И наконец Ладогиос пронял меня: всеобщая и нескончаемая война всех против всех до полного распыления на молекулы — вот единственный путь освобождения света из темной плоти и путь спасения душ…. Гунны, гунны — лучший греческий огонь, водой не зальешь, ветром не задуешь.
О, эти речи, этот пафос — все это было слишком знакомо, близко, пекло бока… и я уже смаргивал навязчивую иллюзию: пенсне с переносицы высокого манихея, скромную бородку клинышком и разночинские галстуки, так и подскакивавшие под кадык древнему гуннскому партийцу.
И вот помню мысль:
«Да, этот мог бы… этот мог бы привести на небеса черт знает каких бандитов».
Но я не помню в себе сколько-нибудь ясной злобы, ненависти к этому осанистому и даже доброму взглядом разрушителю.
Но.
Но… еще труднее теперь вспоминать страшную молниеносную боль… Будто глаза выдернули из орбит.
Вспышка — и чернильное пятно, фосфоресцируя разными красками, растеклось в моем сознании.
Потом я определил, что опрокинут навзничь и слышу крики ужаса, панический звон блюд и команду Демарата: «Туши, болван!»
Кусок гладкой материи нестерпимо долго тянулся через мое лицо.
Я попробовал подняться, но не смог.
— Здесь! Здесь плечо! — крикнул мне в ухо Демарат и сильно, умело вздернул меня на ноги.
Я тужился идти сам, но сумел лишь бессильно перебирать ногами по какому-то вязкому облаку, уплывавшему назад. Снова по моей физиономии будто бы тяжелый занавес поехал вверх и, кончившись, открыл мне живой, крепкий воздух.
Зрение вернулось, силы вернулись. Я отпустил плечо Демарата, но он тут же цепко ухватил меня за локоть. Я увидел его лицо, окруженное ночной тьмой, обагренное близким пламенем и зловеще-триумфальной ухмылкой.
Я повернулся к пламени. В черноте ночи шатер пылал, взмахивая горящими крыльями, роняя их на землю. Гунны бегали вокруг, весело рыча и цепляя длинными крюками охваченные огнем лохмотья. Наконец вцепились дружно, качнули, дернули — и все рухнуло, вздувшись и разметавшись в стороны поземками искр.
— Где они? — бесчувственно спросил я.
Демарат захохотал и затряс меня, как куклу, крепко держа за локоть.
— Где?! Куда им деваться?! — воодушевленно хрипел он. — Поэт сбежал… Не знаю. Улепетнул, как заяц. Завтра поищем, может, найдется.
Он снова захлебнулся смехом. Я пытался вырваться из этой, передававшейся от него трясучки — но куда там, он держал меня, как железной клешней.
— Но, думаю, не отыщем, — предположил он. — Эпикурейцы где-то здесь. Видел… Точь-в-точь паленые куры… А остальные… эти… которые самые зловредные маги… эти — пш-ш-ш!
Он показал пальцами этот роковой «пшик» и вновь закатился смехом.
Меня стало знобить.
— Мы спасли небеса, гипербореец! — И мутные слезы текли из глаз гипостратега. — Я тебе обещал, что помогу найти виновников. Мое слово верно.
Из тьмы передо мной появился вождь Орест. Он был спокоен, улыбку придерживал одним левым уголком губ.
— Полагаю, ты вовремя вспомнил повеление своих богов, гипербореец, — сказал он.
Я только смотрел на него и ничего не отвечал.
— И полагаю, тебе лучше всего уехать завтра, — ответил он на мое молчание.
Лишь на последнем слове я заметил у него во взгляде — кажется, в одном левом глазу — студенистую, да, студенистую капельку страха.
— Завтра… Орест, завтра! — воскликнул все еще довольный собой Демарат. — А ныне еще нужно выпить за спасение небес.
Но меня очень беспокоила одна мелочь.
— Почему загорелся шатер? — спросил я обоих.
