– Ишь… Строгая дамочка. А чего ей… Видать, обеспеченная… – улыбнулся, на этот раз кривовато. – Кстати, могли бы занять. По-соседски. Для нее полтинник – тьфу, плюнуть и растереть.
«Обеспеченная. Занять?..»
Хотел ответить, объяснить, но посланец уже нахмурил брови, будто силился вспомнить истинную цель своего обращения к владелице дорогой машины:
– А… – махнул рукой. – Сказала: нету…
– Но можно же как-то… Не знаю. Есть же инструменты… – он поднял с земли отвертку, которой тщетно пытался отвернуть винты.
Парень глянул мельком:
– Прямая. А нужна крестовая. Где я ее возьму?! – возмущенно, даже с каким-то надрывом, словно идея, высказанная клиентом, оскорбила его в самых лучших чувствах.
– Но вы… – недоумевая: чем он мог его обидеть? – он забормотал, пытаясь сгладить недоразумение. – Я же сделал заявку, все объяснил. Сказал – сломан замок. Девушка-диспетчер должна была записать… Вы же пришли…
– Пришел, – парень сощурился. – Я чё, дух святой? Надо осмотреть, узнать: какой замок? Почему сломан?
– Но обычно… – уверенность парня сбивала с мысли. – Слесари ходят с чемоданчиками… Я помню, ко мне приходил. Там инструменты. Носят с собой…
Ему показалось, на этот раз объяснил толково и правильно.
– Здесь? – парень обвел рукой ближайшие окрестности.
– Нет, – он признался честно. – В городе.
– Ага! – посланец бригадира передернул туловищем и вскинул брови. – То-то и оно!
– Но почему?.. – он переспросил жалко, уже понимая: этот парень все равно окажется прав.
– А потому. Я без машины. Всё на себе – не натаскаешься.
Снова с обиженной интонацией, от которой – как бы глупо ни звучало – ныло сердце и рождалось чувство вины.
– Короче: так. Нужно́ машинное масло. Материалы – не моя забота. Клиент должен купить. Хотя в отдельных случаях… Бывает, просят. Дают деньги. Тогда мы идем и покупаем… Приносим чек. – Во множественном числе, будто не единственный посланец одного бригадира, а полномочный представитель целого сонма таких же, как он, посланцев, предлагающих свои услуги. Теперь он смотрел выжидающе, словно ожидал ответа, от которого зависят его дальнейшие действия.
«Деньги?.. А если?..»
Парень усмехнулся, будто прочел его мысли:
– Боитесь, что сбегу?.. Думаете, раз все воруют… Ладно, – пожал плечами и двинулся к калитке.
– Постойте! – он окликнул, уже устыдившись своих подозрений: нельзя подозревать всех и каждого. К тому же кто его знает, где покупают это масло? Хорошо, если в строительном. А если нет? Ехать в Сосново – считай, полдня потеряно. – Я бы хотел, да, чтобы вы купили. Сколько я?..
– Триста, – парень, умевший вилять задом как трактор, ответил коротко и солидно.
– Я – там. У меня… – быстрым шагом направился к крыльцу, взошел по ступеням, поджимая пальцы, забыв, что на ногах ботинки, а не тапки, которые имеют обыкновение соскальзывать – в самый неподходящий момент. Торопясь, словно парень, которого он неправедно заподозрил, может обидеться и исчезнуть, обшаривал карманы. В кошельке лежало две сотни: потратился в магазине.
– Сейчас! Еще минуту! – крикнул в распахнутую дверь, надеясь, что парень его услышит.
Пакетик с основными деньгами прятал в родительском шкафу. Он сунул руку поглубже, развернул и взял еще одну сотню. На верхней крышке стояла фарфоровая балеринка: целая и невредимая. На личике часового, караулящего его наличность, играла безмятежная улыбка.
Парень дожидался у крыльца.
– Ну чё, надумали? – небрежно сунув бумажки в задний карман штанов, он прищуривался.
– Простите?.. – переспросил, не понимая вопроса.
– Красить-то будем или как?
