– Вуаля! – крикнула Варечка, и передо мной предстало золотисто-багряное пятнистое полотно, на котором были изображены куски карты мира, какие-то линии и закорючки.
– А-а! – невольно выдала я и тут же заткнулась, испуганно посмотрев на Варечку. Та свела брови и посмотрела на меня, но потом махнула рукой.
– Это можно. Следующая. – Она доставала и доставала картины, столь разные и по цветам, и по размерам, внимательно наблюдая за моим лицом, пытаясь высмотреть там что-то, чего даже я сама не понимала.
Я и не знала, что картин – столько. Некоторые вызывали у меня недоумение, от некоторых шла дрожь по телу. Одна из них, фиолетово-серое смазанное облако с расплывчатым, черно-серым словом «пустота», едва читающимся среди разводов, заставила меня вздрогнуть. Кажется, Варечка была довольна такой моей реакцией. До этого момента она только напряженно всматривалась в меня, кусая губы, а тут она подорвалась, вскочила и притащила с кухни бутылку и «Беломор», почему-то оставив без внимания мои сигареты с фильтром. Она медленно разлила алкоголь, сунула мне стакан в руку, проигнорировав мои малодушные страхи и предупреждения, что пьяная я буйная, и позволила мне сесть с сигаретой на кровать. Добрая Варечка.
– Ну что, все на помойку? – произнесла она развязным тоном. Но в глазах ее плескалась паника, какой я раньше никогда не видела. Чего она боится, чего хочет от меня? Или от мира?
Я судорожно помотала головой:
– Ни в коем случае. Дальше. – И тут же поняла, что ответ был правильный.
Варечкино лицо разгладилось, она достала следующую картину, которая заставила меня остолбенеть. Что в ней было ТАКОГО? Трудно сказать на самом деле, но это было нечто. Насчет остальных полотен я не знаю, а это было удивительно. Впрочем, может быть, я просто выпила больше, чем можно, и алкоголь исказил восприятие реальности. На средних или, скорее, больших размеров холсте был изображен висящий в воздухе подоконник, на котором сидела женщина, очерченная легким контуром, и смотрела в окно. Мир за ним был смазан и размыт, как это всегда бывало на картинах Варечки. Смазанный мир был холоден, ветер разгонял капли по стеклу, все было искажено за бликами и влажной мутностью стекла. Женщина была тонка, нервно держалась рукой за оконную раму. Она склонила голову и смотрела туда, на этот холодный мир, и на ее губах играла смутная улыбка. «Мой друг, художник и поэт...»
– Ты нарисовала меня? – прошептала я, не в силах оторвать глаз.
– Написала, – поморщилась Варечка. – Сколько можно тебя учить?
– Это я?
– Ну да. Ты. А что, так похоже? – хмыкнула она. – Тут же одни линии и мелкие мазки. Мать, ты вообще как себя признала? По худобе? Надо было слоненка сделать.
– Это я, – вздохнула я. – И как только ты все это узнала? Обо мне?
– Тоже мне, великая тайна. Сначала я думала изобразить тебя рыбой, но потом подумала, что и так выйдет хорошо. Правда, теперь я бы добавила зеленого. Лучше бирюзового. Значит, говоришь, он разрушит тебе жизнь? Ты говорила, что он – Синяя Борода.
– Разрушит обязательно, – пожаловалась я. – Не хочу любить. Не буду. Может, сбежать?
– Снова все сначала? – цыкнула она и прикурила «беломорину». – Да и не сможешь ты.
– Не смогу, – грустно согласилась я. – Мне слишком нужно снова его увидеть. Может, есть какое-то противоядие? Я боюсь идти на работу.
– Почему?
– Любовь для него – самая ненужная вещь на свете. Ему хочется секса, и все. Это понятно, он же мужчина. Но если он поймет, что я чувствую хоть что-то, он сбежит. У него сын – глубоко пьющий человек и дочь, которая с ним не разговаривает. И бывшая жена. А мне хочется сидеть на подоконнике и смотреть на дождь. И улыбаться... вот так... – Я ткнула пальцем в картину.