— Поэт виноват, — отмахнулся свободной рукой Демарат. — Я говорю, заяц. Взвился от страха и давай лягаться во все стороны. Припадок случился. Сшиб большой светильник, и масло — вот удивительно! — вспыхнуло, как греческий огонь.
Греческий огонь меня не удивил, он уже приходил мне на ум. На темной земле по останкам материи ползали огненные червячки, я смотрел на их кишение, и мысли появлялись одна хуже другой. Если маг еще жив-здоров, а попал под горячую руку невиновный… или временно невиновный… и если боги или демоны наслушались моими ушами манихейской агитации… тогда сколько еще жертв грядет?! Но моя-то роль тут! Помилуй, Боже! Всего-то одна мысль-мыслишка… какой-то невнятный щебет души: «…этот мог бы…» — и вместо человека «пш-ш-ш!»
Да! Убивают не они и не там! Убивает, сжигает дотла мой щебет мысли, мой невольный, почти нечаянный суд… невинное дуновение души.
Вот оно где Христово «не судите, да не судимы будете» в своем самом страшном, гееннском смысле! И правда — ваша, полковник! Теперь-то как кстати ваши слова и ваша грустная улыбка: «Понимаю, господин Арапов, вы в людей, по своей душевности, стрелять, конечно, не станете…»
Эти огненные червячки поедали меня всего. Демарат трубил о спасении небес, дергал меня за руку: «Уйдем отсюда, пора». Но тьма закружилась вихрем — и я получил не от небес, а от Земли-матушки гигантскую оплеуху от щеки до колен.
Помню, подняли с земли, понесли, положили, на лицо легло мокрое, холодное полотенце, вроде надгробной плиты… я мотнул головой, задохнувшись.
— Ожил! — сказал трезвым голосом Демарат и поплыл надо мною в тумане. — Прости меня. Я не думал, что это так обессилит тебя.
Хотелось утра…
А утром было яркое солнце, и свежие, зеленые холмы, и веселая вонь гуннской конницы, и не было никакого шатра, и я смутно вспомнил только широкую пасть купца Феодосия.
И Демарат, посмотрев на меня утром, сказал:
— Ты бледен. Не убивайся. Считай, что виновен — я.
— Я хочу туда, где нет философов, — сказал я ему и чуть не заплакал поутру.
Демарат усмехнулся:
— Твое желание исполнит сам базилевс.
Аттила выходил навстречу солнцу из восточных врат дворца — пешком, в том же, вчерашнем одеянии, но поверх него — в пурпурном плаще до икр. Белого жеребца вели следом. Все склонились, он поманил меня пальцем. Я вышел в пустой коридор среди тел и, поддаваясь всеобщему благоговению, очень устыдился, что на голову выше вождя гуннов. За сим встал на колено.
— Распугаешь мне всех торговцев, — ни зло, ни весело, но твердо и просто сказал сверху базилевс. — Без певцов тоже плохо… как без женщин.
— Сила не моя, — снова пытался я оправдаться, озноб мёл позёмкой по спине. — Она вырывается, как пёс из подземелья. Отошли меня, базилевс.
— Тебя с заката никто не держал. — Он вдруг упёрся пальцами мне в темя. — Кто должен быть заклан, был заклан… и поджарен. Я предчувствовал. Я предпочту отослать тебя в Константинополь.
— Помилуй, базилевс, — ужаснулся я.
Чья-то рука со стороны подала базилевсу костяной амулет на суровой нити.
Аттила набросил его мне на шею:
— Носи. Мои воины видят тангэ на два полета стрелы. Тангэ защитит не тебя, а их. Ты услышал меня верно. Константинополь не для тебя, а для меня. Рано сжигать столицы.
В полдень я прощался с Демаратом уже верстах в десяти на восток от Аттилополиса. Он развернул коня и встал ко мне лицом.