– Но я же… – ему казалось, он объяснил предельно ясно: раньше будущего года о покраске не может быть и речи, но, взглянув в глаза своему собеседнику, почувствовал смутную тревогу. Теперь, когда парень взял деньги, так говорить нельзя. Надо действовать хитрее, сделать вид, что не отказывает окончательно. Если заинтересовать выгодным заказом, посланец бригадира обязательно вернется.
– Да-да, но не сейчас, – радуясь, что спохватился вовремя, повел себя хитро́ и дальновидно, добавил: – Когда-нибудь… в августе…
– Так август-то, – парень обвел взглядом тощие березки, тронутые желтизной, словно призвал их в свидетели. – Через четыре дня.
– Разве? – он тоже оглядел березки.
– Дак а сами считайте… Сегодня какое? Ну вот… Двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое, – монотонно пересчитывая дни, парень загибал пальцы.
Он поймал себя на странной мысли: надо же, умеет считать. «Сущая нелепица: у нас всеобщее образование. Школа. Восемь классов – как минимум. А может, техникум или ПТУ».
– Первое, – дойдя до безымянного пальца, парень закончил подсчет.
– Но в июле… – он возразил. – Тридцать один день.
– Ну дак и чё? – парень смотрел недоуменно. – Разница-то? Июль, август… Все одно красить…
– Да, – он кивнул обреченно и вдруг вспомнил: – Дело в том, что мне надо в город. На несколько дней. К дантисту, – доказывая правдивость своих слов, приподнял верхнюю губу, словно собрался предъявить голые корни.
– К зубнику, что ли?.. – парень насупился, но потом снова расцвел: – Дак потом-то все равно приедете. На той неделе. Как раз у меня простой…
В последней фразе звякнула обида, будто парень, явившийся по вызову, намекал, что оказался в простое именно по его милости.
– Я понимаю. Но у меня тоже обстоятельства, – ответил солидно и веско. – И потом: вы оцениваете свою работу в пятьдесят тысяч. Здесь у меня нет таких денег. Возможно, вам стоит поговорить с кем-нибудь… Может быть… с соседями…
– С этой, что ли? – парень мотнул подбородком в сторону машины. – Короче. Ваш номер – в телефоне. Буду звонить.
– Подождите, – он спохватился. – А как же? Я должен знать, когда… Как-то приготовиться, спланировать свое время…
Парень поглядел в небо, будто его ближайшие планы зависели от движения солнца и других космических объектов, естественных и искусственных, в это время суток не различимых с Земли.
– Сегодня у нас?.. Ага, пятница. Завтра суббота. Ну дак… Утром. Не, к обеду… Хотя в обед у меня еще один. Этот, как его… Клиент. Короче, в субботу вечером. Так и планируйте, – посланец бригадира смотрел весело, словно его развеселила сама мысль о том, что клиент собирается что-то там планировать.
Вздохнув, он решил не спорить, принять как неизбежное. В субботу так в субботу. Это не имеет значения – один лишний день.
Мужественно шевеля лопатками, парень скрылся за калиткой. Он взглянул на часы: «Половина второго. Нет, точно не вернется. И концов не найдешь. Жара… ужасная жара… – отер лоб, покрывшийся капельками пота, – …вот и лезет в голову… Надо прогуляться», – спускаясь с чердака, отгонял от себя неприятные мысли, связанные с шустрым парнем.
Выйдя за калитку, свернул направо – к ручью. Из травы, образующей подлесок, поднимались тощие стволики хвощей, зеленели, несмотря на засушливое лето. То здесь, то там стояли разлапистые папоротники. Тупиковые ветви эволюции отлично приспособились к новым условиям существования.