– Как я тебя понимаю, – согласилась Варечка, и через некоторое время наш разговор принял традиционное для пьющих направление. Он был, конечно, далек от «ты меня уважаешь», но я призналась Варе, что у меня день рождения, что я, кажется, ненавижу себя за слабость, которая так некстати открылась во мне. Мы выпили еще, я отдала подруге свой мобильный телефон на хранение, чтобы сдуру и спьяну не позвонить Синей Бороде. А еще я потребовала отдать мне мою картину.
– Я без нее не смогу теперь жить. Я теперь как Дориан Грей, в ней часть меня самой. Ты обязана мне ее отдать.
– Продать? – уточнила Варечка с ухмылкой.
– Любые деньги, только в рассрочку. Лет на десять, – потребовала я, и мы расхохотались.
– Бери даром, как подарок. На День Варенья.
– Ой, ну я не могу, – фальшиво ломалась я, намертво вцепившись в картину.
Честно говоря, из всего того художественного хаоса, что был мне представлен, только эта картина и была действительно картина. Ну... на мой взгляд.
Уже совсем ночью, сидя на кухне втроем – я, она и картина, мы говорили о чем-то мимолетном, малозначительном и пили чай. Варечка потребовала заказать на дом пиццу, вставила в нее копеечную декоративную свечку и подожгла ее.
– Пицца для именинницы, – прокричала она. – Сейчас сожрем ее и поедем по мужикам.
– Поехали, – согласилась я, кусая пиццу, не имея ни малейшего представления о том, каких именно мужиков она имеет в виду.
Но мы действительно поехали и всю ночь и, кажется, день сидели на какой-то мансарде в арбатских переулках, слушали, как поют под гитару в напрочь прокуренной комнате, а к утру там же и уснули. Могу сказать со всей ответственностью, что этот затянувшийся на все выходные день рождения был лучшим в моей жизни. Когда он кончился, я с трудом вспомнила о том, кто я такая. Или, может быть, просто мне очень хотелось быть кем-то другим.
Глава 15 Увольте!
Дисциплина – не самая моя сильная сторона, хотя обычно с самоорганизацией я справлялась неплохо. Вовремя все заканчивала, запирала двери, не забывала выключить газ и свет, помнила о счетах. И на работу, конечно, приходила вовремя. А если и опаздывала, то у меня всегда имелась наготове уважительная причина. Справка, выписка из протокола или свидетельские показания, на худой конец. А тут банально проспала и забыла обо всем на свете. Осознать всю глубину грехопадения мне помог яркий солнечный свет, заливший маленькую комнату и прочно поселившийся на моей щеке. Какое-то время я тепло жмурилась, мурлыча, как кошка, и бродила по остаткам сладких снов, как вдруг простая, но весьма острая мысль пронзила мой разнеженный мозг.
«Сколько же времени?» – подумала я и в ту же секунду подскочила на кровати как ужаленная. Часов в доме Варечки было много, но доверять им я не имела оснований – все они показывали разное время. Вариант на кукушечных часах на кухне – семь тридцать – устроил бы меня очень, а вот показания электронного будильника, проживающего в туалете (зачем, кстати? никогда не задумывалась!), – одиннадцать с небольшим – мне не нравились совсем. Я понеслась, глупо и хаотично бросаясь из угла в угол, но никак не могла сообразить, что делать. Судя по солнцу (спасибо хоть ему, а то бы так и проспала до вечера), времени было прилично.
– Утро добрым не бывает? – Варечка высунула заспанную мордочку из своей комнаты. – Проспала, соня?
– Не понимаю, как же так. Где этот... как его? Беса Кауцкого!
– Телефон? – помогла мне смышленая Варя. – Он у меня.
– Как у тебя? – опешила я, но в ту же секунду вспомнила, что сама же попросила отобрать у меня это чудо техники, чтобы не дать бунтующим чувствам прорваться наружу.
– Нужен?
– Не то слово, – кивнула я, бросившись умываться, краситься и одеваться – одновременно.
