому коллеге, затем приобрел билет в купейный вагон, собрал вещи, включая в первую очередь кота в корзине, и запасся сухим кормом. Горошины «Вискаса» для котят легко проскакивали между прутьями кошачьей тюрьмы: полковник рассудил, что, периодически просовывая в корзину разноцветные сухарики, от голодной смерти в пути он кота избавит. В конце-то концов, ехать придется каких-то двадцать шесть часов, не помрет! Главное, постараться прикармливать зверя незаметно от окружающих.
Еще перед отправкой на вокзал полковник постарался накормить животное обильнее, а также дал ему возможность сходить в туалет. Следующая кормежка предполагалась уже в пути, ночью, когда соседи Смита по купе будут сладко спать.
В третьем часу утра, уже благополучно миновав обе таможни – российскую и украинскую, полковник, чувствующий себя на территории дружественной НАТО Украины в полной безопасности, достал из ящика под своей нижней полкой корзину с котом, открыл ее и насыпал туда «Вискаса». Сухарики весело застучали, но белый меховой зверь проявил полное безразличие к происходящему. Смит слегка обеспокоился его состоянием, потянулся пощупать неподвижное тельце – и вынул из корзины увесистый меховой ком. Попытки вдохнуть жизнь в пушистый хвост давно и безнадежно мертвого песца не удались.
Осознав, что он позорно проиграл, полковник счел необходимым отложить назначенную встречу с представителями родного ИВР до лучших времен. Он сошел с поезда задолго до пункта назначения, затерявшись в бескрайних полях под Полтавой.
Утро следующего дня я встретила в прекрасном настроении: мой кот снова был со мной, а его похититель, возможно, все еще не подозревая о проведенном нами контрпохищении, следовал в направлении столицы Украины. Все было прекрасно, хотелось жить и работать.
Я и работала.
– Ну, что тут у нас? – Веселый Гена Конопкин протиснулся ко мне сквозь группу коллег, по пути пожимая протянутые руки, похлопывая кого-то по спине и рассыпая во все стороны ослепительные улыбки.
Чье-то бесцеремонное: «Конопкин, когда сотню вернешь?» – Гена высокомерно проигнорировал. Кредитор не стал развивать тему: все знали, что одалживать деньги Генке – то же самое, что подпирать финансовую пирамиду. Это не займ, а бескорыстная финансовая помощь, вид благотворительности.
Газетчики и телевизионщики, все – люди друг другу знакомые, мы компактно толпились на пересечении улиц Гоголя и Войны и Мира. Через дорогу высилась угрюмая серая громада Конторы.
– Тут у нас сенсация, – тщетно борясь с зевотой, ответила я. – Редкое природное явление в наших широтах: юноша бледный со взором горящим сдает государству отрытый им клад.
– Да ну? Вот ненормальный! Вечно везет кому не нужно! – Гена поозирался в поисках ненормального юноши, потом оглянулся на Контору. – А государство-то в курсе?
Я посмотрела через дорогу. С высокого крыльца на массовый сход представителей прессы угрюмо поглядывали мужчины в серых, в тон каменной кладке, костюмах. Физиономии и плечи на вид у них были такие же каменные. Группа товарищей здорово напоминала серию уменьшенных сувенирных копий памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Задавать вопросы этим гранитным монументам не хотелось.
– Не знаю, – пожала я плечами. – Мы их не спрашивали, чтобы не дразнить. Знаешь ведь, стоит только перейти дорогу с камерой и микрофоном, как они начнут махать руками и вещать о недопустимости съемок стратегического объекта. Как будто хоть для кого-то место их расположения является тайной! Да в городе каждая собака знает, где находится Контора!
– Так то наши собаки, – рассудительно заметил Гена.
– О чем вы говорите? В курсе они или не в курсе, какая разница? – вмешался мой оператор Женя, неспешно устанавливая штатив. – Принять-то клад наверняка не откажутся!
– Я бы точно не отказался, – с нескрываемой завистью сказал Гена. – Ой! Посмотрите, какой типаж!
Я поглядела в указанном направлении: от троллейбусной остановки в нашу сторону двигался юный негр, сгибающийся под тяжестью большого оцинкованного ведра. Серебристая посудина ослепительно сверкала на солнце, черная физиономия сияла улыбкой. С пасторальной картиной диссонировало только строгое облачение парня: черный низ, белый верх, малиновый галстук. Я прищурила глаза: узкие брюки-стрейч по цвету почти совпадали с колером кожи хозяина, так что, если не присматриваться, казалось, что он идет без штанов, в одной белоснежной рубахе. Еще бы галстук убрать – и получился бы прелестный африканский пейзанин!
– По воду он, что ли, ходил? – удивился Женя.
Чернокожий юноша приблизился, перехватил руку на дужке ведра и, не опуская своей ноши, сказал на чистом русском языке:
– Здравствуйте! Это я вам звонил насчет клада.
Коллеги заволновались, перестроились, как по команде, наши ряды немедленно ощетинились микрофонами, камеры развернулись в одном направлении. Негритенок осторожно поставил ведро на асфальт и с места в карьер начал свое повествование.
– А ты говорила «бледный»! – с укором заметил мне Гена, торопливо хлопая себя по бесчисленным карманам в поисках диктофона.