За ручьем начиналось чужое садоводство. По обоим берегам лежала ничейная земля. Даже в самое жаркое лето она оставалась заболоченной: вековые ели, закрывающие солнце, отбрасывали густую тень. Между сплетшимися корнями лежали гниловатые доски – самодельная гать. Под досками хлюпала вода. Стараясь не ступать на мокрое, он добрался до мостика, перекинутого через ручей. Нынешним летом ручей заметно обмелел. Над водой, слегка подрагивая прозрачными крылышками, висела стрекоза, бывшая владычица мира. «Все приспосабливаются…» – стоял, ощущая вялое оцепенение. Будто голову обернули чем-то влажным и теплым. Или – если перевести на язык птиц, сидящих в клетках, – набросили темный платок.
От елей, стоящих на страже, исходила жаркая липкая волна. «Болотные испарения… Только этого не хватало – хлопнуться в обморок…»
Вверх по склону он шел, задыхаясь. Старался идти по доскам, но пару раз все-таки оступился – вляпался в грязь.
Добравшись наконец до времянки, осторожно зачерпнул воды, боясь спугнуть осевшие былинки, напился прямо из ковшика, все еще чувствуя слабость. Прежде чем скрыться в доме, поглядел на небо: сероватое, будто затянутое дымкой. Дымка, похожая на марево, задерживала солнечные лучи.
Прилег на кровать – как был, в рубашке и брюках. «Ничего, – подбодрил себя. – Полежу – пройдет».
Под веками плыли тонкие стволы. Он различил хвощи и папоротники, в наши дни образующие подлесок. По травинке ползло насекомое. Судя по узору на спинке, обыкновенная божья коровка. Насекомое передернуло ножками. Вдоль красной спинки обозначилась трещина, раскрывшаяся крепкими крылышками. Он ожидал, что божья коровка улетит на небо к своим вечным деткам, кушающим котлетки, но она выпросталась из панциря, будто скинула с себя платье насекомого, и обернулась человечком, стоящим на четвереньках. Человечек, в котором он узнал ловкого парня – посланца бригадира, поиграл спинными мускулами и поднялся с колен. Развернулся и направился в сторону Соснова – видимо, в магазин, где продают машинное масло. Шел, передергивая голым торсом, с каждым шагом становясь всё выше и выше. Одновременно с ним росли членистые стволы: поднимаясь из подлеска, папоротники покрывались корой, поджаристой, как хлебная корка. В какой-то момент их вершины проткнули небо.
Он обмер: слава богу, здесь нет капитана! Глядя на это чудесное превращение, капитан может решить, что здесь, на Земле, люди произошли от насекомых. «Нет-нет, это не так, – он пытался собрать непослушные мысли. – Эволюция… Вперед и только вперед, всегда в одном направлении… Все остальное – тупиковые ветви…»
Посланец бригадира обернулся и зашевелил огромными губами:
Ну и чё? Ишь ты! Тупико-овые… Это если – туда. А если обратно, – существо, чьим эволюционным предком оказалось летающее насекомое, махнуло рукой в сторону Соснова. – У тупиковых свое преимущество. Этим, которые вырвались вперед, придется догонять… —
* * *Будильник завела на восемь, но проснулась ни свет ни заря. Уже ничему не удивляясь, обежала глазами этажерку, ширму, абажур, лохматые кисточки, украшающие скатерть. Скользнула по выцветшим репродукциям, задержавшись на той, которую и любила, и боялась в детстве.
Оделась, сварила кофе. С чашкой в руке вышла на крыльцо. Мадрид, Вена, Париж, Мюнхен – во всех музеях, где довелось побывать, искала этих маленьких человечков. Узнавала с первого взгляда. Грешники, слепые, нищие. Разные, но всегда одинаковые. Конечно, в музеях висели подлинники. Почему ей всегда казалось, будто подлинники – там, в России?..
Ровно в девять позвонила заместителю. Такое впечатление, что разбудила. Потом съездила в контору, получила готовые документы. Вместо розового бланка девица выписала дубликат. На обратном пути чуть не пропорола колесо: у магазина на горке какие-то уроды набросали железок. Жигуленку, загоравшему на обочине, не повезло – водитель возился с домкратом.
«Остались подписи соседей. Пятница, вечером все приедут», – объезжает яму, оставшуюся от дерева: не дай бог угодить колесом.