– Значит, говоришь, он тебе уже безразличен, – с ехидцей подколола меня подруга, заинтересованно наблюдая за моими мучениями.
Телефон, правда, был мне возвращен. Он показал результат чуть лучше самого худшего – десять с четвертью. Я безбожно опоздала. И это в первый день после... после, собственно, чего?
– Ну, как? – спросила я, после того как перемерила несколько комплектов джинсов и бесформенных балахонов. Остановила свой выбор на темной облегающей тунике и потрепанных джинсах, которые тем не менее удачно на мне сидели.
– А у тебя нет нормальной, человеческой одежды? – огорченно спросила Варечка, неодобрительно глядя на меня. – Ты ведь хочешь произвести впечатление? Да?
– Да, – призналась я. – Сильное и незабываемое. Чтоб знал. Чтоб мало не показалось.
– Ну... ты похожа на хиппующего бомжа или на девушку-готта, только почему-то накрашенного чем-то черным или розовым.
– Спасибо, – фыркнула я. – Розовые – это эмо.
– Интеллект ты еще не пропила. Впечатление ты произведешь, но я только не уверена, что ты именно такое хочешь произвести впечатление. Может, лучше все как обычно?
– У меня нет времени, – я помотала головой и вылетела на улицу. В конце концов, кого я обманываю? Мы расстались с НИМ, как только доехали до города. Теперь он снова только мой шеф. А я снова гуляю сама по себе.
Я стерла с губ помаду и побежала к троллейбусу, на ходу сочиняя отмазки. Не сработал будильник? Быть оригинальной и сказать правду? Нет, глупо. Переводила старушку через дорогу и задержалась? Старушка была старенькая, а дорога длинненькая. Еще лучше. Скажу, что он разбил мне сердце и я все утро клеила осколки. Вот он взбесится!
– У меня нет времени, – я помотала головой и вылетела на улицу. В конце концов, кого я обманываю? Мы расстались с НИМ, как только доехали до города. Теперь он снова только мой шеф. А я снова гуляю сама по себе.
Я стерла с губ помаду и побежала к троллейбусу, на ходу сочиняя отмазки. Не сработал будильник? Быть оригинальной и сказать правду? Нет, глупо. Переводила старушку через дорогу и задержалась? Старушка была старенькая, а дорога длинненькая. Еще лучше. Скажу, что он разбил мне сердце и я все утро клеила осколки. Вот он взбесится!
– Ой! – подпрыгнула я от вибрации, случившейся в заднем кармане моих джинсов. Нервы на пределе! Это просто телефон. То есть не просто – а сложно. Телефон, а на экране номер офиса. Вдруг это он? Сердце мое ушло в пятки, и я еле удержалась от порыва выкинуть аппарат. Но удержалась, он же денег стоил. Ответила.
– Алло, – тихо и растерянно, не зная, чего ожидать.
– Что это значит? – после долгой паузы спросил ОН, Синяя Борода, ледяным тоном. У меня все упало. Злой как черт.
– Извините, я уже бегу. Я... я... – Мысли спутались и все придуманные отмазки выпали из пустой головы.
– Что вы? – едко переспросил он. – Решили, что работа не волк?
– Нет-нет, что вы. Я отработаю. Я останусь на вечер, могу выйти в выходной.
– Не думаю, что мне это понадобится. Я не могу работать с людьми, на которых не могу положиться, – выпалил он еще более ядовито. Я остановилась в недоумении. Может быть, я вообще зря бегу?
– Вы меня увольняете?
– М-м-м, – пробормотал что-то нечленоразборное он.
– Что? – переспросила я.
Он еще немного пошуршал в трубке, потом пробубнил:
– Приезжайте, поговорим, – и отключился.
Я стояла посреди улицы и улыбалась. Не увольняет. Злится, что меня нет. Ха-ха, мой дорогой Синяя Борода, я тебя изведу до основанья, а затем... Что затем и чего я вообще хочу, я не знала, но на работу я явилась в хорошем настроении. В таком хорошем, что даже златовласая, лакированная и упакованная в подарочную упаковку Илона не смогла мне его испортить. Она уже явно освоилась, по-хозяйски расположилась на секретарском месте, листала журнальчик, отвечала на звонки приторно-томным голосом:
– Юридическая фирма «Холодов&Мазурин» слушает. Чем можем помочь?
