— Я не то имел в виду. Насколько большое сопротивление нас ожидает?
Макрей снова поскреб подбородок.
— Людям и раньше приходилось бороться за свободу, Джейми. Я не знаю. От нас зависит убедить землян в том, что автономия необходима. Судя по тому, как обстоит на Земле дело с населением и продовольствием, они пойдут на все (когда поймут, с чем мы тут столкнулись), пойдут на все, лишь бы сохранить мир и продолжить эмиграцию. Тормозить Проект им ни к чему.
— Надеюсь, что вы правы.
— В конечном счете все равно окажется, что я прав, раз в нашей команде подают марсиане. Ну, пойду сообщу Джиму новости.
— Они ему не понравятся, — сказал отец.
— Переживет. А там, может, найдет другого попрыгунчика, научит говорить по-английски и снова назовет Виллисом. А потом вырастет и перестанет приручать попрыгунчиков. Все это мелочи. — Доктор задумался и добавил: — А вот что будет с Виллисом, хотел бы я знать?!
ФЕРМЕР В НЕБЕ © Г. Усова, перевод, 2002
1. ЗЕМЛЯ
В тот день наш отряд был в Хай Сьерра, и с возвращением мы поэтому запоздали. Из лагеря-то мы снялись вовремя, но Служба движения завернула нас восточнее из-за каких-то там погодных явлений. Мне это не понравилось: папа обычно не садится есть, когда меня нет дома. Кроме того, в сменщики-пилоты мне навязали нового мальчишку: мой всегдашний напарник и помощник командира отряда болел, и наш скаутский руководитель, мистер Кински, определил ко мне этого нахала. Сам мистер Кински летел в другом геликоптере, с группой «Пантера».
— Что это ты скорости не прибавляешь? — поинтересовался этот подонок.
— Слыхал когда-нибудь о правилах движения? — спросил я его.
Геликоптер был на режиме принудительной автоматики, его контролировали с земли, и он медленно двигался по той трассе, куда нас направили. Этот хам только рассмеялся:
— Всегда можно сослаться на чрезвычайную ситуацию. Я тебе сейчас покажу, как это делается, — он включил микрофон: — Лис восемь три вызывает Службу дви…
Я отключился и тут же включил микрофон снова. Когда Служба движения ответила, я объяснил им, что мы сделали ошибочный вызов. Этот нахал прямо взбесился.
— Маменькин сынок, — произнес он сладеньким голоском.
Не следовало этого говорить по моему адресу.
— Иди-ка к хвосту, — велел я ему, — и скажи, чтобы сюда пришел Слэтс Кейфер.
— С чего это? Он же не пилот.
— Можно подумать, что ты — пилот. Просто он весит столько же, сколько и ты, а я хочу, чтобы машина сохраняла равновесие.
Он развалился на сиденье:
— Старина Кински меня назначил вторым пилотом, тут я и останусь.
Я сосчитал до десяти и оставил его в покое. Пилотская кабина, когда машина в полете, не самое удачное место для драки. Больше нам нечего было сказать друг другу, пока я не посадил машину на площадке Северного Диего и не остановил двигатели. Я, конечно, вышел последним. Мистер Кински уже нас ждал, но я его не видел: я видел только этого хама. Я схватил его за плечо.
— Хочешь повторить, что ты там ляпнул? — предложил я.
Мистер Кински выскочил из ниоткуда и встал между нами:
— Билл, Билл! Что это значит?
— Я…
Я начал было объяснять, что вышибу подонку все зубы, но подумав, решил промолчать. Мистер Кински повернулся к этому нахалу:
— Что случилось, Джонс?
— Ничего я не сделал. Хоть кого спросите.
Я уже собирался сказать, что он может объяснить это в Совете пилотов. Неповиновение в воздухе — вещь серьезная. Но это «хоть кого спросите» остановило меня. Ведь и вправду никто не видел, что там между нами произошло. Мистер Кински посмотрел на каждого из нас и сказал:
— Построй свой отряд и отпусти их, Билл.
Я так и сделал — и отправился домой. В общем, в результате я ужасно устал и к тому времени, как добрался до дому, сильно разнервничался. По дороге я послушал известия: новости были плохие. Рацион урезали еще на десять калорий, и от этого только больше стало хотеться есть, к тому же я вспомнил, что не вернулся домой вовремя, чтобы накормить ужином папу. Диктор продолжал сообщать: космический корабль «Мэйфлауэр»[80] получил разрешение на рейс и начинает запись эмигрантов. Вот счастливые, подумал я. Никакого тебе сокращения рациона. Никаких подонков, вроде этого Джонса.
И новенькая с иголочки планета.
Джордж — то есть мой отец — сидел в комнате и просматривал газеты.