— Здесь расстанемся, — сказал он просто, без чувств, и протянул мне руку.
Я протянул свою, и мы пожали руки по-эллински — за предплечья.
— Благодарю тебя, — сказал он.
— За что? — На душе у меня сделалось тепло и грустно.
— За то, что отогнал орла, терзавшего мою печень, — сухо улыбнулся он.
— Какого орла? — не понял я.
— Скуку… Хищник вернется, но не сегодня и не завтра.
— Благодарю и тебя, гипостратег Демарат, — ответил я ему. — Меня несет какой-то страшный поток… Я как в горной реке, несущейся вниз с крутизны. Ты бросил мне с берега доску.
Демарат опустил взгляд и чуть погодя кивнул:
— Хорошая встреча… Стоит упросить Судьбу, эту дряхлую капризницу, хоть еще раз свести наши дороги.
— Тогда, когда вернутся наши орлы? — не сдержался я.
Демарат тихо рассмеялся.
— Заезжай в гости, — пригласил я его. — Найдешь меня где-нибудь на берегах… — я чуть было не сказал «Днепра», но успел вспомнить его название, данное древними греками, — …Борисфена. Заезжай в гости вместе с Нисой.
— О! — Демарат поднял палец с перстнем. — Ты вспомнил Нису. Добрый знак. Может быть, мы еще встретимся в пределах обеих Империй. Прощай, гипербореец!
И он поддал жеребцу под ребра.
— Прощай! — крикнул я ему через плечо, с трудом разворачивая коня.
Он поднял руку, обернулся — и канул за вершиной холма.
…Путешествие на восток длилось меж турьих стад и великого множества дичи. В те времена Европа кишела жизнью по-африкански. Проводник Гор вел экспедицию сначала прямо на восток, потом начал заворачивать севернее… и чем северней, тем радостней просыпался я по утрам.
Мы пересекли на плотах Тирас, а потом и Гипанис, то есть Днестр и Южный Буг, и я потребовал строго держаться направления «норд» — мне не терпелось выйти к Днепру эдак прямо под грядущий Киев… Тангэ Аттилы действовало безотказно: и на большой дороге, и перед тынами маленьких крепостей — всюду были обеспечены бесплатный постой и почтение хозяев.
И он поддал жеребцу под ребра.
— Прощай! — крикнул я ему через плечо, с трудом разворачивая коня.
Он поднял руку, обернулся — и канул за вершиной холма.
…Путешествие на восток длилось меж турьих стад и великого множества дичи. В те времена Европа кишела жизнью по-африкански. Проводник Гор вел экспедицию сначала прямо на восток, потом начал заворачивать севернее… и чем северней, тем радостней просыпался я по утрам.
Мы пересекли на плотах Тирас, а потом и Гипанис, то есть Днестр и Южный Буг, и я потребовал строго держаться направления «норд» — мне не терпелось выйти к Днепру эдак прямо под грядущий Киев… Тангэ Аттилы действовало безотказно: и на большой дороге, и перед тынами маленьких крепостей — всюду были обеспечены бесплатный постой и почтение хозяев.
Может быть, властная рука судьбы перевернет сосуды песочных часов еще раз. Тогда я запасусь терпением и составлю к моей истории том-приложение: «Этнография великого переселения народов глазами гиперборейца». Нынче же фабула повелевает не медлить, отбросить пейзажи и народы, а новый абзац начать словами:
«И вот однажды…»
Густели сумерки в дубраве, чернотой красило стволы. Я отошел от костра и поднял взгляд. Высоко, в изломах ветвей, сидела крупная птица, а рядом с ней беленькой точкой светилась звезда. Потом я оглянулся назад: лохматые, но не страшные чудища, гунны, ворчали и шевелились вокруг огня. Затем я снова вернулся взглядом в лесной мрак, и он был мне приятен в тот вечер. Я смотрел сквозь него на север… и сделал еще один шаг. Прямо передо мной стоял темный веер орешника, и его ветви порывисто и слабо светлели от недалекого огня…
Я шагнул еще раз — и вся картина пропала!