– Привет, – бросила я ей.
Она оторвала взгляд прекрасных глаз от модного журнала, секунду-другую смотрела на меня, не сразу, видимо, вспомнив, кто я такая. Память девичья. Да и я сегодня «при параде». В туфлях на каблуке, без рюкзака, с помадой на губах.
– О, привет. Твой лютовал тут, – бросила она в конце концов. Идентификация была мною пройдена успешно, раз она была так любезна.
– Серьезно? – удивилась я.
– Он вообще какой-то не такой, ты знаешь. Уехал куда-то, прямо убежал. Нервный. Ты, кстати, на кухню пойдешь?
– Ну... могу зайти, – пожала плечами я, бросив взгляд в коридор. Кухня была в паре-тройке метров от нас.
– Чашечку не захватишь? – мурлыкнула Илона, пододвинув мне белую кружку с сердечками.
– ОК, – кивнула я, взяла ее и двинулась дальше.
Родное болото встретило меня привычным застоем и тиной. На диванах в приемной находились люди с искаженными волнением и усталостью лицами. Из кабинета Халтурина не доносилось ни звука, наверняка он еще не приехал из своего прекрасного загородного коттеджа на Рублевке. Холодов, как сказала Илона, работает с клиентом. На кухне ко мне подскочил Вадик, потащил курить и пить кофе, навешал на уши все последние сплетни. Оказывается, Илона – все-таки казачок засланный.
– Она у меня выясняла, кто из наших «звезд» женат, а кто нет. Спрашивала о тебе.
– Обо мне? – удивилась я. – А я-то ей что?
– Ну, на предмет, как ты относишься к Журавлеву, как Журавлев относится к тебе. Он же не женат, ну, ты ж понимаешь...
– Я-то да, понимаю. Ну, ты ее заверил в моей полнейшей лояльности, – спросила я, с удивлением отмечая, что злюсь. Вот они, оказывается, какие цели и методы у нашей Илоны. Действительно, зачем ей становиться помощником адвоката, если можно за него выйти замуж. Как это сделала наша прошлая секретарша. Вполне в духе того, о чем говорил мой отец. Лучшая карьера секретарши – выйти замуж за босса.
– Ну, к Журавлеву-то не подобраться. Она, кажется, сосредоточилась на Халтурине.
– Так он же женат! – опешила я.
– И что? – фыркнул Вадик. – Ты что, ребенок? Кому и когда это мешало?
– Ну да... – кивнула я и вцепилась в кружку с крепким кофе. Дом, милый дом. Значит, Журавлев вне опасности? Хорошо.
– В общем, она теперь все вкусные звонки на Халтурина отправляет, а он уже потом, как с барского плеча, или Холодову, или еще кому. А мы вам воровку перебросили. Мой-то в отпуск укатил, а у нее суд на носу.
– Нам? – удивилась я.
История была старая, история была странная. Воровка – это та самая девушка, далеко не из бедной семьи и вообще хорошая девушка, студентка, комсомолка и просто красавица, которая украла платье в одном бутике. Платье-то на распродаже стоило что-то около полутора тысяч рублей, а бутиковцы требовали покарать девчушку по всей строгости закона. И бомбардировали суд письмами, и отказывались встречаться для мирных переговоров. Будто не платье она у них украла, а родовую честь. Дело было копеечное, а мороки много, тем более что никто не ожидал такого нечеловеческого упрямства со стороны малого бизнеса. Да они даже от денег отказались, хоть и платье им давно компенсировали, и характеристики на девушку из института принесли. В общем, геморрой.
– Вам-вам. Вы же были в отъезде – вот и проморгали, вам ордер подписали, наслаждайтесь.
– Ладно, посмотрим, – вздохнула я.