— Привет, Джордж, — поздоровался я. — Не поел еще?
— Хелло, Билл. Нет.
— Сейчас приготовлю ужин. Я быстро.
Я пошел в кладовку и увидел, что он даже и не обедал. Тогда я решил его накормить сверх нормы. Взял из холодильника два синтобифштекса, сунул их в скорооттаивалку, достал большую картофелину для папы и маленькую — для себя, потом раскопал пакет с салатом и предоставил ему разогреваться естественным путем. К тому времени, как я залил кипятком два бульонных кубика и две порции растворимого кофе, бифштексы дошли до кондиции и их вполне можно было жарить. Я передвинул их на средний огонь, а освободившееся место в оттаивателе использовал для картошки, чтобы он была готова одновременно с бифштексами. Тут я опять кинулся к холодильнику за двумя ломтями пломбирного торта на сладкое.
Ага, картошка готова. Я глянул на свою рационную карточку, решил, что мы имеем полное право позволить себе кое-что еще, и шлепнул на каждую картофелину по кусочку маргарина. Раздался звонок — сковородка дала сигнал, я снял с нее бифштексы, поставил на стол и зажег свечи — точно так, как это сделала бы Анна.
— Иди есть! — завопил я.
А сам принялся пересчитывать количество калорий, переписывая в отчет цифры, проставленные на упаковках каждого продукта. Потом бросил упаковки в мусоросжигатель. Если действовать таким способом, никогда не ошибешься в отчете. Папа сел за стол, когда у меня уже все было готово. С момента, когда я начал, прошло две минуты двадцать секунд, абсолютно ничего сложного в стряпне нет. Не понимаю, почему женщины поднимают такую суетню вокруг готовки. Может, системы им не хватает?
Папа принюхался к жаркому и ухмыльнулся:
— Ничего себе! Билл, ты же нас разоришь!
— Моя забота, — отмахнулся я. — На этот квартал у меня все еще плюс. — Потом нахмурился: — Но не думаю, что это удастся в следующем квартале, если нормы не перестанут снижать.
Папа застыл с куском на полдороге ко рту:
— Опять?
— Опять. Слушай, Джордж, я ничего не понимаю. Ведь в этом году был хороший урожай, а кроме того, в Монтане запустили новый дрожжевой завод.
— А ты прослушал все продовольственные новости, Билл?
— Естественно.
— Ты обратил внимание на результаты переписи в Китае? Проверь-ка их на логарифмической линейке.
Я понял, что он имеет в виду, — и внезапно бифштекс приобрел вкус изношенной резины. Какой прок экономить, если кто-то на другой стороне глобуса делает все, чтобы твои попытки ни к чему не привели?
— Этим проклятым китайцам надо бы уже прекратить выращивать младенцев и начать выращивать пищу.
— Все поровну, Билл, — напомнил папа.
— Но…
Я осекся. Джордж был, как всегда, прав, но что-то тут казалось несправедливым. — Ты слыхал о «Мэйфлауэре»? — спросил я, чтобы переменить тему.
— А что там с «Мэйфлауэром»?
Папина интонация внезапно сделалась настороженной, и это меня удивило. С тех пор, как умерла Анна (Анна была моя мать), мы с Джорджем сделались так близки, как только могут быть близкими два человека.
— Ну, ему дали разрешение на вылет, вот и все. Начали записывать эмигрантов.
— Вот как? — Опять этот настороженный тон. — А что ты сегодня делал?
— Ничего особенного. Мы ходили в поход на пять миль к северу от лагеря, а мистер Кински устроил некоторым ребятам проверку. Я видел пуму.
— Правда? Я думал, они все вымерли.
— Ну, мне показалось, что я ее увидел.
— Значит, может быть, и правда увидел. Что еще?
Я поколебался, потом рассказал об этом подонке Джонсе.
— Он даже в наш отряд-то не входит. Какое он имел право вмешиваться в мой полет?
— Ты вел себя правильно, Билл. Похоже на то, что этот подонок Джонс, как ты его называешь, еще слишком юн для того, чтобы доверить ему пилотские права.
— Вообще-то он на год старше меня.
— В мое время должно было исполниться шестнадцать и уж только потом ты мог претендовать на права.
— Времена меняются, Джордж.
— Да, конечно. Так оно и есть.
Папа сделался вдруг печальным, и я понял, что он думает об Анне. Я поспешно сказал:
— Достиг он возраста или нет, но я не понимаю, каким образом такой паразит, как Джонс, мог пройти через тест на самообладание?
— Да, конечно. Так оно и есть.
Папа сделался вдруг печальным, и я понял, что он думает об Анне. Я поспешно сказал:
— Достиг он возраста или нет, но я не понимаю, каким образом такой паразит, как Джонс, мог пройти через тест на самообладание?