Над чурбаком, неуловимо подрагивая крылышками, висит голубоватая стрекоза. Проходя мимо, вдруг замечает: осколки исчезли. «Кто-то убрал? – неприятно, будто кто-то ходит, следит, вынюхивает. – Наверняка дети», – прислушивается, словно надеясь расслышать детские крики. Перед глазами что-то подрагивает – быстрое, как стрекозиные крылья. Она моргает, сбивая неприятное мельтешение.
Душно. До вечера далеко. «Была бы косилка… – она оглядывается с сомнением: такую траву косилкой не выкосишь. Нужен триммер. Приминая ажурные листья папоротника, спускается к ручью. – Засуха, а папоротнику хоть бы хны…»
На этом месте ручей делает петлю, огибая плоский камень. По дну ходят косые тени. Раньше в ручье водились миноги – что-то среднее между червяком и рыбой. Отец ловил и мариновал. Так и не попробовала – не смогла себя заставить.
Хочется ополоснуть лицо, но она садится, подтягивает к груди колени – как сестрица Аленушка, которой некуда идти. Братец мой, братец, бедный мой Иванушка, зачем ты меня не послушался, напился водицы из козьего копытца… Соседский дом, стоящий на взгорке, косится подслеповатыми окошками, будто слушает сказку. Много лет назад там жил мальчик, с которым заблудилась в лесу. «Интересно, во что он превратился?..» Камень горячий, к тому же припекает голову. Еще немного, и мозги окончательно расплавятся. Надо уйти, скрыться, но она сидит, бормочет слова, застрявшие в памяти: Тяжел камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, желты пески на груди легли…
С трудом, будто сбросив песок и разорвав путы, встает. Делает шаг.
– Черт!
Неужели подвернула? Вот это уж точно не ко времени. Такое уже было, в прошлом году: боль, опухшая щиколотка. Шагу не ступишь, не то что управлять машиной. Она трясет ногой: больновато, но вроде ничего страшного. Стараясь не хромать, взбирается по склону. Открывает кран. Пьет, нагнувшись к тепловатой струйке, не утоляющей жажду. Проходя мимо фарфоровых статуэток, задерживает взгляд на верблюде, корабле пустыни. В Репине, в холодильнике, стоят прозрачные бутылочки. Ледяная вода – мираж, плод воображения, измученного жарой. Надо отвлечься, переключиться на что-то другое. «Может, действительно почитать?..»
Войдя в дом, оглядывает стеллаж: от обложек веет советской скукой. Жаль, что не прихватила с собой ноутбук. Скачать можно и в телефон, но с маленького экрана читать – мучение. Самое лучшее – живая книга, она привыкла по старинке.
В памяти всплывает пуховый платок. Однажды шла мимо районной библиотеки. Подумала: Гоголь Гоголем, но должны же быть и современные, другие, не коллеги по писательскому цеху. «Когда ж это было? В девяностых? Или раньше?..» – мысленно перебирает картинки времени, будто просматривает старую хронику. У нее свои ориентиры: сумки. Своего рода традиция: раз в году, перед новогодними праздниками, обязательно покупает новую сумку. Ее заместитель сказал бы: типа подарок от Деда Мороза. Первую приличную – FURLA – купила в девяносто четвертом. Потом еще долго хранила верность этой фирме – до конца девяностых, когда перешла на GUCCI. Вспомнила: когда ходила в библиотеку, у нее была еще старая, из кожзама – значит, конец восьмидесятых.
Приходила, брала штук по пять. Больше в одни руки не выдавали. Библиотекарша – как-то так получалось, что всегда попадала на ее смену, – смотрела настороженно, словно чуяла в ней чужую. У библиотекарей наметанный взгляд.
К весне поняла: пустое.
– Я хочу закрыть формуляр.
Библиотекарша сидела за стойкой, кутаясь в пуховый платок:
– Вам помочь? Что бы вы хотели? На какую тему? У нас не очень обширные фонды, но есть и новинки…
Неожиданно для себя ответила: про отцов и детей.