– Я говорила – «со взором горящим», – наспех отбилась я. – А взор у него – хоть спички зажигай!
– Ну да, зато физиономия – просто туши свет, – недовольно проворчал Гена. – Вам-то ничего, у вас в телевизоре картинка цветная, а у меня в газете будет черно-белая. И куда нам его с такой мордой? Разве что на обложку, потому что на снимке помельче она будет смотреться как слепое темное пятно! Она же черная, как чугунок!
Парень наконец обратил внимание на свое ведро, наклонился, достал из него тряпичный узел, бережно развернул его – и тут народ ахнул. Громче всех ахнул Гена Конопкин:
– Ну вот, накаркал! Еще один чугунок!
– Да ты внутрь посмотри! – одернула его я. – Это же червонцы! Они-то уж точно хорошо получатся на снимке!
– Жутко телегеничные, – авторитетно подтвердил Женя, не отрываясь от видоискателя.
Фотографы защелкали вспышками, операторы чутко повели камерами, народ сбился вокруг парня в плотную кучу.
– Вот уж не думала, что где-то есть еще одна такая хреновина, – задумчиво произнесла я, из-за спин коллег рассматривая горшок с сокровищами.
Когда-то, давным-давно, еще на старой квартире в Липках, у меня была точно такая же керамическая емкость – не то горшок с ручками, не то супница с ушками. Абсолютно негодная вещь, жутковатая на вид, к тому же тяжелая и громоздкая. Сколько помню, никогда я ею не пользовалась, пренебрежительно именовала «хреновиной» и держала подальше от глаз в прихожей на антресолях, откуда нелепая емкость норовила смертоубийственно брякнуться всякий раз, когда я лезла достать с полки очередную баночку варенья. И вот даже не вспомню сейчас, брякнулась-таки она или осталась стоять на антресолях в полном забвении, когда я сменила жилье?
– А? – бессмысленно переспросил Гена, жадно пялясь на золото.
– Говорю, хреновина эта глиняная – совсем как у меня! – пояснила я.
– А в твоей тоже червонцы? – заинтересовался Гена.
– С ума сошел?
– Иван! – Негромкий уверенный голос заставил нас замолчать и расступиться. – Пойдем, я тебе пропуск выписал.
Коренастый товарищ в сером костюме за руку вывел героя дня из оцепления и повлек через дорогу. В другой руке он крепко держал ведро с сокровищем. Рука эта ничуть не дрожала, видно, гранитная крепость плеч действительно имела место быть.
– Ну вот, – разочарованно произнес Гена, едва успевший изготовиться для фотографирования: редакция газеты «Живем!» требовала от своих корреспондентов сопровождать информацию снимками с места событий. – Как всегда! Придут на готовенькое и все испортят!
Коллеги-журналисты немного помялись, а потом дружно, словно по сигналу стартового пистолета, разбежались в разные стороны: каждый спешил первым сообщить народу сенсационную новость.
Женя отработанными движениями сложил штатив, подхватил кофр с камерой, я свернула шнур микрофона, и мы тоже сорвались с места, но не проскакали и пяти метров, как случилась авария.
– Ой! Женя, стой! У меня ремешок лопнул! – Ковыляя, я возвращалась по горячему асфальту к отлетевшей сандалии.
– Женщины! – закатив глаза, изрек Женя.
– Сандалии! – поправила я. – Брось язвить, поставь свои клунки, возьми мои онучи и беги к трамвайной остановке, помнится, там есть срочный ремонт обуви. И не переживай, пожалуйста, к вечернему выпуску новостей мы вполне успеем.
Женя, держа в отведенной в сторону руке мои сандалеты, словно пару дохлых рыбин, удалился искать сапожника. Шипя и подпрыгивая на раскаленном асфальте, я перетащила орудия труда в чахлую тень зазывной вывески «Секонд-хенд от-кутюр!», уселась на низкий бордюрчик, поставила босые ноги на проросший сквозь тротуарную плитку одинокий кустик жесткой травы, пригорюнилась на манер васнецовской Аленушки и от нечего делать уставилась на серую громадину здания Конторы. Тротуар перед этой цитаделью был накрыт такой прекрасной, густой, прохладной тенью…
Вернулся приободрившийся Женя – без сандалет, но с запотевшей полуторалитровой бутылкой пепси.
– Пей и благодари судьбу за нашу встречу. – Женя протянул мне бутылку. – Твои боты починят через пятнадцать минут.
– Угу, – благодарно кивнула я и жадно припала к пепси.
Потом мы немного посидели, вяло дискутируя на тему о том, что такое «секонд-хенд от-кутюр!» и откуда он берется.
– Например, галстуки от Гуччи, – предположил Женя. – После какой-нибудь шикарной презентации, где буржуины от пуза трескают бутерброды с семгой и рябчиков в белом вине, а потом отваливаются от шведского стола, глядь – а на гастуке пятно от соуса бешамель.
– От чего пятно?
– От того, что кто-то слишком много ест и пьет на халяву, – пожал плечами Женя. – Как наш Генка Конопкин. Или еще бывает, замочат те же буржуины свои крахмальные манжеты в чаше с пуншем и, чтобы не стирать, сдают рубашку в секонд-хенд. Может, там прямо на выходе из банкетного зала ставят специальные мусорники для испачканной одежды.