— Психологические тесты несовершенны, Билл. Так же как и люди, — он откинулся на стуле и закурил трубку. — Хочешь, я сегодня уберу со стола?
— Нет, спасибо.
Он всегда это спрашивал. А я всегда отвергал его помощь. Папа такой рассеянный, он выбрасывает остатки пищи в мусоросжигатель. Вот уж я, когда убираю, все отходы пускаю в дело.
— Не хочешь сыграть в криббедж? — предложил я.
— Да я же тебя мигом обчищу!
— Это ты-то? А кто ж тебе всегда поддается?
Я убрал со стола недоеденные остатки ужина, сжег тарелки и отправился следом за ним в гостиную. Он достал доску и карты. Но игра занимала его постольку поскольку. Я легко вышел из затруднительного положения и почти выиграл партию, а он все еще не разыгрался. Наконец, он бросил карты и посмотрел мне прямо в глаза.
— Сынок!
— А? То есть — да, Джордж?
— Я решил эмигрировать на «Мэйфлауэре».
Я даже доску для криббеджа сшиб. Потом поднял ее, справился с пересохшим горлом и попытался лечь на верный курс:
— Ой, как здорово! Когда мы едем?
Папа свирепо запыхтел трубкой:
— В том-то и дело, Билл. Ты не едешь.
Я даже дар речи потерял. Никогда ничего подобного папа раньше себе не позволял. Я все сидел, шевеля губами, как рыба. Наконец, с трудом произнес:
— Папа, ты шутишь.
— Нет, сынок, не шучу.
— Но почему? Меня интересует одно: почему?
— Послушай, сынок…
— Называй меня — Билл!
— О’кей, Билл. Одно дело — мне решиться попробовать жизнь в колонии, другое — обречь на неудачное начало тебя. Я не имею на это права. Ты должен закончить учебу. А на Ганимеде приличных школ нет. Вот получишь образование, а после, когда подрастешь, если захочешь эмигрировать, — твое дело.
— Так вот какая единственная причина? В школу ходить?
— Да. Останешься здесь и получишь аттестат. Я бы хотел, чтобы ты и докторскую степень получил. А после, если захочешь, сможешь ко мне приехать. Ты не теряешь свой шанс: заявления от близких родственников рассматриваются в первую очередь.
— Нет!
Папа уперся. Я тоже.
— Джордж, да пойми ты, ничего хорошего не выйдет, если ты меня оставишь тут одного. Не буду я ходить в школу. Экзамены на гражданина третьего класса я сдам хоть сейчас. Тогда я смогу поступить на работу и…
Он оборвал меня:
— Не нужно тебе поступать на работу. Я оставлю тебе достаточное обеспечение, Билл. Ты…
— Достаточное обеспечение! Неужели ты думаешь, что я прикоснусь хотя бы к одному твоему доллару, если ты уедешь и бросишь меня? Буду жить на стипендию, пока не сдам экзамены и не получу трудовую книжку.
— Пониже тоном, сынок! — сказал он, потом добавил: — Ты ведь гордишься тем, что ты скаут, разве не так?
— Ну — так.
— Я, вроде, припоминаю, что скаутам полагается быть послушными и вежливыми.
Этим аргументом он припер меня к стенке. Мне пришлось подумать.
— Джордж…
— Да, Билл?
— Извини, если я был груб. Но законы скаутов были придуманы не для того, чтобы загонять скаута в угол. Пока я живу в твоем доме, я буду делать то, что ты говоришь. Но если ты от меня уедешь, то и прав на меня больше никаких не будешь иметь. Разве это не по-честному?
— Сынок, будь разумным, я это делаю для твоего блага.
— Не уходи от ответа, Джордж. Это по-честному — или нет? Если ты уедешь за сотни миллионов миль, как ты можешь рассчитывать управлять оттуда моей жизнью? У меня будет своя жизнь.
— Я останусь твоим отцом.
— Отцы и сыновья должны держаться вместе. Насколько я помню, отцы, которые отплывали на первом «Мэйфлауэре», везли своих детей с собой.
— Тут другое дело.
— Что ты имеешь в виду?
— Теперь это дальше, неизмеримо дальше — а насколько опаснее?
— И тогда было опасно: половина колонии в Плимут-Рок погибла в первую зиму, это каждый знает. А расстояние ничего не значит, какая разница, как долго ехать. Если бы мне сегодня пришлось возвращаться домой пешком, я провел бы в походе целый месяц. У пилигримов ушло шестьдесят три дня на то, чтобы пересечь Атлантику — по крайней мере, так меня в школе учили, — а сегодня по радио сказали, что «Мэйфлауэр» — этот «Мэйфлау-эр» — долетит до Ганимеда за шестьдесят дней. Это делает Ганимед ближе, чем Плимут-Рок был от Лондона[81].