ЧУЖИЕ БЕРЕГА
Харита, планета воинов Белого Круга — сотый, или около того, век после конца светаЖгучая белая мгла объяла меня. Я сгорел в ней сразу весь — до последней искорки-мысли… и все же искорка долго-долго вилась, не затухая.
«Догнали! Сжигают!»
И был удар — и бытие стало убийственно-твердой плоскостью боли.
Я был наг под ослепительным черно-синим небом. Я вскочил, сменив плоскость самого сильного ожога — со спины на ступни.
Я стоял на льду, съехав перед тем на нестерпимо горевших теперь лопатках с очень крутого, ледяного же склона… Лес под сдвинутым в сторону куполом ночи обрывался наверху, и отблески варварского костра мерцали как бы в застекленном мраке.
— Свободный! — услышал я позади себя и над собой гулкий глас. И повернулся.
Передо мной в пяти шагах стоял великан, облаченный в глухую черную броню, словно залитый ею, броней, с темени до ступней. Мои глаза приходились на уровень серебристой пряжки его символического пояса.
…И все же это был не бог Один. Я рассмотрел его всего, кроме лица. Лоб, глаза и частью щеки были скрыты черным матовым шлемом — но без глазных прорезей! Статичный поворот головы — от меня чуть в сторону и вверх — казалось, выдавал человека слепого!
А руки-то! До чего были страшны кисти рук — черные, трехпалые клешни-щипцы с яйцевидными наростами на суставах фаланг. Черная с металлическим отблеском броня — я был уверен, что это панцирь — напоминала по фасону френч без пуговиц и лацканов, со стойкой воротника под самый кадык. Под левой ключицей платиново блестела «нашивка» — кольцо с пальмовой ветвью внутри. Штаны великана напоминали мягкую броню, на ногах были низкие массивные сапоги.
Мир великана ослепительным светом и нестерпимым холодом напоминал Манчжурию.
И я вновь услышал голос, хотя великан не открывал рта.
— Сигурд-Омега, воин Белого Круга, преклоняется перед Свободным. Сигурд-Омега призван служить миссии Свободного. Нужно спешить.
Я невольно сделал поклон и заметил, как трясутся мои голые синие коленки.
— Нужно спешить, — как я догадался мысленно, телепатически повторил великан.
В его трехпалой руке появился прозрачный цилиндрик. Он навел его на меня. Из цилиндрика вырвалась струйка дыма. Я ощутил порыв жаркого воздуха — дым обволок меня и превратился в бесцветное одеяние-кокон. С рукавами-штанинами! Теплое, как бобровая шуба и легкое, как купальник. На ногах штанины стянулись внизу и обхватили ступни…
«Наверно, я все-таки умер в Манчжурии…» — грешным делом мелькнула мысль.
Сигурд-Омега указал страшной клешней куда-то в сторону и в даль. Там, на льду, лежала огромная замерзшая капля.
Но не успел я моргнуть, как мы оказались внутри нее — этой капли — и взмыли в небеса.
Подо мной, в двух верстах, никак не меньше, раскинулась ровная ледяная пустыня… Я стоял на совершенно прозрачной мембране, чувствуя сильное головокружение.
Посреди пустыни, на просторе полярных льдов, вздымался сказочный город, хрустально сверкавший на солнце башнями и сферами титанических объемов, — и часть города была как бы срезана по неестественной границе дня и ночи, рассекавший мир арктического света извилистым потоком. Вплотную к арктическим протокам и небоскрёбам, местами как бы растворяя их формы и объемы, стояли леса, окутанные ночной тьмой. Граница ночи поднималась незримой мембраной-занавесью до самого свода небес… Плоть сумрака за ней казалась бархатом театрального занавеса без складок, а на небесах, в пронзительно-синем сиянии дня темнела огромная, растянувшаяся за горизонт ночная клякса-полынья, усеянная звездами.