Сколько ни кури, а от работы не скрыться. То, что Синяя Борода отбыл в неизвестном направлении и в офисе отсутствовал, было, конечно, хорошо. От одной мысли о том, чтобы с ним увидеться, меня бросало в жар. И, войдя в наш с ним кабинет, увидев снова его бумаги, висящий на стуле пиджак, сумку, я вдруг почувствовала, что невыносимо скучала по нему все эти два дня. Надо же, разве можно вот так бояться и скучать одновременно?
– Вероника Юрьевна, вы, значит, все-таки соизволили объявиться, – раздался знакомый голос из дверей. Я так резко обернулась, что дернула шею и охнула.
– Извините, я не хотела, – зачем-то забормотала я.
Синяя Борода, усталый и бледный, смотрел на меня злыми колючими глазами.
– Чего вы не хотели? Объявляться? Я это уже понял.
– Я отработаю. Я... я...
– Достаточно, – оборвал меня он. – Я так понял, кофе вы уже попили, можете и поработать, да?
– Да, конечно.
– Имейте в виду, я жду от вас максимальной преданности... работе. – Он откашлялся, включил компьютер на столе, пошевелил бумагами, поглядывая на меня исподлобья.
– Я сделаю все, что вы пожелаете, – брякнула я, широко улыбнувшись.
Вдруг страх отступил, а на его место пришло какое-то неудержимое шаловливое веселье. Интересно, о какой... м-м-м... преданности работе он говорит. Я правильно поняла, правильно догадалась?
– Что ж, отлично. В таком случае напечатайте ходатайство по платью. Три экземпляра. Какая пакость, что нам его подсунули!
– Сейчас напечатаю, – кивнула я, все еще улыбаясь. – Что-нибудь еще?
– Да. Потом возьмете мою машину и съездите к клиентке, поговорите. Я уже ее показания читал, но мне хочется сравнить. Вдруг мы упустили какую-то деталь. Из-за чего-то же они к ней так пристали?! У нас такая кража вообще не должна приводить к возбуждению, слишком маленькая сумма, да и урегулирована вся. Что-то там не то.
– Урегулирована? То есть она все деньги за платье отдала? А почему тогда они вообще к ней прицепились? – спросила я.
– Отдать-то отдала, только это ничего не значит. Уголовное дело по заявлению потерпевшего возбудить все равно обязаны. А потерпевший, вернее потерпевшая, у нас непримирима. Хозяйка бутика даже не поленилась, прислала из головного офиса справку, что закупочная стоимость платья была на двести рублей выше, чем та, что стояла на ценнике, так как платье продавалось по акции.
– И зачем это ей понадобилось? – удивилась я.
– Чтобы сумма украденного превысила необходимый минимум. До полутора тысяч рублей уголовного дела не возбудят. Буква закона, знаете ли. Можно безболезненно красть миллионы, а можно сесть в тюрьму за платье.
– Бред какой-то, – пожала плечами я. – Ну а что мне ей сказать?
– Вот список вопросов, и не забудьте диктофон. Можете спрашивать ее обо всем, что вам самой покажется важным. И, пожалуйста, не отключайте телефон. Вы на работе.
– Не буду. Извините еще раз. Это все? – хмыкнула я, направляясь к своему столу.
– Да, все.
– Отлично. – Я передернула плечами и погрузилась в ходатайство. Мысли путались и скакали, слова сливались в неразборчивую кашу, и мне пришлось несколько раз править напечатанное, чтобы не оставить откровенных ляпов. Мне было трудно, так как глаза мои все время норовили смотреть не туда, куда нужно, а на сосредоточенного, растрепанного и небритого Максима. От того, что он сидел где-то рядом, становилось тепло и хотелось петь. Я старательно говорила себе, что я дурочка, что все себе придумала и что никому нет до меня дела, но – смотрела, не могла не смотреть. Иногда (или мне кажется?) он тоже отрывался от бумаг и бросал взгляды на меня. Воздух стал густым и наполненным взрывоопасной энергией, в тротиловом эквиваленте килограмм на сто. Наконец последняя строчка была мучительно допечатана и проверена. Я встала и положила бумаги на журавлевский стол.