– Тургенева? – Библиотекарша удивилась: классику берут школьники или студенты гуманитарных вузов.
Покачала головой: нет, мне что-нибудь…
Библиотекарша задумалась, потом предложила: попробуйте Бёлля, «Глазами клоуна». Отмечая в формуляре, подняла глаза:
– У вас редкая фамилия. Был такой писатель, подавал большие надежды. Потом куда-то исчез.
Ответила твердо:
– Мой отец – инженер. У нас в роду одни инженеры и торговцы. Я тоже торговка.
– Ой, извините, – библиотекарша заторопилась. Видимо, напугалась слова. Отдавая книгу, зачем-то сказала: – Конечно, там всё другое: Германия, послевоенное время. Сын обвиняет родителей – в свое время они поддержали нацистов.
Когда прочла, подумала: не такое уж другое.
Купила коробку конфет. Хотела поблагодарить. Пришла, а там молоденькая. Босоножки на каблучках, открытое платьице. Модное, по сезону: никаких оренбургских платков.
– А где?.. – вдруг сообразила: не знает ни имени, ни отчества.
Но та поняла:
– Марья Дмитриевна?.. Уже месяц как. Сердечный приступ. Прямо здесь, на работе.
Отдала конфеты девице. Та обрадовалась:
– Ой, спасибо! Что будете брать?
Ответила: ничего.
Отвлекаясь от воспоминаний, она берет книгу, оставленную на диване: плод темных ночей и светлых дней. «Ну и что я тут вычитаю?..» Тоскливо оглядывает комнату. Пустую. Если не считать главного героя триптиха: чучело в шляпе, помесь яйца с человеком.
Правая щиколотка немного опухла. Надо лечь и задрать повыше.
Стараясь устроиться удобнее, ворочается, приноравливаясь к матрасу, продавленному родительскими телами. Подпихивает под ногу подушку. У старых художников были свои секреты: непонятно, кто на кого смотрит. Вот и сейчас – такое впечатление, будто чучело в шляпе смотрит ей в глаза. «Человек-дерево», – так его назвал дядечка в смешной куртке.
Около музея крутились гиды с табличками, предлагали свои услуги. Конец ноября – мертвый сезон. Сперва обратила внимание на куртку: длинная, похожа на старинную. Объяснила: меня интересует только одна картина. «О! – он рассыпался в комплиментах. – У госпожи безупречный вкус. Госпожа разбирается в живописи».
По-русски говорил правильно, только немного странно. Такое впечатление, будто из бывших. Пока шли, рассказывал историю музея. Она почти не слушала.
У триптиха стояла японская группа: детские фигурки в одинаковых синих курточках. «Это недолго. Мы – следующие». Кивнула, не сводя глаз: лицо, повернутое вполоборота, бледное – под цвет яичной скорлупы. Думала: «Не может быть… Неужели сейчас?.. Увижу и пойму», – вдруг бросило в жар, хотя в залах было прохладно.
Гид рассказывал о сотворении мира: «Обратите внимание на левую створку… Художник изобразил Адама и Еву. Адам смотрит изумленно…» Японцы двинулись дальше: дисциплинированно, парами – ни дать ни взять юные пионеры. В зал входила другая группа: рослые, похожие на скандинавов. Скандинавская группа остановилась поодаль, немного в стороне. Их гид смотрел в ее сторону. Она испугалась: сейчас погонит, скажет, у меня плановая группа. Дядечка в старинной куртке рассказывал о земных наслаждениях. Перебила: «Да-да, спасибо. Скажите, это кто?»
«Называют по-разному. Я предпочитаю Человек-дерево. Яйцеобразный корпус опирается на стволы деревьев. Обратите внимание на отпавшую часть скорлупы. Внутри вы видите обычную бытовую сценку: люди, сидящие за столом…» – дядечка рассказывал неторопливо и размеренно, не обращая внимания на скандинавов, ожидающих своей очереди. «А это?» – она указала на широкополую шляпу, увенчанную музыкальным инструментом, похожим на волынку: по широким полям шли маленькие фигурки – одни одетые, другие голые.