И я увидел внизу, на самой границе застывшего ночного потока, искорку того самого, «нашего», гуннского костра.
— Рим Четвертый, — раздался надо мной глас атланта. — Был самым большим и красивым городом на Харите. Осталось меньше трети. И пуст, покинут. Только Свободный способен пройти через границу, сохранив свое бытие… Потеря — лишь одежда. Мы, рожденные в Сфере, при столкновении с границей, исчезаем. Без возврата в Исток. Да, безвозвратно…
Ворох, лавина новых загадок!
Мы теперь летели в небесах, стремительно удаляясь от гибнущего города атлантов, рожденных в некой для меня немыслимой и не вообразимой Сфере, удаляясь и от маленького гуннского огонька, последнего маяка, что еще намекал на мои координаты в чужой Вселенной.
«Гунны взошли на небеса… в сферы богов».
Появилась тень догадки.
— Они взошли, — подтвердил атлант, услышав мою невысказанную мысль-догадку. — То, что видишь ты, Свободный, происходит теперь на всех завоеванных планетах высшего, Белого Круга. Они сжигают наш континуум, наше пространство и наше время. «Пёс Гарм сорвется с цепи», — вот слова Предания. Они сбылись.
«Почему же оттуда, из гуннской ночи, я не видел полярного дня этой планеты, а отсюда земную древнюю ночь вижу? Она как будто за стеклом», — думал-спрашивал я.
Но атлант по имени Сигурд-Омега не отвечал.
Я думал, и жгучие мысли отгоняли страх высоты. Либо здесь совсем далекое прошлое, какая-нибудь эпоха Атлантиды теософов и оккультистов, либо совсем далекое будущее… Но вероятнее всего, это некий призрак простанства-времени, раз наше натуральное время, эта кислота темных варварских веков, так легко сжигает все титанические усилия, все завоеванные пространства атлантов.
Сигурд-Омега не откликался на мои размышления. Возможно, радиоволны моего мозга проходили вовне некую божественную цензуру. «Еще один признак Свободного», — предположил я.
Итак, в реальном, пятом веке м о е й эры мне можно было идти, плыть и скакать на все четыре стороны, не замечая ни ледяных просторов, ни улиц далеких и чужих миров. В глубинах космических сфер и сил началось непостижимое и ужасное явление: время из года нашествия на Европу гуннов стало изливаться магмой в некую иную эру, в иной эон и распространяться там смертельным потоками инородного пространства. Гунны, сами того не подозревая, сделались плотью и кровью этого извержения времени. Один всадник на лохматом, низкорослом жеребчике мог, не ощутив и не заметив вокруг ничего нового, необыкновенного, проторить сквозь иную, высочайшую цивилизацию страшную просеку…
«Вот таким образом, — сделал я вывод, — поток гуннов разливался сразу в двух временах, губительный для обоих».
Кто-то совершил это неслыханное колдовство. Нет такого героя, нет такого мага в древних мифах… И выходило, что я и был послан найти его. Какая простая загадка! Какая простая задача!
— Да! — эхом донеслось до меня. — В этом твоя миссия, Свободный. Потребовалась энергия семи Сверхновых звезд, чтобы открыть для тебя поток времени. Откровение Последнего Дня гласит: Свободный найдет и встретит Мага на путях низших уровней Войны. В Зеленом Круге, на Планете Истока. Я избран твоим проводником, Свободный. Таков выбор Одина.
Все сходилось. Один, война, страшный пес, рвущийся в Валхаллу.
Я невольно любовался ледяными радугами чужой страны, а из-за горизонта, навстречу нам, поднимался циклопический кристалл — великая хрустальная пирамида, увенчанная фиолетовым сапфиром триллионов карат. Египетский Хеопс казался в сравнении с этой пирамидой детской настольной безделушкой.