Папа встал и начал выбивать трубку.
— Не собираюсь спорить, сынок.
— И я не собираюсь.
Я сделал глубокий вдох. Не нужно мне было говорить то, что я сказал дальше, но я это сделал. Очень уж я завелся. Никогда раньше со мной так не обращались, и я, наверно, хотел тоже сделать больно в ответ.
— Но вот что я тебе скажу: ты не один страдаешь от урезанной нормы питания. И ты напрасно воображаешь, что я собираюсь торчать здесь, пока ты ешь от пуза в колонии. Ты хорошо подумал? А я-то считал, что мы как-никак партнеры.
Произнести последние слова было просто низостью. Ведь именно их он мне сказал в тот день, когда умерла Анна, и так оно всегда между нами и было. В ту самую минуту, как я это сказал, я понял, почему Джордж вынужден эмигрировать, и понял, что никакого отношения нормы питания к этому не имеют. Но я не знал, как взять свои слова обратно.
Папа вздрогнул. Потом медленно выговорил:
— Значит, вот как ты все это понял? Что я хочу уехать, чтобы не пропускать иной раз обед и нормально питаться?
— А что же еще? — спросил я.
Я был загнан в угол и не знал, что сказать.
— Хм-м… Что ж, если ты так считаешь, Билл, мне нечего возразить. Пойду я, пожалуй, спать.
Я пошел к себе в комнату с таким чувством, что меня как следует встряхнули и все перемешали внутри. Мне так ужасно не хватало мамы, я это ощущал физически и знал, что в Джорджем творится то же самое. Она никогда не допустила бы, чтобы наш спор разгорелся до того, что мы начали кричать друг на друга — по крайней мере, чтобы кричал я. Кроме того, наше партнерство дало сильную трещину, никогда оно не станет таким, каким было прежде.
После душа и длительного массажа я почувствовал себя лучше. Я же знаю, что наши с ним отношения по-настоящему не Moiyr порушиться. Времени еще много, и наверняка Джордж поймет, что мне нужно поехать с ним, он не станет делать из колледжа препятствие. В этом я был уверен — ну, по крайней мере, почти уверен.
Я начал думать о Ганимеде.
Ганимед!
Так ведь я и на Луне еще никогда не был. Со мной в классе учился мальчик, который родился на Луне. Его родители все еще были там, а его послали домой учиться. Он ужасно воображал и строил из себя заядлого космонавта. Но Луна от нас меньше чем в четверти миллиона миль, практически в нее можно камнями кидаться. Она не могла себя прокормить; в Лунной колонии такой же рацион питания, как на Земле. Но Ганимед!
Посмотрим: Юпитер отсюда за полбиллиона миль, более или менее — это зависит от времени года. Что стоит небольшое расстояние до Луны по сравнению с таким прыжком? Что-то на меня вдруг нашло: я никак не мог вспомнить, третья или четвертая луна у Юпитера Ганимед? А знать мне это было необходимо. Так, в гостиной есть книга, которая мне на это ответит. И не только на это. Эллсворте Смит «Путешествие по колониям Земли». Я отправился за ней.
Папа, оказывается, не спал. Он сидел и читал. Я сказал:
— A-а, привет! — и пошел искать книгу.
Он кивнул и продолжал читать. Книги на месте не было. Я стал искать. Папа спросил:
— Билл, ты что ищешь?
И тут я увидел, что она у него в руках. Я сказал:
— Да ничего. Я не знал, что она тебе нужна.
— Эта? — он поднял книгу.
— Да неважно, я что-нибудь другое найду.
— Возьми. Я уже посмотрел.
— Ну… ладно, спасибо.
Я взял книгу и повернулся, чтобы уйти.
— Минутку, Билл.
Я остановился.
— Я принял решение. Я не еду.
— Как?
— Ты был прав. Мы партнеры, и мое место здесь.
— Да, но… послушай, Джордж, мне жаль, что я сказал тебе о рационе. Я ведь понимаю, что причина не в этом.
Я хотел сказать, что причина в Анне, но боялся, что разревусь, если назову ее имя.
— Ты хочешь сказать, что согласен остаться и ходить в школу?
— Ну… — Я собирался сказать вовсе не это, я ужасно хотел, поехать сам. — Не совсем это. Я хотел сказать, что понимаю, почему ты хочешь… почему ты должен ехать.
— Хм-м… — он зажег трубку и провозился с ней очень долго. — Понимаю. А может быть, нет. — Потом добавил: — Давай так, Билл.
Между нами все сохраняется. Это значит: или мы оба остаемся, или оба едем — если ты только по собственной воле не решишь, что останешься получать аттестат и приедешь ко мне туда позже. Так будет справедливо?